Но скоро я понял, что если главное в деловом – это умение делать деньги, то я никуда не гожусь. И не потому, что я деньги не делал, а только тратил. Для делания нужно было перепродавать немедленно. Но прибыль была бы мала. Я один ничего б существенного не наварил. И еще. На моих глазах стал процветать бизнес на аудиокассетах. Он, я чувствовал, был явно прибыльней оборота золота. И я всерьез спросил самого себя: ты что? хочешь оставаться инженером или превратиться в делателя денег? – И остался инженером. То есть морально отрезал себя от наступавшего капитализма с его главным законом – стремлением не к какой-нибудь, а к максимальной прибыли.
А максимальная прибыль где? – В преступной торговле аудио– и видеопродукцией (на днях услыхал от Германа Грефа, что она спорит с наркобизнесом по доходности.), в наркоторговле, в торговле оружием, людьми, их смертью… Так что для нормального капиталистически ориентированного человека, обывателя (и никакого не демониста) вполне естественно перефразировать для себя стихи поэта так: я бы в киллеры пошел, пусть меня научат. Доказательством является колоссальный интерес в нынешнем обществе к преступному миру. Люди если сами не могут так наживаться, то хоть издали наслаждаются кумирами.
Теперь взглянем иначе на капитализм.
По некоему довольно обоснованному мнению некоторых (Дракер. Постэкономическое общество.) он стал морально побеждать марксизм с тех пор, как началась революция в производительности труда. А та почти совпала с началом иного отношения к производительности самого рабочего, а не станка (профсоюзы это назвали потогонной системой), с иного отношения к рабочим приемам. Приемы стали научно изучать, и им стали рабочего обучать. В конечном счете, роль знания о процессе труда переросла в роль знания о знании процессов. А в последнем итоге и предельно обобщенно: техногенная (западная) цивилизация движима чем? – достижительной этикой (по Ахиезеру, не Марксу). В пику традиционным и переходным цивилизациям, в которых под влиянием подавляющей или просто большой части общества оно воспроизводит себя без или почти без изменений, а попытки изменить воспринимает как происки чужаков.
И вот теперь посмотрим, как относится автор рассказа к своему персонажу: как представитель цивилизации техногенной или иной. И, если переходной (каковой является, по Ахиезеру же, Россия), то как западник или наоборот?
Спросите, как это можно определить, если текст дан исключительно от имени убийцы, с его точки зрения?
Можно.
Во-первых, киллеры ж разные бывают. И от автора зависит, какого для нас выбрать.
Автор выбрал человека темного. Это обозначено инфантильным словарем героя: «большой бум» – крупная мафиозная разборка, «разговаривать себе самому» – обращаться безлично; неграмотностями: «вроде как заходила»; характерными словами-паразитами: «типа»; короткими фразами; прямым признанием: «сам я говорю плохо»; уважением к учителю-киллеру, тоже темному, для которого угрызения совести – «дыра».
А темный ведь – некая марионетка бессознательного, содержание которого вложено обществом. Общество взято техногенное. Тут, наверно, США или Англия, судя по смеси имен самых разных народов (Лейла, Хаммид) с перевесом англо-саксонских. Темного человека наиболее вероятно, что общество гонящихся не просто за прибылью, а за максимальной прибылью, пригонит в наемные убийцы. И для него это будет нормально:
«Все должно быть уравновешено, ведь так? Где-то, может, больше белого – а у нас больше черного».
Тот факт, что неграмотный герой держит школу киллеров, говорит о том, что он достаточно хорошо пропитался уже упомянутой достижительной этикой. Он бессознательно оценил роль знания о знании рабочих приемов и находится на самом острие прогресса.
Но, повторяю, бессознательно.
И тут – во-вторых: какой момент автор выбрал, чтоб сознание побудило героя написать учебное пособие?
«А на прошлой неделе я ее снова увидел. И решил записать все, как есть. Типа наставления».
Она – это добрая фея его злой профессии, возникающая перед ним непосредственно перед выходом на дело. Внушающая ему спокойствие и уверенность. И волшебно исчезающая, достигнув своего.
Из-за нее он, наверно, иногда думает, что киллеры это настоящие люди:
«Может, это все остальные не люди, а мы – как раз самые что ни на есть. И ждет нас награда. Я иногда думаю – может, мы и есть орудие, которым…»
(Обратите внимание, они не сверхчеловеки, не демонисты.)
А ведь видеть фей есть признак принадлежности к… традиционной цивилизации:
«Статичный древний идеал расценивался как комфортный, тогда как всякое отклонение от него, выходящее за рамки принятых в соответствующей культуре, воспринималось как дискомфортное. Иначе говоря, вектор конструктивной напряженности в этой культуре твердо направлял энергию людей на воспроизводство статичного идеала и против значительных от него отклонений. То есть он основывался на сложившейся культуре, которая в своих основных параметрах представала неизменной, абсолютной, единственно мыслимой, максимально противостоящей критике. Подобный культурный механизм реализуется лишь в одном случае: если культура воспринимается как фактор, санкционированный некоторой сверхличностной, сверхчеловеческой силой, субъектом, лежащим вне человека. Содержание этой культуры должно рассматриваться человеком как приказ, определяющий не только действие, но и внутреннее психологическое состояние» (Ахиезер. Россия: критика исторического опыта.).
То есть автор, Наталия Мицкевич, организовала игру противоречий в своем тексте. (А это уже – признак художественности по Выготскому.) Причем тут не психологическое противоречие (некая тёмность нужна и для марионетки техногенной цивилизации, и для традиционной), а противоречие тут структурное, чего и требует принцип Выготского.
На поверхности в рассказе беспрерывное колебание психологическое: между совестью и совестью. (А совесть это – с большой долей бессознательного – проявление общества в личности.) Колебание идет между требованием максимального профессионализма убийцы (максимальный же профессионализм есть непременное условие существования общества максимальной прибыли):
«Ты получил заказ – ты его выполняешь»; «Делай дело – и все» —
с одной стороны, и, с другой стороны, требованием общества не уничтожить себя, общество, вообще – чрезмерным количеством убийств (это требование любого общества, а максимализм техногенного общества близок, вообще говоря, к уничтожению человечества; на уровне героя это проявляется в случаях «против хороших людей работал… и против детей», а также в случае самостоятельной интерпретации задания «нужна… большая кровь» так, что убить нужно и бывшую жену Красавчика, Кони).
Однако, повторяю, это – поверхность колебаний, это психологизм.
И индивидуальная некрофилия, демонизм (тоже как вариант психологизма), – это специально оговаривается, – выводится тоже за скобки:
«Ты можешь получать удовольствие от своей работы, как любой другой человек. Но это работа – не больше. Помнишь Боба Айса? Он же был классный профи. Только недолго. Пока не слетел с катушек как раз на этой почве, и его не убрал его же босс. Он стал опасен и потерял контроль».
Итак, на поверхности в рассказе психологические колебания.
Главное же для выяснения художественного смысла, структурное колебание. А это колебание – вокруг феи. О ней вставлено в самом начале, затем пред убийством всех Мейвезеров, затем перед убийством Кони, затем во сне после выполнения задания и, наконец, в конце. Пять раз! И еще один раз в преображенном виде – в отвлечении по поводу того, что все девушки героя недолго живут.
Это один полюс колебаний. Темнота, как мы выяснили, традиционализма.
Другой полюс – это инструкция, высшая манипуляция революции производительности – знание о знании исполнительских действий, квинтэссенция достижительной этики, усвоенной темным человеком совершенно неосознанно в условиях жизни техногенного общества.
И от столкновения этих противоречий – катарсис.
Какой? В чем его содержание?
Думаю, что если его адекватно осознать (он же тоже во многом подсознателен), то это будет хвала третьей цивилизации, переходной, российской. От нее, вероятнее всего, произойдет следующая (после традиционной и техногенной) цивилизация в истории человечества, еще неведомая нам. Вот будет время!
Жаль только – жить в эту пору прекрасную
Уж не придется – ни мне, ни тебе.
Что я не притянул ныне актуальную цивилизационную проблематику в голову, – может, в подсознание, – Наталии Мицкевич, убеждает ее другой рассказ «Сказка на ночь».
