В общем, сам себя заедал, пока смута внутри утихла. Мысленно отправив постовых к чертям и бесам в услужение, я тронул машину.
– Успокойся, – сказала жена.
– Я и не волнуюсь, – оцепенело откликнулся, чувствуя, как отмякает сердце и улыбка трогает губы. – Всё лабуда, мать. Живы будем – не помрём.
– А я молилась за тебя, батюшка, – вдруг впервые подала голос тёща.
Я вздрогнул. Не ослышался ли?
– А как ты молилась?
– Да, кое-что Божьей Матушке по-бабьи шепнула.
– А что шепнула-то? – прицепился я. Неожиданно поддал газку, машину потянуло юзом поперёк дороги, и я с трудом вернулся в ледяную колею, уставленную смёрзшимися колобашками.
– Не отвлекайся, – одёрнула жена…
"Нива" обогнула заснеженную болотистую низинку с чахлым сосенником, поднялась на взгорок, и вдруг свет фар стал скудеть, истончаться – и умер; щётки скользнули по стеклу последний раз и замерли, стрелки на панели упали. Значит, подзарядка кончилась, и батареи "сдохли". Машина обесточилась в одно мгновение. Лобовое стекло скоро заиневело, обметалось тонкой плёнкой, по углам пал мохнатый куржак, и в редкие промоинки меж снежурой виделись мне лишь глухая лесная мгла и тусклые пролысины ледяной колеи, по которой мчались нам навстречу снежные змеи. Всё, братцы мои, приехали! – хотел я воскликнуть, чтобы "обрадовать" родню, но вовремя спохватился, прикусил язык. Пусть останутся в неведении и едут со спокойной душою.
"Мати пресвятая Богородица, помоги нам и помилуй!" – мысленно взмолился я. Впереди зимняя ночь и двести километров пути во мгле. Но странное дело, я нисколько не обмяк сердцем, не испугался, но руки мои словно приковали к рулю. Я и про Авося с Небосем забыл, этих коварных братцев, что толкнули меня в отчаянную переделку и вдруг, в самый отчаянный момент, отступились и дали стрекача. Вон они, оставя позади машинешку, мчат наперегонки, зажав бородёнку под мышкой. Но, почуяв мою обиду, вдруг повернули обратно, заскочили в наш тёплый кузовок и, уютно устроившись в темноте, принакрывшись неприбранной волоснёю, прошептали, задрёмывая: "Вовка, не робей, всё лабуда… Всё будет хорошо". "Ну и ладушки… Бог не выдаст, свинья не съест", – ответил я братцам, повеселев. Дружно – не гузно, а врозь – хоть брось. А я-то на помощников своих уже собрался поклёпы строить.
Тут фары встречной машины ослепляюще ударили по стеклу и в крохотные полыньи в мохнатом куржаке я увидел в последний момент, что еду по встречной полосе, и едва успел отвернуть. Стало ясно, что мы обречены, отступать некуда, ночевка на морозе грозит нам гибелью, ибо в это проклятое либеральное время, когда даже сердечные люди, напуганные неожиданными переменами, приноравливаясь к обстоятельствам, чтобы уцелеть, не обмануться, не угодить в ловушку сутяги, процентщика и бандита, невольно коченеют душою, придавливают добрые порывы и с опаскою глядят друга на друга, чтобы не угодить впросак; потому бесполезно ловить редкую в ночи машину. Метель вновь разгулялась и гудящей стеною с ветром обрушилась на наше шаткое убежище, чтобы схоронить под снегом; значит, все враждебные силы настроились против нас и пошли войною; это бесенята, трубя в кулак и завывая по-волчьи, кинулись под мои колёса, чтобы сбить под откос. Я взглянул на жену и по окоченевшему, напряжённому лицу понял, что она всё знает; и вместе с тем порадовался, что она не впадает в истерику, не костерит меня, не льёт слёз, но молча переживает вместе со мною.
В этой снежной крутоверти, будто с завязанными плотно глазами, наощупку, подхваченные ветром, мы парусили меж небом и землёю, и время остановилось для нас. Порой вспыхивал луч встречных фар, иль обгоняющий грузовик, шарахаясь от нас, ненадолго разбавлял темь, и я, не успев испугаться, выправлял курс, снова вставал на свою ледянку, на этот неверный путик, который вёл к дому. Порою тормозил, когда совсем терял направление, жена выбиралась в метель, выскребала в наморози небольшой глазок, который тут же мутнел, покрывался глянцем, – и так же молча заползала внутрь. "Мати Пресвятая Богородица, – взывал я к Всемогущему доброму Сердцу, – помоги и помилуй нас". И странное дело, с каждой верстою крепло во мне убеждение, что ничего с нами не случится.
…Далеко заполночь мы подползли к московской квартире. Я откинулся в кресле, закрыл глаза и какое-то время не мог прийти в себя, чувствуя, как ознобная дрожь кочует по всему телу и сонная одурь пеленает сознание.
– Слава те Господи, добрались, – сказала жена и потащила детей в дом. Сзади, спотыкаясь валенками, семенила бабушка, ссохшаяся, неожиданно маленькая, будто её тело выпила дорога.
"А каково было ей-то? – пришло на ум. – И ни слова жалобы…"
Пошла ли та поездка мне в науку? Навряд ли… Но я твёрдо уверился, что Авось с Небосем и Пресвятая Богородица приходят на помощь, когда отступать больше некуда. Русского человека, рождённого волей и суровым пространством, уже не переделать.
Вячеслав Ложко ЧЕЛОВЕК В БЕЛОМ
К 70-ЛЕТИЮ
***
Осени прощальный поцелуй.
Солнца жар и ласки моря.
С осенью никак ты не балуй,
И с судьбой не надо спорить.
Всё, что послано тебе с небес:
И любовь, и ласки, и восторги,
Бог тебе послал, ну а не бес,
И любви от Бога ты не трогай.
***
Настала ночь
Чернее мрака.
В чернилах ночи
Тонет тьма.
У чёрных сил
Случилась драка,
Загадочно скользит
Лишь луч ума.
Ядрёной тыквой
Плавает луна.
В морской воде
Мелькает отраженье.
О, эта ночь
Неразрешимостью больна,
Готова утром
К поражению.
***
Буреют травы,
Воды холодают.
Короче день,
Длиннее ночь.
Лучи теплом
Уж не владеют,
И лето жаркое
Умчалось прочь.
***
Мне приснился сегодня в белом,
В белой ризе шёл человек.
Не спеша по земным пределам,
Очищая кровавый век.
Но известно отец ли – сын он,
Никого он за зло не корил.
Только в страстном порыве едином,
Он о главном со мной говорил:
"Успокойся. Прости заблудших,
И себя за ошибки прости.
На душе станет чище и лучше,
Ты рождён, чтоб добро нести.
А добро, ох, нелёгкая ноша:
Через тернии к звёздам идти.
И метёт по Земле пороша,
Заметая к сердцам пути.
Только всё же иди по пределам,
Чтоб сердца от беды отогреть.
Это будет твоим уделом
Для других постоянно гореть".
***
Как хорошо любимым быть,
Забыв обиды, огорченья.
Как хорошо напиток пить
Любви осознанной, вечерней.
Как хорошо всегда дышать
Восторгом, нежностью, печалью.
Понять: к тебе всегда спешат,
Как в ранней юности, вначале.
Ах, как напиток сей манит,
И дарит радость и виденья.
И всё, что чувствую, пьянит,
Уводит в страсть, в любви владенья.
***
Я в плену у тяжких мыслей.
Город гибнет в нечистотах.
Идиоты гирей виснут,
Правит жизнь вовсю босота.
И все мрут, как тараканы,
Ведь жизнь жестокая ко всем.
Злом опутаны все страны,
В людях накрепко засев.
***
Вихрь страсти нас качал
И мотал в конец до края.
Где те точки всех начал –
Пролетели мимо рая.
Сердце рвётся пополам,
Жизнь горька – одни печали.
