– Пушкина надо уметь читать! – я говорил как сноб. Или как жлоб.
– Пушкина надо любить! – смеялся Маан и тут же восклицал: – Ты не представляешь, насколько похожи наши языки!
– Ты это говоришь про арабский и русский? – спрашивал я.
– Именно так, – говорил переводчик и в качестве аргумента приводил поговорки из тех, что в приличной компании произносятся после того, как потерян счет выпитым бокалам. Например, что-то о хитрой задней части человеческого тела, против коварства которой всегда найдется какой-нибудь еще более хитрый противовес. Маан утверждал, что в арабском есть точно такие же, и шепотом, чтобы жена не услышала, зачитывал их вслух. Бокалов на столе не было. Ирак все-таки, исламская страна.
Когда я терял счет неприличным пословицам, произнесенным на двух языках, я обычно советовал, чтобы Маан издал словарь соответствий.
– Я хотел, – вздыхал переводчик. – Я даже его написал.
– И что? – переспрашивал я.
– Жена мне запретила. Говорит, что печатать такое нельзя. Нельзя засорять язык.
Если бы такой словарь появился, то он стал бы первым нецензурным мостом дружбы между культурами. А значит, первым настоящим. У нас ведь как: крепкое слово – это признак неформального отношения.
Я много раз приезжал сюда и уезжал из этого города, но ни разу не видел его довоенным. От приезда до приезда он менялся. Больше угрюмых, оценивающих взглядов на улицах. Больше бетонных заборов. Больше дыр в стенах домов. Больше пластиковых пропусков у меня в кармане, которые, впрочем, редко помогают проходить сквозь стены.
Я всего лишь раз в своей жизни летал над Багдадом на вертолете. Чужая страна особенно тревожно выглядит, если смотреть на песчано-желтые кубики домов с высоты птичьего полета. «Птичка», на которой мы летели, называлась «Черный Ястреб», и нам очень не хотелось, чтобы она упала, сраженная «Стрелой», ракетой советского производства. Их было немало внизу. И вот ты летишь и тешишь себя надеждой на вертолет сопровождения, на точность приборов слежения, на внимательность бортстрелка. Но больше всего – на Всевышнего. Или он здесь не слышит православные молитвы? Слышит, наверное, потому что мы все еще были в воздухе – между небом и землей. А на земле далеко не каждый обитатель домов-кубиков, провожая взглядом вертолет, думает о нем, как о мишени.
Мы летели в город Кут, на базу «Дельта». База расположена на расстоянии ста сорока километров от Багдада. До две тысячи пятого года здесь находился украинский контингент. Впервые попав сюда летом 2003 года, я не знал, что стану здесь частым гостем. Теперь, когда украинские солдаты покинули Ирак, этот период жизни стал для меня историей. Впрочем, не только для меня, но и для тысяч моих земляков, успевших поносить военную форму цвета пустыни.
* * *
История появления украинских солдат в Ираке началась вполне авантюрно. В апреле 2003 года в Кувейте расположился девятнадцатый батальон, предназначенный для защиты от радиации и химико-бактериологического оружия. В простонародье «химики». Уже началось американо-британское вторжение на территорию империи Саддама. Украинские власти заявили, что речь об отправке «химиков» в зону боевых действий не идет. Но уже 25 мая Совет национальной безопасности и обороны Украины единогласно принял решение перейти Рубикон и присоединиться к войскам коалиции. «Химиков» сделали пехотинцами, и батальон свое длинное название «радиохимикобактериологический» сменил на более простое и легко произносимое «отдельный».
Одиннадцатое августа 2003 года было самым обычным днем для американских солдат и офицеров, сгорающих от жары и скуки на иракской границе. Но только не для нас. Колонны девятнадцатого отдельного батальона перешли границу, и война в Ираке стала на некоторое время нашей.
За девятнадцатым последовали еще три батальона пятой бригады – в общей сложности более тысячи шестисот военных. Горячий шестидесятиградусный ветер кувейтской пустыни навевал вопрос, который многие задавали вслух: «Зачем я сюда приехал?» Причем вместо «зачем» произносилось обычно крепкое матерное соответствие. Как в словаре моего арабского друга Маана. У американцев и британцев перед вторжением в Ирак было три месяца усиленных тренировок в пустыне. У солдат с берегов Днепра – три августовских дня в лагере «Койот», в пятидесяти километрах от иракской границы.
Тридцать восемь градусов внутри армейской палатки считалось нормой. Снаружи столбик термометра показывал плюс шестьдесят. Как только выходил из строя кондиционер, пространство под брезентом напоминало нечто среднее между русской баней и японской микроволновой печью.
Перед отправкой первой группы связисты получили оперативную информацию: партизаны обстреляли колонну датчан на шоссе под Басрой. Украинский маршрут частично проходил по той же трассе. Солдаты перед тем, как снарядить пулеметные ленты, получили приказ дослать патрон в патронник. Каждая четвертая пуля трассирующая. Так лучше видно в темноте, куда ложатся пули.
До первой транзитной базы под Насирией добрались без потерь. Колонна двигалась со скоростью тридцать километров в час – чтобы машины не перегрелись. На базе обнаружилась еще одна проблема отечественной техники – несоответствие местным условиям и стандартам сил вторжения. Американская техника на девяносто процентов оснащена дизельными двигателями. Процесс поиска бензина для украинцев занял несколько часов.
Украинский марш-бросок, словно в зеркале, показал самим военным, что армия не готова к боям в пустыне. Точнее, люди оказались выносливее техники. Она вполне подходила к тем условиям, в которых Советская армия предполагала вести войну в Европе, но Восток ее не щадил. Хотя мог ли предположить украинский солдат, что когда-нибудь окажется среди похожих на цемент арабских песков? Сами солдаты говорили, что очутились здесь благодаря скандалу с поставками украинской техники Саддаму, которые якобы осуществлялись с ведома президента Кучмы. И хотя этот факт остался недоказанным, я слышал, как в Кувейте потные люди в форме повторяли полушутливую мантру: «Спасибо Кучме и Саддаму за наши заработанные доллары». Впрочем, скоро шутки закончились. И стало ясно: легким заработанный в Ираке хлеб не назовешь.
Пустыня к югу от Багдада – не очень гостеприимное место. Ночью жара спала, но поднялась пылевая буря. Солдаты, уставшие за день, так и не отдохнули за ночь. Поутру командиры ломали головы – оставить ли отказавшую технику здесь, в пустыне, или забрать ее с собой.
Подготовка девятнадцатого батальона велась ускоренными темпами. Солдат отправили в Ирак в камуфляже цвета соснового леса, а не аравийской пустыни. Арьергард контингента готовили уже более основательно. Солдаты имели опыт общения с возможными союзниками в миротворческих миссиях и на учениях в седьмом учебном центре в Яворове, что под Львовом. На одном из предприятий украинского оборонного комплекса освоили выпуск шлемов из легкого кевлара. По своим качествам украинский кевлар не уступал европейским образцам, но обходился заказчику куда дешевле. Шлем выдерживал прямое попадание девятимиллиметровой пули. Чего не скажешь о голове под шлемом. Впрочем, лучше в каске, чем без нее.
Первый «борт» с основным украинским контингентом вылетел в Кувейт седьмого августа 2003 года. Солдат провожали с оркестром. На них была новая форма, наспех сшитая, но все же куда более подходившая к жаркому иракскому климату. Через полгода ей на смену придет еще один вид камуфляжа. Война, как это ни цинично звучит, заставляет промышленность развиваться. Даже если это чужая война и тебе на ней отводится роль второго плана. Но и эту роль сыграть непросто. До того как заполнился десантный отсек первого Ил-76, вылетевшего по маршруту Николаев – Кувейт-Сити, уже было известно, что Украина предоставляет коалиции четвертый по численности контингент – после американского, британского и польского.
Поначалу, когда солдаты только обживали незнакомую страну, приходилось спасаться от жары в палатках. На перевалочном пункте в Кувейте обедали в полевых условиях. На базе «Дельта» в первое время после прибытия туда украинцев была оборудована временная столовая. Существовали и ограничения: например, в одни руки давали не больше двух банок лимонада. А пить, понятное дело, хотелось больше, чем есть. Если лицо любой военной базы столовая, то лицо украинской базы со временем значительно похорошело, и о количестве взятых напитков никто не спрашивал.
Контакт с местными жителями сначала было наладился, но потом все пошло наперекосяк. А разве могло быть иначе? Страх – это топливо для любой войны. Он возникает из недоверия. Доверять нам у иракцев не было основания. Хоть и не слишком любили они своего халифа, украинские солдаты для них были оккупантами. И как бы украинцы ни называли себя миротворцами, участвовали они не в мире, а в настоящей войне. Чужой. Один из признаков любой войны – это когда местным раздают презрительные смешные прозвища. В Афганистане – «духи». В Чечне – «чехи». В Грузии – «грызуны». И это свойственно не только братьям-славянам. Во Вьетнаме, например, американцы называли противника «чарли».
