Но, господа, Европа-то давно от этого спора ушла. И нам, по-моему, тоже не надо бы возвращаться к древней неснимаемой антиномии «разум — дух», возрождая предмет полемики между западниками и славянофилами на уровне фундаментальных ценностей. Потому что спор этот историей уже решен. И дилемма «спасаться или развиваться», которая, если отбросить шелуху слов, просвечивает сквозь саму постановку вопроса о «русской идее», решена тоже.
Антиномия «разум — дух», выступающая основанием в анализе смыслов божественного и человеческого, была частично снята в философии Нового времени в представлениях о божественной субстанции как сущности, единой для природы и человека. Мерой сущности стала способность человека мыслить. Возник вопрос о сущности существования, и появилось «я» рациональное как способ приближения к ответу на этот вопрос. Рациональное стало мерой духовного, потому что стало способом познания божественной субстанции. Способность к ratio выступила против хаоса мира, что соответствовало плану Творца.
Пришло понимание: чем эффективнее и, соответственно, богаче человек, тем ближе он к Богу, тем выше полнота его бытия и больше шансов на спасение. Способ анализа реальности и способ веры начали стремиться к тождеству, формируя зачатки новой культуры. Через представление о духовности ratio, пользы, деловой эффективности и прибыльности человек разумный, становясь субъектом развития, начал в какой-то мере преодолевать неснимаемость противоречия между полюсами в антиномии «разум — дух».
Второй шаг сделал экзистенциализм, отказавшийся рассматривать сущность бытия (существования) как основание мышления и воспринявший как основание само бытие. Мерой сущности стало существование. Появилось «я» экзистенциальное, и из смысла хайдеггеровского вот-бытия (Dasein) возник вопрос «кто я?». Субъектом развития становится личность, не принимающая хаос мира не только рационально, но и эмоционально/духовно, что соответствует планам Творца. Через свою цельность личность воспринимает мысль о «смерти Бога» как мысль о кризисе культуры. Возникает представление о человеке верующем, хотя не обязательно религиозном, пытающемся вырваться за рамки наличной культуры (Кьеркегор, Хайдеггер, Бахтин).
Самопознание единичного (в данном случае, самопознание «я») усложняется. Но оно по-прежнему невозможно без познания всеобщего (в данном случае, познания Бога). Полнота бытия возникает теперь не только из ratio личности, но из всей ее противоречивой цельности. Личность как субъект развития/спасения стала преодолевать антиномию «разум — дух» на основе представления о цельности человеческого, противостоящего миру.
Третий шаг сделал постмодернизм, окончательно отказавшийся видеть в вертикальном представлении о сущности какое-либо основание культуры и перешедший к ризоматическому, «безосновательному» мышлению (Гваттари, Деррида).
Игорь Клямкин: Что вы имеете в виду под «вертикальным представлением»? Довольно экзотическая, по-моему, языковая конструкция…
Алексей Давыдов:
Конструкция, соглашусь, не самая удачная. Я к этому еще собираюсь вернуться, а пока лишь скажу, что речь идет о таком представлении, в котором между Богом, всесильным и непостижимым, и человеком, которому предписано испытывать страх перед этим всесилием и этой непостижимостью, — непроходимая пропасть. Она заполняется обожествленной вертикалью трансляторов страха — церковью и государством. Эту вертикаль и выдавливала поэтапно из мышления европейская культура. Так вот, вопрос «кто я?» постмодернистская личность стала осмысливать «горизонтально», превратив «я» в новое всеобщее, интерпретируемое через новое многообразие разумного/духовного. В постановке этого вопроса полнота бытия достигается посредством перехода от задачи автономизации личности от мира к глобализации личностного.
Глобализация этого типа еще больше минимизирует хаос в мире, что соответствует планам Творца. Смысл личности в элитарном и — все более — в массовом сознании формируется как новое основание мировой цивилизации. Познание/вера личности окончательно очищается от посредников: религии, церкви, государства. Личность не озабочена поиском общих церковно-духовных корней — вера становится ее абсолютно частным делом. В доведении до конца персонификации способа познания/способа веры — залог появления на земле универсальной цивилизации личности.
Игорь Клямкин: Андрей Пелипенко в своих выступлениях представлял нам иной, чем у вас, взгляд на постмодернизм. Андрей Анатольевич видит в нем проявление финального кризиса западной цивилизации.
Алексей Давыдов: А я вижу в этом ее движение к обретению нового качества.
Игорь Клямкин: Вадим Межуев, насколько понимаю, тоже с вами не согласится. Ведь и он считает, что без возвращения к идее христианской духовности Западу не выжить, а потому «русская идея» могла бы быть полезна не только нам, но и ему.
Алексей Давыдов:
Я не намеревался уходить от этого вопроса. Итак, правы ли славянофилы и Межуев в том, что не инновационное мышление формирующейся личности, а следование текстам и духу Библии способно объединить нас с Европой? Объединить, чтобы вместе с ней спасаться в обретенной «духовности»? В поисках ответа полезно, по-моему, обратиться к самой Библии.
Основание мышления в Ветхом Завете формировалось задачей, выраженной в словах «возлюби Бога своего». Основание мышления в Новом Завете формировалось двойной задачей: первой — «возлюби Бога своего» и второй — «возлюби человека», равнозначной первой. Иисус неоднократно подчеркивал значимость этой равнозначности. Что изменилось? Изменилось очень многое, причем кардинально.
Во-первых, раздвоилось — на божественное и человеческое — основание бытия. Во-вторых, божественное раскрылось, чтобы принять в себя человеческое; родился принцип, нацеленный на гуманизацию основания мышления. В-третьих, через это раздвоение была поставлена задача синтеза божественного (всеобщего) и человеческого (единичного) в способности человека к рефлексии, к раздвоению-соединению в третьем, богочеловеческом смысле, к рефлексии в поиске синтетической середины (особенного). В этом утверждении права рефлектировать по поводу смыслов божественного и человеческого — исток формирования принципа развития.
В результате ветхозаветная оппозиция «разум — дух» и ее церковные интерпретации («закон — любовь», «разум — вера», «разум — любовь») в мышлении Иисуса перестали быть основанием анализа смыслов божественного и человеческого. В эпицентре новозаветного мышления, а затем европейской культуры, о которой я говорил, оказалась другая оппозиция: «традиция — инновация». Оппозиция, необходимо включающая в себя и «разум», и «дух», и «закон», и «любовь», и «божественное», и «человеческое». Но все это лишь как средства развития личности.
А «русская идея» как раз ветхозаветна, хотя и выдает себя за новозаветную. Ссылаясь на славянофилов, Соловьева, Бердяева, Вадим Михайлович пишет, что нравственной может быть только «совместная жизнь людей, организованная по принципу Церкви. Церковь намного ближе к идеалу нравственно свободной жизни, чем любая Конституция». Потому что именно в ней, в Церкви, заключено якобы «вселенское, общечеловеческое начало». Но эта «русская идея», на мой взгляд, не несла и не несет в себе общечеловеческого объединяющего начала. Потому что она апеллирует к устаревшему представлению о божественном Бога, характерном для России, но не характерном для Европы.
Россия веками опирается на ветхозаветные ценности: Бога-отца, оторванного от человека; авторитарность верховной власти и соборность народа, подавляющие права личности; статус Иисуса как начальника РПЦ. А Европа все более опирается на ценности, вышедшие из Нового Завета. Опирается на Иисуса-богочеловека, который является членом Святой Троицы (omnicia), который несет человеческое в своей божественности и из богочеловеческой природы которого исходит Святой Дух (filioque). Опирается на акт веры, который сам по себе (sola fide) спасает душу верующего и обеспечивает ей бессмертие уже при жизни человека. Наконец, на самого верующего человека, который через свою способность верить и нести Слово Божье сам становится Церковью.
«Духовность», противостоящая «разуму», не способна объединить нас с Европой. Потому что не можем мы ни убавить у европейцев их «презренной эмпирики», ни добавить им нашей «высокой духовности». Основания европейской культуры за 2000 лет изменились, а основания православной культуры — нет. Европейское новозаветно-гуманистическое христианство уже давно и с каждым столетием все более оправдывает социальную динамику, а ветхозаветное православие — социальную статику. Прикрываясь новозаветностью, Россия все еще в Ветхом Завете. Русская интеллигенция новозаветного Иисуса не приняла. Она не хочет развивать в себе человеческое, свободное от религии, она хочет спасаться с помощью религии. Иисус для нее лишь еще одно название потустороннего Яхве — хозяина Царства Небесного.
