извечную Россию и земную реальность, где бушует человеческая история, меняются границы, приближаются и удаляются друг от друга народы, случаются катастрофы, в которые срывается и бесследно исчезает русское государство, русская цивилизация. А потом в эти чёрные ямины с небес проливаются драгоценные капли Фаворского света. И вновь возникают царства, цветут города, одерживаются небывалые победы.
Патриарх Кирилл со своим патриаршим посохом обходит города и веси не только России. Вот он в Варшаве среди костёлов проповедует мир между поляками и русскими. Призывает забыть исторические обиды и горести. Вот он, перелетев океан, в огненных тропиках Кубы встречается с папой римским. И впервые за тысячелетия, разделённые расколом, лобызаются мир католичества и православия. Вот патриарх Кирилл оказывается на Британских островах, беседует с английской королевой — главой англиканской церкви. Это в период, когда на Россию ополчаются самые жестокие и беспощадные силы англосаксонского мира.
Патриарх Кирилл — не только русский патриарх, но и патриарх вселенский. Его понимание мира носит поистине вселенский, космический характер. Сегодня, когда человечество меняет кожу, когда отступает старый мир, огрызаясь баллистическими ракетами и бомбами, когда трескается по швам либеральная модель, когда человечество восстаёт, стремясь свергнуть либеральную диктатуру, попирающую в человеке человека, Россия вновь готова произнести вменённое ей слово жизни. Из уст России, из уст мученицы и страдалицы, которая весь XX век провисела на дыбе, будет изречено это божественное слово жизни.
Град на холме, о котором надменно возвещают американские гегемоны, — этот град на холме отступает и рушится. В мире взрастает другой — русский холм. И на этом холме — храм.
В день своего юбилея патриарх Кирилл окружён благоговейным почитанием православных всей земли, благоговейным почитанием всех живущих в России народов. Он — надежда и защита людей. Он — один из столпов государства российского: могучий столп, увитый виноградной лозой.
Геннадий Васильевич Животов — пожалуй, не художник, и работы его — не рисунки, не граффити, не гравюры. Его работы — наскальные изображения. Каждую неделю в урочный час Геннадий Животов поднимается на скалу и своим кресалом высекает на этой скале очередной сюжет. Может быть, издалека это действительно похоже на охоту дикарей на мамонтов или ритуальные пляски. Это черно-белый, мощный сюжет. Когда исчезнут в мире все газеты, все компьютерные устройства, будут испепелены все города, зарастут все дороги, останется эта гигантская скала, скала русского времени, и на этой скале от самой вершины до пят будут нанесены животовские наскальные изображения.
Животов — охотник за временем. Он сторожит это время. Когда в течение недели его не видно, кажется, что он где-то притаился, и чего-то выжидает. Словно он спрятался в какой-то норе или замаскировался, накрыл себя маскхалатом или надел себе на голову ком сена, цветов или веток. И вдруг через неделю он неожиданно выскакивает и набрасывается на это прошедшее время. Оно пищит, визжит, хочет ускользнуть от него. Животов жестко сжимает его в своих руках, душит его и в таком застывшем, остановившемся и покоренном виде вносит в свои рисунки. Так Животов, неумолимо двигаясь вперед, раскладывает на кванты время сегодняшнего русского мира. Если сложить все его работы, все его картины, то могут исчезнуть швы, и протянется огромная лента — лента русских хроник, лента современных русских событий.
Но, может быть, не Животов охотится за временем, и не Животов наполняет свои рисунки персонажами наших сегодняшних схваток, битв, радений, уродливых пиров, возвышенных подвигов? Может, не он охотится за временем, а время охотится за ним?! Оно поднимает его каждый раз с постели и толкает к этой горе. И он рисует и пишет свой очередной сюжет, и только потом из этого сюжета его персонажи выходят в мир и создают галерею своих потрясающих по выразительности, уродливых или прекрасных ликов.
Животов — человек двух эпох. Ему досталась Советская эра. Он выпил эту чашу красного советского вина и на всю жизнь опьянел от этой чаши. Когда случилась беда, и рухнула Красная Империя, когда все Красные духи-ангелы улетели с Земли, и все защитники и часовые Красной страны вдруг куда-то канули, остался Животов. И он поднял восстание.
Животов — это восставший художник. Животов — это человек, который поднял бунт против случившейся великой трагедии, и такое ощущение, что он, бунтарь, один отражает всю эту обрушившуюся на Советскую страну беду, всю эту страшную нечисть, все это колдовское сонмище. Он сражается с ними, как сражался древний витязь, никогда не погружая свой меч в ножны.
В животовских работах зафиксированы редкие в русской истории, быть может, однажды появившиеся в ней чудовища, вышедшие из преисподней русской жизни. Они вдруг вылезли и овладели страной, русской историей после 91-го года. И было их несметное множество. И Животов входил в их струящееся, кипящее, скользящее, чешуйчатое множество, ставил свой треножник среди них и рисовал их портреты: их страшные окровавленные губы, их резцы, в которых еще сохранились остатки живой советской плоти, их выпученные, окровавленные глаза, их дышащие ненасытные ноздри. Этих людей было множество, и все они достойны того, чтобы их поместить в огромные банки с формалином и выставить в кунсткамере. Животовская графика и есть та кунсткамера, куда он заключил этих кишечнополостных, хвостатых, драконовидных существ, которые на протяжении множества лет терзали нашу Родину.
Эта схватка, которая казалась вначале безнадежной, принесла свои плоды. Эти чудища стали постепенно отступать. Они отступали туда, откуда вышли — в русскую преисподнюю. И Животов неутомимо преследовал их, продолжал загонять в их подземелья. И эти его колоссальные усилия делают его человеком эпическим и героическим.
Животов — это богатырь современной русской культуры, современной русской живописи. И вряд ли кого-нибудь можно поставить с ним рядом, из тех очень возвышенных и прекрасных русских художников, которые вдруг обомлели перед картиной этого чудовищного разорения. И чтобы спастись, либо совсем замкнулись в своих мастерских, либо продолжали в это страшное, грозное время писать натюрморты, холмики с удаленными церквушками или идиллические пейзажи.
Животов писал баррикады 93-го года. Животов писал кошмарный конец Красной Империи в августе 91-го. Животов писал две чудовищные Чеченские войны. Животов писал все сражения, которые разгорались на Кавказе или в Приднестровье. В его работах восхитительные лица героев — наших современников. Животов писал портреты Квачкова и Макашова. Животов писал портреты Караджича и Милошевича. И Животов неутомимо, с какой-то угрюмой жестокостью писал главных чудовищ нашего времени — Горбачева и Ельцина, которые утратили в его работах человеческий образ и человеческое значение, и превратились в символы огромной русской
