Оксана Булгакова - Караван счастья

И снова Артек. Встреча через 43 года.

Такой вошла в историю страны пионерка Мамлакат.

Утро спускается в Магнитогорск с горы Атач. Его первые гонцы, лишь на миг задержавшись на вершине — у памятного ковша с глыбой руды, стремглав летят через реку, на правый берег. Здесь под ранними всполохами зари словно оживают две гигантские бронзовые фигуры: молодой рабочий и солдат, которому вручает он меч; за его спиной во всю обозримую ширь — панорама, как декорация из дыма, металла, огня: из суток в сутки кипит главный металлургический котел страны.

Монумент этот поставлен на самом рубеже двух частей света — там, где обычно памятными обелисками помечают границу континентов. Но не союзу Европы и Азии посвятили свой труд скульптор Л. Головницкий и архитектор Я. Белопольский. Другой союз, что в кровопролитной тяжелой войне сокрушил фашистскую мощь, утвердили они здесь, в центре металлургической столицы страны, — союз тыла и фронта.

Лев Николаевич Головницкий, член-корреспондент Академии художеств СССР, лауреат Государственной премии РСФСР имени Репина и премии Ленинского комсомола, рассказал мне в дни работы над скульптурной группой, что первоначальный замысел его был иным: пожилой уральский мастеровой — символ всего работного Урала — должен был передавать с напутствием свой меч воину.

Но приехали авторы в Магнитогорск, поговорили с ветеранами, посидели в архивах, походили в музеи. И выяснили, что Магнитогорскому комбинату к началу войны едва исполнилось девять лет, что были тогда молоды и командиры производства, и рабочие, и сам город — первенец советских пятилеток. И еще один факт напомнил о себе: 32 тысячи металлургов ушли с комбината на фронт, их места заняли не только жены и деды, — особенно много в цеха пришло мальчишек и девчонок. Недаром уже в 1943 году за самоотверженный труд этих 14—15-летних на нужды обороны ремесленное училище № 13 наградили орденом Трудового Красного Знамени.

— Я мальчишкой был, когда началась война: 11 лет, — вспоминал Головницкий. — Родители почти не бывали дома: отец — машинист паровоза — водил составы с боевой техникой, людьми на фронт; мать сутками на заводе. Я видел неимоверное напряжение тыла. И эшелоны, что шли к нам в Челябинск с Запада. И старших своих товарищей — уральских, ленинградских, московских парнишек — после трудных заводских смен, смертельно усталых, голодных, плохо одетых. Казалось, я все испытал сам, пережил, глубоко сохранил в сердце. И вот спустя столько лет прошлое свое отношение выражаю сейчас. Помню: сказочных сюжетов мы не рисовали. Мы рисовали бои. И так жаждали победы на своих листках бумаги!

Через много лет эту мечту о победе, эту боль рано повзрослевшего мальчишки Лев Николаевич вложил сперва в «Орленка», а потом вместе с Я. Б. Белопольским завершил триптих о мече победы, найдя ему очень точное начало: солдат, вооруженный мечом, что выковал в тылу народ-мститель, погнал фашистов от Сталинграда и разрубил фашистскую свастику в Берлине.

— Брат у меня старший погиб в 18 лет на Курской дуге. Наш памятник и ему, и его товарищам, и всему народу, что в невероятных усилиях тыла выковал победу над фашизмом: на Магнитке ли, Уралмаше, в Танкограде, Нижнем Тагиле, Барнауле, Мотовилихе, — заключил рассказ Головницкий.

Мальчишки и девчонки военной поры. Всегда голодные, усталые, в ватниках на голом теле, в деревянных колодках, лаптях, дорогие мои сверстники, чьим трудом в немалой степени держалась страна. Сутками на маленьких ящичках стояли вы у станков, порой засыпали прямо в цехах, премию получали — кусочек хлеба с селедкой, в 16 лет вам вручали ордена, о вас слагали песни, снимали фильмы, — минуя юность, прямо из детства шагнули вы в большую жизнь, навсегда сохранив в глубине сердца тоску о недоигранном, недолюбленном, недопетом.

Мальчишки и девчонки военной поры…

— Вот такие молодые, 15—16-летние, значительную часть военного лиха вынесли на своих плечах.

Мой собеседник имеет право на такое обобщение, потому что среди тех, кто одевал в магнитогорский металл каждый второй танк и каждый третий снаряд, был и он, подросток, у которого Гитлер украл детство. Сегодня он Герой Социалистического Труда, лауреат Государственной премии СССР, делегат партийных съездов. А тогда…

— Первое естественное желание — пойти в армию, обязательно летчиком — осуществить не удалось. И вот с такими же, как я, ребятами — без отца, да и совсем без родителей — решил поступить в ремесленное.

Когда 25 августа 1941 года, на следующий день после приема в РУ № 1, перешагнул он порог проходной металлургического комбината, кто мог предположить, что пришел будущий директор?

Когда в группе таких же юных электриков на среднелистовом стане, что незадолго до этого прибыл с «Запорожстали», соприкоснулся он впервые с рабочей профессией, кто мог разглядеть в нем будущего министра?

— Нас прикрепили к опытным рабочим и учили прямо в цехе. Работали по 12 часов. А случалось, заболеет сменщик — сутками. Однажды я пробыл в цехе 48 часов, пошел домой и уснул на ходу.

Эту беседу с Дмитрием Прохоровичем Галкиным я записала в канун 50-летия Магнитки, сразу после встречи его с ветеранами комбината, когда в обостренную память о прошлом еще не вторглись заботы юбилейного дня.

— О наградах мы не думали. Но четко знали одно: задание — во что бы то ни стало, да не просто задание. Нужно нарастить производство. Были и награды. Например, сталевар Геннадий Рязанов получил орден Ленина — ему едва ли было 19 лет. А ведь высшая правительственная награда!

Мальчишки и девчонки военной поры… В год, когда страна отмечала свое 50-летие, в киноленте «Летопись полувека» увидели они себя у мартенов, сварочных аппаратов, токарных станков. В «Летописи полувека. Год 1942-й» есть такой момент: у горящего зева мартеновской печи ребята засыпают порог, потом крупно, во весь кадр — вереница улыбчивых мальчишеских лиц и — дикторский текст за кадром: «Всмотритесь в эти лица. Это ваши отцы и матери. Тогда, в грозном 42-м, их именовали Андрей Павлович Ящук, Иван Моисеевич Лешко…» И еще несколько имен, которые я, к сожалению, не помню.

В один из тех дней, когда буквально вся страна ежевечерне смотрела серии «Летописи», переживала, вспоминала, узнавала себя, знакомых на телевизионных экранах, на Магнитку приехала иностранная делегация. Первый мартеновский цех, который уже тогда один давал стали больше, чем металлургия всей царской России, показывал им секретарь партийного бюро Иван Моисеевич Лешко. В беседе гости поинтересовались, сколько лет он работает на комбинате.

— Двадцать шесть.

— А сколько же вам лет сейчас? — «этот русский явно преувеличивает», руководитель делегации решил уличить его.

— Сорок, — спокойно ответил Лешко.

— Но этого же не может быть!

И Иван Моисеевич, как на главное доказательство, сослался на эти кадры, что снимали кинооператоры в его смене для кинокартины «Здравствуй, Москва! (впоследствии, их использовали в кинохронике о жизни государства).

Кто из ребят той поры не знал этого фильма — «Здравствуй, Москва!» Кто вместе с героями его — мальчишками и девчонками из ремесленного училища — не бродил мысленно по московским бульварам, не волновался перед концертом на столичной сцене, кто не радовался, не печалился вместе с ними, не сопереживал их удачам. Кто не знал этой песни:

Целое послевоенное поколение выросло на фильме С. Юткевича. Завороженно следили мы за экранной, такой счастливой и красивой жизнью этих ребят, чуточку завидуя им.

Спустя много лет из уст участников съемок — магнитогорских РУ-шников времен войны — услышала я рассказ об этой «счастливой и красивой жизни»: о голодных, раздетых, потерявших родителей, напуганных войной, тяжело работавших в цехах детях, о том, сколько тепла сердечного, сколько такта и доброты потребовалось воспитателям, чтобы отогреть их оледеневшие сердца, заставить поверить в добро их, видавших смерть и горе, познавших голод и несправедливость, научить радоваться и смеяться.

Днем их величали по имени-отчеству, они заменяли ушедших на фронт мастеров, работали формовщиками, крановщиками, катали броню, варили сталь. Поздно вечером, захватив пайку хлеба, собирались вокруг печки-буржуйки, на которой в ведре варилась картошка, спорили, вспоминали, иногда танцевали под баян, и большая дружба постепенно возвращала израненные ребячьи души ко всему доброму, хорошему.