В эти долгие осенние ночи в коридорах завязываются разговоры на самые разные темы. Вспоминаю спор о религии с одним из дежуривших по ночам охранников. Этот человек не принимал Православия, оно представлялось ему слишком примитивным, потому что в молитве нужно было, по его мнению, все время просить у Бога каких-то благ. Он верил в космический разум, в перевоплощение душ, в пришельцев из других миров, часто ссылался на науку, роль которой он сильно преувеличивал, как и все далекие от науки люди. Но рассказал случай из своей жизни, который считал вмешательством чего-то сверхъестественного. Во время прохождения службы в армии он шел однажды в колонне солдат, как вдруг кто-то окликнул его: “Эй!”. Он оглянулся — никого. Потом еще раз то же самое. Тогда он поменялся местами с рядом идущим солдатом, чтобы лучше слышать этот голос и увидеть, кто его зовет. Но никого не обнаружил. И вдруг через несколько минут в колонну врезался грузовик и насмерть задавил солдата, занявшего его место. “Это твой ангел-хранитель тебя звал”, — сказал я милиционеру. Потом я попытался объяснить ему, что иногда в разных религиях одни и те же духовные явления объясняются и называются по-разному. Например, то, что одни называют Богом, другие называют Абсолютом или Мировым Разумом. Люди как будто общаются с духовным миром на разных языках. Эта идея ему понравилась. Я не пытался убеждать его в истинности Православия, так как чувствовал, что все равно сейчас он не примет моих доводов — слишком рационалистично, рассудочно было его мышление. Но я старался показать, что в Православии есть не менее глубокие идеи и проникновения в духовный мир, чем в восточных религиях. Мы расстались более близкими по взглядам, чем в начале диалога. Я предложил при случае побеседовать еще раз. Но случай не представился. Через два или три дня был штурм. Где сейчас этот мыслитель в милицейской форме с его крупицей духовного опыта? Может быть, уже в другом мире. Завеса плоти упала перед ним, и его проблемы получили неожиданное, но ясное, как день, решение.
* * *
Каждый вечер перед сном я выхожу погулять к баррикадам. С наступ-лением темноты в огромном здании Дома Советов становится скучно и уныло. А примыкающая к нему площадь вся в огнях. Высокие уличные фонари ровно льют свой холодный свет. А костры у палаток и баррикад манят к себе теплом и уютом. Около них всегда толпится народ. Обрывки разговоров, шутки. Рядом с незнакомыми, но близкими тебе из-за общей судьбы людьми не чувствуешь себя одиноким. И темень ночи вместе с думами и тревогами о завтрашнем дне, обступающая тебя со всех сторон, как и невидимые в ней враги, как будто отодвигается и готова совсем рассеяться. Правда, когда идет дождь, долго не погуляешь. Но в последнее время распогодилось, хотя и похолодало. Луна выглядывает в разрывах облаков.
Мраморная стена у четырнадцатого подъезда сплошь заклеена листов-ками, ксерокопиями документов съезда, вырезками из оппозиционных газет, а также произведениями народного творчества — карикатурами и сатири-ческими стихотворениями, главный герой которых — Ельцин. Его изображают увенчанным шестиконечной звездой, с бутылкой водки и стаканом в руках. Постоянные спутники президента — сионисты, американские дядюшки и т. п.
Крупными буквами — проклятия президенту, правительству, демократам. Тут же наклеены старые плакаты или газетные листы с изображениями Ленина и Сталина. Российские трехцветные флаги у подъезда заменены красными советскими.
Читая эти настенные надписи, представляешь себе мутные волны с желтоватой пеной, плещущиеся где-то внизу о борт огромного корабля. Корабль российских законов, олицетворяемый Домом Советов! Как хотелось бы, чтобы волны классовой и национальной розни, волны мелкой обывательской злобы и мести (неизбежные в любом государстве) не поднялись слишком высоко и не захлестнули тебя и тех, кто управляет тобой. И чтобы борьба против беззакония, против диктатуры не обернулась бы борьбой коммунистов против демократов или русских против евреев.
Именно в такой вечер, дня за два до штурма, произошел инцидент с баркашовцами. Баркашовцы — это что-то вроде военизированной партии. По слухам, они откололись от васильевской “Памяти”, когда обнаружилось, что Васильев получает деньги из каких-то темных источников. Распространяют газету “Русский порядок”. На первом листе газеты и на рукавах защитных курток баркашовцев — красный знак, напоминающий свастику. Они очень дисциплинированны. Время от времени их отряд марширует перед Домом Советов, поражая своей (не сравнить с другими отрядами ополченцев) чисто военной выправкой.
Около них все время крутятся иностранные журналисты с телекамерами и фотоаппаратами. Баркашовцев называют русскими фашистами.
И вот часов около девяти вечера они выстроились напротив четырнадцатого подъезда, на этот раз с автоматами, и промаршировали сначала к одной, затем к другой баррикаде. Их руководитель — не знаю, сам ли Баркашов или кто другой, — повернувшись спиной к стоявшей невдалеке цепи милиционеров и лицом к своему отряду, выбросил вперед руку, как в фашистском приветствии, и крикнул “Слава России!”. Отряд в один голос повторил. Потом то же движение рукой и выкрик: “Смерть Ельцину!”. Один немецкий журналист в восторге от этого выступления поднес три сложенных пальца к губам и причмокнул, как будто конфетку съел.
Но стоявшие на постах у баррикады ополченцы были отнюдь не в восторге, особенно когда через несколько минут “Желтый Геббельс” объявил: “В связи с демонстрациями оружия у Белого дома мы приводим наши силы и боевую технику в состояние повышенной боевой готовности”. С нашей стороны послышались недовольные голоса: “Зачем это надо было делать? Похоже на провокацию!”. Подошел Бабурин. Ему рассказали о неуместности выходки баркашовцев. Но Бабурин, выслушав замечания, не придал этому особого значения и вскоре удалился.
Не помню, в тот же вечер или в следующий была объявлена тревога. В сторону казачьей заставы пустили газы. Люди стали надевать противогазы, и часть ополченцев, вооруженных железными прутьями, бросилась к заставе. Но, как потом выяснилось, был произведен лишь один выстрел “черемухой” и, так как ветер дул в сторону ОМОНа, газовая атака не удалась. Штурма в этот день не предполагалось, еще шли переговоры. Тогда зачем газы? Вероятно, проба нервов…
* * *
Сейчас официальная пресса много шумит о красно-коричневых, объединившихся вокруг Дома Советов для свержения власти президента. Не было красно-коричневых как единой организованной группы. Под красно-коричневыми я понимаю приверженцев коммунистических идеалов и национальной исключительности. Были красные и коричневые. О последних я только что сказал, их насчитывалось не более сорока. Красных было гораздо больше. Но разных оттенков: от коммунистов зюгановского толка, доброжелательно относящихся к Православию, до непримиримых твердокаменных марксистов, ворчавших при упоминании о религии и церкви. Приходилось слышать, например, и такое: “Не надо нам попов. Не Русская Православная Церковь отстояла Сталинград, а русский народ”. Однако прямых оскорблений в адрес присутствовавших священников я не слышал. С одним из них произошел спор, когда батюшка пожелал установить на баррикаде российский флаг. “Это власовский флаг”, — говорили защитники баррикады. “Нет, — возражал батюшка, — Власов его опозорил, но он не власовский. Белые сражались под этим флагом. Мне, например, он нравится”. Никто не посмел отнять флаг у священника. Но когда он ушел, флаг немедленно убрали.
Выступая с балкона на одном из митингов, проходивших в эти дни, Алкснис обратился к депутатам с просьбой поднять над зданием красный флаг — флаг Союза ССР — рядом с флагом России. Но его просьбу не выполнили.
Были и сталинисты, в основном люди пожилого возраста, для которых Сталин означает счастливое детство, победу над фашизмом и ежегодные снижения цен. Были, наконец, просто недовольные высокими ценами, ростом преступности, порнографией, обилием спекулянтов и грязью на улицах. Этих с некоторой натяжкой тоже можно причислить к красным, ведь, по их мнению, раньше (при коммунистах) жилось лучше.
Но никак не назовешь красными монархистов разных толков, христианских демократов и казаков. Это белые.
И были просто граждане России, возмущенные попранием конституции и разгоном плохих или хороших, но избранных народом депутатов. Таких людей, пришедших сюда не по вызову политической партии, а по велению гражданского долга, тоже было немало.
Однажды с балкона выступал депутат Моссовета: “Я демократ, — начал он свою речь. — Но я пришел сюда, потому что считаю несправедливыми действия Ельцина”. Из толпы раздались свистки. Теперь слово “демократ” действует на кого-то, как красная тряпка на быка. Как, впрочем, и слово “патриот” — по ту сторону баррикад.
