В чём ноу-хау Акунина? Немцы и их агенты не только умнее наших, но и самоотверженнее. Три первых гибнут, так и не выдав пароля (жестокосердные чекисты топят их в проруби), четвёртый выдаёт военную тайну только под страшными пытками (у Акунина - после беспощадного избиения, у Андрианова его мучают современными технологиями - током). Показатель, что патриотов рейха играют очень хорошие русские артисты, так сказать, с положительным обаянием, то есть изначально вызывающие сочувствие, Андрей Мерзликин, Виктория Толстоганова, Алексей Горбунов[?] Пятый, перестреляв нескольких чекистов, последний патрон тратит на себя (чтобы скрыть провал операции и представить его смерть случайной, бериевские сатрапы сбрасывают в реку автобус с полусотней ни в чём не повинных москвичей), шестая героически гибнет, предупреждая седьмого, главного, а он, искомый Вассер (им оказался один из заместителей Берии Матвей Коган), рискуя жизнью, берёт на понт Сталина, который - что с него взять, с азиата, - верит на слово гитлеровскому посланцу. Уф-ф!
Но кроме этой белиберды, звонкого мордобоя, танцев со звездой кино, пальбы, беготни по небоскрёбам и бессмысленной гибели наших сотрудников (большей частью от своих) есть в фильме место и высоким чувствам.
Главный герой, лейтенант госбезопасности, мастер спорта по боксу Егор Дорин (по матери он, кстати, тоже немец, а отец родом из селения, ранее принадлежащего барину фон Дорену - намёк на его кровную связь с Фандориным) в свободное от работы время ходит по домам культуры и после танцев "клеит" девчонок. Нет, он не танцует с ними, он действует безошибочно, изобретательно. Поджидает, когда пара-тройка парней начнёт грязно приставать к какой-нибудь симпатичной комсомолке, жестоко избивает хулиганов, после чего спасённая комсомолка в знак благодарности вступает с ним в интимные отношения. Немедля. Тоже бред, конечно, эпоха была пуританской - тогда годами ухаживали[?] Однако Акунину этого мало, лирическая героиня у него - истово верующая православная девушка, она шла не с пошлых танцев, а из храма, где святила куличи. Но, выяснив, что её спаситель, так же как и она, не комсомолец (Дорин не сказал ей, что он кандидат в члены партии), ведёт его домой, бросается на него с поцелуями, и неизвестно, кто кого соблазняет[?] (В фильме - замечательный портретный кадр полуобнажённой Нади в постели, эту роль сыграла Анна Чиповская, отметим также блистательную работу оператора Дениса Аларкон-Рамиреса). Смертный грех перед Пасхой! Но Акунину и этого мало, он лепит сложные, неоднозначные образы. Когда героиня узнаёт, что возлюбленный работает в органах, то тотчас прогоняет своего "первого и последнего", так как её мама погибла в лагере. Потом, правда, Надя неизвестно почему прощает герою его борьбу со шпионами и соединяет с ним свою жизнь[?] Да, точную дефиницию по поводу акунинской выдумки употребил Матизен - бред.
Но вот что любопытно - не знаю, входило ли это в планы создателей фильма, - есть в нём и неожиданные обертона. В постмодернистском угаре "Шпион" получился отчасти лентой "большого стиля", создан мощный привлекательный образ коммунистической столицы. Один из главных чекистов в исполнении Фёдора Бондарчука вызывает симпатию, в начале фильма он испугал брезгливо-презрительным выражением лица, как будто принесённым из фильмов про олигархов с его участием, но потом, как раньше говорили, всё-таки создал убедительный образ коммуниста, беззаветно преданного родине. Его юный подчинённый Егор Дорин (актёр Данила Козловский временами, кажется, играя роль, несколько придуривается), но тоже хорош, хоть и глуповат. Удивил Берия! Тонкий и глубокий актёр Сергей Газаров сломал многолетний штамп исполнения роли Лаврентия Павловича, у него это не кровавый палач, развратный подонок в пенсне, а просто крупный государственный деятель. Вспомнилось не к месту, что в конце 38-го Берия прекратил ежовщину, выпустил на свободу и реабилитировал сотни тысяч невинно осуждённых[?] После того, что натворил в фильме Дорин, изуродовав коллег, ожидалось, что сталинский сатрап лично расстреляет нахала, но он его даже не арестовывает, а просто увольняет из органов ("Нам истерики не нужны!"), а потом возвращает и даёт секретное задание. Последнюю краску человеколюбия будущему руководителю атомного проекта подарил сценарист - у Акунина менее сентиментальный финал.
И вот чего я совсем не ожидал от студии "Три Тэ", сделавшей очередной фильм по Акунину[?] В её послужном списке уже есть "Статский советник" и "Турецкий гамбит", но и, не забывайте, "Утомлённые солнцем-2". Помните, каким монстром предстал там Сталин? А здесь? Совсем не монстр, напротив - монумент. Круче Михаила Геловани в фильме Чиаурели "Падение Берлина". Оставим в стороне тот текст, что вынужден говорить прекрасный острохарактерный актёр Михаил Филиппов, играющий Сталина, но, кроме смеха, на самом верхнем этаже самого высокого здания Москвы предстал величественный образ. Внешне. Вождь не дрогнул, когда фашист Коган-Вассер (своей фирменной глумливой улыбочкой его наградил талантливый Владимир Епифанцев) наставил на него ручку-пистолет, не юркнул под стол, как можно было бы ожидать, учитывая нынешние веяния, а остался стоять неколебимо, возвышаясь над великим прекрасным городом. Между небом и страной. Не зря один из слушателей в эфире "Эха Москвы" обвинил режиссёра в сталинизме. Эстетика фильма вступила в непримиримое противоречие с его идеологией. На поверхности - антисоветчина, а в подкорке - тоска по утраченному величию.
Вот такие странные парадоксы случаются, когда Григорий Чхартишвили берётся за эпоху Иосифа Джугашвили, а экранизируется она на студии Никиты Михалкова, сильно проштрафившегося перед последним.
Александр КОНДРАШОВ
Обсудить на форуме
Подсмотрев подслушанное
ПРЕМЬЕРА
Когда нет пьесы, занимаются "новаторством"
Зачем же мы пришли смотреть на людей, которые ничего не хотят и не могут сказать, которым сказать-то и нечего?
Анна ЧУЖКОВА
Вероятно, уютный, тускло освещённый зал "Школы современной пьесы" со слегка бархатной от пыли лепниной помнит ещё роскошь своей молодости. Потемневшие зеркала видели когда-то блеск бриллиантов, лучшие оркестры и публику, чьи имена дали названия улицам и городам. Сегодня аристократичный Эрмитаж, собиравший некогда весь цвет Москвы, разместившись где-то между зрительских кресел, стал скромным ресторанчиком, где вместо великосветских бесед слышны тихие разговоры "своими словами", которые Евгений Гришковец и Иосиф Райхельгауз предлагают своим зрителям подслушать и подглядеть.
Экспериментальный спектакль "Подсмотренное, подслушанное, незаписанное" вышел на сцену в день дважды памятный. 27 марта "Школа современной пьесы" празднует не только Международный день театра, но ещё и собственную годовщину. В честь двойного праздника каждый актёр получил главную роль, а труппа театра стала полноправным хозяином сцены, пустив действие спектакля на самотёк: ведь в необычной постановке нет ни жёсткого сценария, ни зафиксированного литературного текста, а на место привычного театрального действия выходит сплошь импровизация.
Такой эксперимент не в новинку для театра на Неглинной: за ресторанными столиками артисты уже импровизировали в постановке без пьесы "Своими словами" в 2006-м и в застольной "Звёздной болезни", вышедшей осенью 2009-го. Тем не менее подход к новому спектаклю сложно не назвать новаторским. Постановка обещает каждый раз быть разной и благодаря не только вариативному тексту, но и сценарию. Дело в том, что всего авторами было подготовлено двенадцать небольших зарисовок, лишь шесть произвольно выбранных из которых будут задействованы в каждом спектакле, рождая новые контексты, настроения и позволяя актёрам каждый раз по-новому взаимодействовать на сцене.
Перед премьерой Иосиф Райхельгауз немного в смущении ещё раз объясняет зрителю, что же такое это "Подслушанное[?]", и отдаёт "с нервами и волнениями" своё детище (если это коллективное творение можно назвать своим) на наш суд. Гаснет свет, и в предвкушении мы остаёмся один на один со сценой и неизвестностью, выгадывая, что же случится в каждый следующий момент сего спонтанного творческого действа. В этом ожидании каждый шаг и жест актёров кажется волшебным: вот оно, чудо творчества, свершается на наших глазах? Но проходит какое-то время, и иллюзия правдивости постепенно исчезает за грубым каркасом историй, рассказанных героями. Спонтанный жизненный поток мельчает, натыкаясь на искусственные границы так мало присутствующего здесь авторского текста. Застенчивый сентиментализм автора здесь поделён на двадцать - двадцать совершенно разных персонажей, друг с другом не знакомых. В переполненном ресторанчике больше не остаётся места для того трогательного героя, что доверит публике свои надежды и секреты. Вместо почти волшебного реализма, вместо ностальгии под прустовским увеличительным стеклом зрителю достанется почти не приправленный быт двадцати не столь обаятельных персонажей, жующих на сцене. Их истории не оригинальны и не поучительны, их образы не выпуклы и раскрываются главным образом посредством гастрономических предпочтений.
