— Может быть, это вполне реально.
— Когда как, наверное. А в общем-то, наверное, это какое-то существует взаимодействие, и хорошо, если это взаимодействие гармоничное. В чем-то читатели подсказывают писателю, в чем-то писатель воспитывает читателей.
— Владислав Петрович, что вам больше всего не нравится, и что вам нравится в людях?
— Опять же, я боюсь декларативных фраз и формул. Мне высказать несколько фраз, которые запомнились бы слушателям и служили как бы руководством к действию, что ли? Да не знаю я. Ну, в одном человеке мне может нравиться то, что не нравится в другом. Например, мне нравится, скажем, какая-то стеснительность и скромность в одном человеке, а в другом она мне кажется неприемлемой, или наоборот. Ну конечно, что не нравится? Жадность не нравится, необязательность не нравится. Равнодушие к другим людям, к каким-то бедам человеческим не нравится — это безусловно. То есть стремление делать свою карьеру за счет других людей. Это вот, например, совершенно отвратительно, но, к сожалению, очень часто распространено. Не нравится, когда человек посвящает всю свою жизнь ну… наживанию сугубо материальных благ, что ли. Потом, как правило, его всегда ждет крах. Рано или поздно. А говорить об этом можно очень много. Надо вот взять одного человека конкретно, поставить, рассмотреть, а потом говорить — что в нем нравится, а что не нравится. Я очень боюсь каких-то обобщающих суждений, и ни в коем случае никогда не стремлюсь к роли оракула. Упаси Господи!
— Вот раньше пропагандировалась очень дружба… Это был идеал… Сейчас, когда многие ребята стали связаны деловыми отношениями, появилась всякая ширпотребная литература, связанная с этим, даже Успенский ударился в эти дела… Тот самый, который пишет о крокодиле Гене, занимающегося бизнесом.
— Понимаете, это дело Успенского. Бог ему судья.
— Это дело Успенского, но тем не менее… Почему, вы и сейчас пишете о детях, в частности, именно про дружбу, именно про взаимоотношения не деловые, не те, где фигурируют деньги?
— Потому что мне противно писать там, где деловые отношения и деньги. Я хотя бы в собственном творчестве стараюсь быть свободным, писать о том, что мне нравится. Дело в том, что какие бы сейчас деловые отношения ни возникали, это в достаточной степени внешний признак человеческой жизни, а есть еще признаки сугубо внутренние, свойственные каждому человеку во все эпохи. Стремление к дружбе и у ребенка, и у взрослого, если это нормальный ребенок и нормальный взрослый, оно существует всегда, независимо от того, живет ли он в застойную брежневскую эпоху, или при Юлии Цезаре, или будет жить там в трехтысячном веке. Потому что это в основе человеческой природы, в основе человеческой сущности. Человек — существо общественное, он не может быть один. Есть, конечно, любители отшельнической жизни, но это, скорее, отклонение от правила. И человеку всегда хочется общаться, хочется видеть рядом единомышленников и видеть тех, кто ему поможет в трудную минуту. И отсюда возникает ответное стремление помочь самому, то есть стремление любить. Любить не в биологическом плане, для продолжения рода, а любить товарищей, любить природу, любить родителей, любить друзей, то есть общаться с хорошими людьми и чувствовать себя в кругу хороших людей. Мне кажется, это естественное стремление у всех. И у детей его пока еще не искоренили путем пропаганды современных деловых отношений. Это проявляется, пожалуй, наиболее ярко и бескорыстно, чем у взрослых.
— Владислав Петрович, а вам не кажется, что в обществе должен быть все же какой-то баланс между, скажет так, прекрасными бунтарями и добропорядочными обывателями, потому что общество не может жить без прекрасных бунтарей, но оно не может состоять только из них.
— Знаете, термин "прекрасные бунтари" мне кажется в достаточной степени рискованным, потому что среди прекрасных бунтарей очень много эгоистов… И далеко не всегда несущих в себе позитивный заряд. Бунтарями ведь быть довольно легко, и прекрасными в том числе. Легко быть быть революционерами, призывать к сокрушению застоев и все прочее. Но недаром говорят: ломать не строить. Возьмите ту же историю жизни Фиделя Кастро, его, как мне кажется, глубокую жизненную трагедию. Ведь какой прекрасный был революционер! Какой бунтарь! Как он лихо поднял весь остров к борьбе за революцию! Ведь очень многое успел сделать. Ведь действительно энтузиасты, молодежь, шестнадцатилетние парнишки и девчонки шли в глухие горы, в деревни, учить грамоте ребятишек, и строили, и все прочее. А когда пришлось строить, когда пришлось налаживать, когда понадобился какой-то организационный талант: то нет, я вот, значит, знаю, как — и все. А если вы не хотите со мной делать революцию, то все, к ногтю вас. Вот так ведь из бунтарей очень часто вырастают диктаторы. Потому что бунтари часто бывают эгоистами. То есть он готов осчастливить человечество, но тех, кто не собирается осчастливливаться по этой системе, значит, надо устранять. Так что лучше… Я предпочитаю в общем-то спокойных, добросовестных строителей, чем бунтарей.
Компиляция Андрея НИКОЛАЕВА по материалам интервью, предоставленных клубом "Лоцман" и Дмитрием Ватолиным (Москва)
Правдивые истории от Змея Горыныча (Продолжение)
Эдуард Геворкян
Обнаружив себя в эпицентре бедлама, плавно переходящего в половецкие пляски, Рыбаков немедленно впал в экспрессию и немного озверел, что в общем-то было не в его обыкновении.
— Что сей сонг означает! — вскричал он, молодцевато подбоченясь. — Что вы тут в моем присутствии себе позволяете, ракалии! Ща как плюну, всех расточу, протобестии!
— Не надо! Нихт шиссен! — тонко завизжал кто-то из свиты псевдопана, почему-то переходя на немецкий.
Но было поздно. Талант плюнул.
Шваркнуло. Хепнулось. Перекандыбачило.
На какой-то миг составился из присутствующих темный вихрь рук, ног, тулов и недопитых бутылок с коньяком "Наполеон" польского, естественно, розлива, но тут же рассыпался мелкой пылью, вставшей над второпрестольной и заволокшей все окрест.
А когда пыль рассеялась по дворцам-колодцам и дворцам-проспектам, то вот какая составилась картина.
Над окраинами замерзшего в тягостном недоумении города возникли две гигантские, подпирающие небеса фигуры. И взглянули они друг на друга.
Небеса содрогнулись!
— Да будет тебе известно, прах земной, — гулким рокотом воззвала одна из фигур, — что я не какой-то там, проше пана, писатель, а истинный Властелин Лемурии, и вернулся в мир, дабы владеть оным!
— Хрен тебе на рыло, а не владение миром! — не менее гулко отозвалась другая фигура. — Да будет тебе, в свою очередь известно, что я — так ваще Столп Мироздания!
Обомлевшие жители, прикипевшие к конам глазницами, увидели, как темное облако, похожее на человека, изрыгнуло из себя фиолетовую молнию. Сей электрический разряд прошелестел над улицами и площадями, задел шпиль Адмиралтейства и рикошетом ушел в Неву.
Фонтан вскипевшей воды выплеснул прорву вареной рыбы прямо под ноги одинокому пешеходу. Надо ли говорить, что пешеходом этим был сам экспрессивный талант?
— Эх, ушицы бы сейчас хлебануть… — тоскливо пробормотал Рыбаков, пинком отбрасывая парного сома.
А в это время жуткие монстры, вставшие над городом, принимали обличия, обменивались сейсмическими ударами, могучими разрядами, шаровыми молниями и ядовитыми пасквилями.
К вечеру город был до омерзения загажен. Горожане не решались выйти на улицы, один лишь Рыбаков бродил неутешной тенью, время от времени меланхолично поглядывая на изрядно затянувшуюся битву титанов.
— Грядет, грядет мой час, — обещающе шептал он атлантам и кариатидам.
Кариатиды молчали, атланты строили глазки.
Час настал.
И вышел талант на исходную позицию, и влез на пустой постамент, только глянув прощально на мелькнувший в переулке медный лошадиный хвост и, придавив ногой змею, воскликнул:
— Ща вдругорядь плюну!
И плюнул…
Горизонт озарила вспышка, докучные призраки исчезли, со стороны дамбы свежий ветер принес запах давно съеденного борща.
Спиритуальная реальность свернулась, развернулась и открыла взору Штерна подвал, полный ужасных приспособлений. До недавних пор он полагал, что симпатичный дом на брегах Невы есть вместилище симпатичных людей, временами пописывающих симпатичные вещицы и даже попечатывающихся в симпатичных издательствах же… Не знал он, что деется в недрах его!
Тайные этажи питерского дома писателей вмещали судеб и некрологов на два небоскреба. Мало кто из посвященных знал о хрустальной комнате, куда стягивались упругой паутиной ниточки, управляющие полетами вдохновенной мысли, творческими дерзаниями, лобзаниями при луне и прочими стилистическими красотами. Еще меньше было тех, кто знал о деревянной зале, пропорциями напоминающей гроб, но оснащенной диковинами механического свойства на пружинном, червячном и моторном ходу. Вот сюда-то и заглядывал в потаенное оконце заиндевевший от ужаса Штерн.
