И, наконец, говоря о волшебстве, Стэн напоминает нам, что во вселенной существует настоящее волшебство, чудеса и красота. По его словам, только то, что действительно встречается в жизни и в смерти — истинно удивительно. Мы ведь не хотим пропустить этого, чувак?
6. Уважай мою власть!
Является ли Картман «законом» и если является, почему мы должны ему подчиняться?
Марк Д. Уайт (Mark D. White)
Забудьте про Робокопа, забудьте про Т. Дж. Хукера и офицера Барбрэди — никакая сила не сможет вселить в трепещущие сердца преступников более леденящего ужаса, чем Эрик Картман из серии «Куролюб». Одетый как Эрик Эстрадес, разъезжающий на своём КОПовском велике с верной дубинкой на боку, Картман призывает простых горожан Южного Парка «уважать мою власть!» Он тормозит Рэнди Марша за превышение скорости (чего тот не совершал), прерывает инцидент с бытовым насилием в доме у Кенни (даже ещё не войдя туда) и с поличным ловит печально известного Куролюба (хотя и после того, как его уже поймали). И всё же в Картмане воплощаются те самые качества, которые все мы хотим видеть в полицейских, защищающих нашу безопасность изо дня в день.
Успокойся, Кайл, я просто шучу — конечно, Картман не защищает нас как внушительные правоохранительные органы (хотя Картман и сам по себе довольно внушителен). Но я уверен, что мы все видели настоящих полицейских, которые вызывали меньше уважения, чем должны были. (Вставьте на этом месте вашу любимую шутку про пончики или Барни Файфа). Ведь мы всё ещё уважаем их за то, что они представляют — закон и порядок. (А-пчхи!!!) Нет, я не забыл, про что я пишу. Эта глава про то, что нас обязывают, как граждан, подчиняться требованиям закона, независимо от принятой им формы, даже если его олицетворяет жирный выпердыш с манией величия.
В свете этого, Мэтт Стоун и Трэй Паркер (с соавтором серии Дэвидом Гудманом) поднимают некоторые важные философские вопросы, когда делают Картмана представителем «правопорядка» и закона в Южном Парке. Почему мы должны его слушаться? Почему должны «уважать его власть»? Почему мы должны уважать полицейских и вообще законы? Что есть «закон» и кто решает, каким ему быть? И каким образом закон соотносится с нравственностью, если есть такое отношение? Все подобные вопросы обсуждает философия закона, известная, как философия права и юриспруденции. Философы с древних времён оспаривают эти вопросы, и мы встретим некоторые из них на своем пути. (Так что будь внимателен, Картман). Держите Ваши велики наготове, потому что мы отправляемся в рейд. (И берегите Кенни — никто не должен умереть в моей главе).
Приказы, угрозы и авторитетДавайте начнём с общего — что есть «закон»? Я не спрашиваю про законы, касающиеся убийства, парковки или супружеских отношений с курицами. Говоря «закон», я имею в виду нечто более обобщённое, например то, что мы подразумеваем, когда говорим, что «уважаем законы» или «живем под властью закона». Другими словами, что делает названные выше отдельные законы частью всеобщего «закона»? И что делает Картмана «законом»? И почему не так просто стать «законом» другим, например, Шефу или Мистеру Хэнки?
Поможет нам ответить на эти вопросы — Джон Остин. Учёный-правовед XIX века, Остин описал теорию права, которая стала известна как «командная теория права», потому что под «законом» он имеет в виду команды, поддерживаемые угрозами. Например: правительство говорит нам не заниматься любовью с курицами, так что если мы всё-таки решим «сделать это», нас накажут (надеюсь, что в моем доме кур нет). Каждая команда, сопровождаемая угрозой, санкционированной законом, получается, является «законом» — так что в системе, описанной Остином, нет понятия самого «закона».
У Остина можно найти и больше, но давайте использовать то, что мы уже узнали. Подходит ли такое описание «закона» под Картмана? Когда он отдаёт приказ Рэнди выйти из машины и угрожает ударить его дубинкой по голени за неподчинение, Картман отдаёт именно команду, подкреплённую угрозой. Так что согласно тому, что мы сейчас знаем из Остина, Картман — является «законом».
Но ведь это неправильно, не так ли? Только потому, что он приказывает окружающим и грозит избить их, он — закон? Да любой может делать это, даже Рэнди на бейсбольных играх Детской Лиги, но это же не делает его «законом». Неудивительно, что эта часть теории Остина была раскритикована, как подходящая и вооружённому грабителю, и полицейскому, приказывающему ему остановиться, ведь она означает, что любая угроза физическим ущербом с целью получения желаемого является «законной». Что здесь упущено, так это чувство авторитета или его происхождения, которое объясняет, почему мы больше уважаем безоружного полицейского, нежели вооружённого убийцу, или офицера Барбрэди по сравнению с Эриком Картманом.
Конечно, Остин признавал, что закон состоит не просто из чьих-нибудь приказов, даже подкреплённых весомыми угрозами, должен присутствовать некий «авторитет». Остин называет этого человека «суверенным», независимым. Само по себе это слово объясняет немногое — что мешает Картману провозгласить себя «суверенным» (если кто-то ему скажет, что оно означает)? Если этого он не может — значит, кто-то должен был дать ему «суверенность», кто-то, кто может это сделать. Но кто вообще делает человека «суверенным»?
«Мф-м-мфме-мфуфмефи!» Вот именно, Кенни — здесь имеет место гораздо большее понятие суверенности, чем когда мы называем «суверенными» себя, или когда позволяем другим сказать так (и тем, кто делает людей «суверенными», и так далее). Остин ставит два условия для признания «суверенности»: человек (или группа) должен подчинять себе граждан, «подданных» ему и в тоже время сам не должен постоянно подчиняться никому. Человек (или группа, или чьи-нибудь приказы), отвечающий этим требованиям, будет «суверенным» над другими и будет являться «законом».
Терминами теории права Остина можно оценить положение вооружённого грабителя банка — он не подчиняет большинство людей, самое большее — банковского служащего, которого он в данный момент грабит! Так что грабитель, конечно, не суверенен. А как же тогда Картман и вообще полицейские, если на то пошло? Они не пишут законов, а только исполняют их, так что, возможно, это некорректно заданный вопрос. Но кто тогда является «суверенным» в Соединённых Штатах, или Великобритании, или в любой современной демократии?
Вот почему Остин снова попадает в затруднение. Его идея «суверенности» больше подошла бы временам королей и королев, когда эти привилегированные лица господствовали над своими подданными, навязывая приказы, но не подчиняясь никому другому. Эта идея «не переводится» адекватно на язык современной демократии. Кто, например, является «суверенным» в Штатах — президент? Конгресс? Верховный Суд? (Подставьте британский парламент или премьер-министра, если хотите, ваши превосходительства). Ладно, возможно, дело запутывает разделение властей, тогда давайте скажем «федеральное правительство». Но члены этого правительства — хотя бы в теории — субъекты принимаемых ими же законов, поэтому «суверенность» Остина неприменима ни к кому, даже к нему самому. Кто этих людей избирает — мы, народ. Так значит, мы и есть «суверенные»? От одного этого уже может закружиться голова, как у Моисея в «Иубилее»!
Что на сердце у ХартаТак что — идея «суверенности» Остина более не выдерживает критики, однако нам всё ещё важна более общая концепция ее происхождения. Закон должен исходить из некоего авторитетного источника, и учёные до сих пор спорят, где же он находится. Один из яростнейших критиков Остина, создатель современной философии права Х.Л.А. Харт считал, что закон лучше всего понимается, как система правил. Он разделил эти правила на два типа: первичные и вторичные. Первичные правила гласят нам, что можно делать, а чего нельзя. Когда Картман наказывает Рэнди за скорость 40 миль/ч при ограничении в 40 миль/ч, он являет собой и защищает первичное правило (хотя и абсурдно).
Первичные правила в нашем понимании и есть законы, но они не отвечают на вопрос об авторитете — это делают вторичные правила. Они — суть «правила о правилах», и самое важное в них — правило признания, сообщающее нам, какие правила действительны, а какие — нет. Это Хартовская версия «происхождения», он доказывал, что она лучше подходит для объяснения различных особенностей закона, нежели теория «суверенности» Остина. Например, в Штатах правилом признания будет являться Конституция — она провозглашает разделение федерального правительства на три ветви, а также определяет, какие законы можно, а какие нельзя принимать. (Идеально ли она работает? Конечно — нет, но, если честно, Харт никогда и не утверждал этого). Даже во времена королей и королев были определённые правила — престолонаследие; в Англии, к примеру, в этот день корону традиционно передавали старшему сыну, затем младшим сыновьям, затем дочерям и, при необходимости, другим родственникам. Правила эти не всегда выполнялись идеально, что показывает война Красной и Белой розы и другие конфликты за корону в британской истории. Но что касается Конституции, то она служит руководством по признанию необходимости подчинения или неподчинения разным законам.
