Как это вам нравится? А ведь здесь речь идёт об эпохе, которая, по сравнению с временами Невской и Куликовской битв, неплохо представлена разными видами источников, в том числе и документальных. Многие из них опубликованы (см. подборку в “Материалах Общества истории и древностей российских при Московском университете”, вып. 2-6. М., 1911-1915), ещё больше хранится в архивах (прежде всего в Российском государственном архиве древних актов), но они тоже вполне доступны для исследования. И если обратиться к этим современным Смуте документальным источникам, то из них без труда можно узнать, что город, где формировалось ополчение, освободившее Москву от поляков, назывался Нижним Новгородом (он, кстати, к тому времени был русским уже 390 лет — с момента основания), а предводители ополчения именовались князем Дмитрием Михайловичем Пожарским и Кузьмой (Козьмой) Мининым. И имена эти самые обычные, вполне христианские. Неужели М. Аджи не знает, что абсолютное большинство имён, считающихся русскими, пришло к нам вместе с христианством из греческого и древнееврейского языков и записано в святцы, что на Руси называли новорожденного по имени того святого, дни поминовения которого совпадали с рождением младенца? Неужели было трудно заглянуть в любой справочник личных имён и прочитать там, что “Кузьма” происходит от греческого “Косма” (“мир”), а “Мина” — либо от греческого же “Мена” (“луна”), либо сокращение от “Михаил”, “Минеон” и т. п.?
Как подметила Елена Мурашова, разбирая сочинения В. Калашникова, “все деятели паранауки очень любят упражняться в лингвистике, причём все они исповедуют один нехитрый принцип: звучит похоже — значит, одно и то же” (“Литературная Россия”, 2004, N 46). Мы видели, что М. Аджи здесь не исключение. И свои лингвистические упражнения он, конечно же, не ограничивает попытками истолковать на тюркский лад фамилий “Минин” и “Пожарский”. Вообще, его конёк не столько ономастика, сколько топонимика. И хотя в своей книжке “Мы — из рода половецкого!” Аджи скромно поясняет: “Я не лингвист и никогда не занимался топонимикой” (с. 15), на практике он исхитрился отыскать тюркские названия едва ли не по всей Европейской России.
М. Аджи, конечно же, не владеет научной методикой подобных исследований, а руководствуясь одними созвучиями, с таким же успехом можно найти “тюркские корни” в топонимах Южной Америки и Австралии, а немецкие — в Сибири: почему бы, например, название города Сургут не вывести от “зер гут” (“очень хорошо”), а реки Зея — от “зее” (“море”, “озеро”)?.. Ущербность подобного подхода не только в конкретных ошибках автора — например, в причислении к тюркским ираноязычных топонимов, унаследованных от скифов, сарматов и алан. Даже имея дело с явными тюркизмами, М. Аджи делает из факта их распространения неверные выводы: простирает границы Золотой Орды в ХIV веке до Москвы-реки (монографию В. Л. Егорова “Историческая география Золотой Орды в ХIII-ХIV вв.” он, конечно же, не читал), отказывает славянам во владении рядом ремесел и т. д.
Тюркские народы издавна жили на территории Восточной Европы бок о бок со славянами, тесно контактировали, смешивались с ними, поэтому наличие в русском языке множества тюркизмов (как и заимствований из языка балтских, финно-угорских, германских, скифо-сарматских племён) — явление вполне закономерное, особенно если учесть длительную (два с половиной века) политическую зависимость Руси от тюркоязычной Золотой Орды и поныне неискоренимую склонность русского человека к употреблению “иноземных” слов вместо родных. Но это не даёт оснований считать восточнославянские народы менее самобытными и менее даровитыми, чем тюркские, и, кстати, вовсе не означает, что за каждым заимствованным словом скрывалось и ранее незнакомое русским понятие. Хрестоматийный пример — заимствование восточными славянами от своих ираноязычных соседей (сарматов и алан) слов “топор”, “собака”, “хорошо”. Чем они показались нашим предкам лучше исконных “секира”, “пёс” и “добро”?..
* * *
Коренные причины своих расхождений со всей отечественной (да и мировой, “европоцентристской”) историографией М. Аджи объясняет фальсификацией российской истории иезуитами (“ЛР”, 2004, N 50). Как и всякая “теория заговора” (и уж тем более — доведённая до абсурда), “концепция” М. Аджи порождает немало неясностей, недоуменных вопросов. Ну, например, такой: как могли зловредные иезуиты “придумать подвиги” Александра Невского, зафиксированные в источниках XIII-ХV веков, если сами они (иезуиты) появились на свет Божий только в ХVI веке? А главное, непонятно, зачем коварным иезуитам понадобилось возвышать того, кто был принципиальным и последовательным противником католичества и сближения с Западом?
Какая, наконец, была у подлых иезуитов корысть скрывать и грубо искажать подлинную историю тюрок? Чем тюрки в глазах иезуитов хуже славян в целом и русских, в частности? Нет ответа и на эти вопросы, и на то, каким же образом Мураду Аджи удалось раскрыть заговор иезуитов против российской истории. Целые поколения исследователей, включая Н. М. Карамзина, С. М. Соловьёва, В. О. Ключевского, других выдающихся историков, ничего не замечали и разрабатывали ту “модель российской истории”, которую “придумали” иезуиты, а М. Аджи взял да всех и разоблачил, включая те загадочные “силы, которые руководят славянами” и желают, “чтобы те… не знали тюркскую культуру” (“ЛР”, 2004, N 50). Поделился бы уж с читателями методикой своего расследования! Разъяснил бы, в частности, кто и, главное, зачем заставлял в советское время “фальсифицировать результаты” своих исследований крупнейших наших археологов — С. В. Киселёва и А. П. Окладникова — и как сам М. Аджи узнал об этих “безобразиях”. Что, академик Окладников приватно, “по дружбе” сообщил ему об этом?..
Шутки шутками, но с подачи таких “следователей”, как М. Аджи, теория “заговора в исторической науке” пользуется всё большей популярностью в кругах, далёких от исторической науки. Вот и ещё один автор “Литературной России” — Любовь Рыжкова, справедливо возмущённая поведением современных русофобов, не смогла удержаться от экскурса в глубь веков и, тоже проявив абсолютную некомпетентность в затронутых вопросах, сочла нужным пройтись по “официальной исторической науке, которая, как известно, сочинена опять же по заказу всё тех же западников…” (“ЛР”, 2005, N 4). Все доказательства столь масштабной фальсификации, разумеется, сведены к пресловутому “как известно”…
Кстати, отдают ли себе отчёт любители объяснять всё на свете заговорами, что при желании и к ним можно применить ту же “теорию”, обвинив, например, в сознательном разжигании или провоцировании межнациональных конфликтов. Во всяком случае, в отношении М. Аджи поводов к тому найдётся немало. Не случайно в первых же откликах на его откровения в “ЛР” прозвучали обвинения в “очернении и уничижении достоинства русского человека” и даже сравнение с террористами (“Кто-то в России взрывает дома и метро, а кто-то пытается подорвать подобными статьями исторические основы русского народа” — “ЛР”, 2005, N 5).
“На чью мельницу льют воду” другие сочинения М. Аджи, пусть тоже судят читатели. Например, касаясь истории продвижения российских рубежей к югу в ХVII-ХVIII веках, он сравнивает Россию с “удавом, медленно заглатывающим добычу”, ни словом не обмолвившись о главной причине “сползания” укреплённых границ нашей страны к югу — необходимости борьбы с татарскими набегами. Жесткую политику российского правительства по отношению к вольному казачеству в ХVIII веке, направленную на пресечение массовых побегов русских людей в казачьи земли и превращение казаков в замкнутое военное сословие, М. Аджи трактует так: “Из тюрков стали делать славян по законам колониальной генетики”. А службу казаков государству Российскому, по сей день являющуюся у них предметом законной гордости, М. Аджи характеризует ещё хлеще: “Лакейской службой живут — который уж век в услужении…” (“Мы — из рода половецкого!”, с. 50, 52, 57). Когда просчитываешь реакцию в разных слоях нашего общества на откровения и дешёвые подначки Мурада Аджи, невольно начинаешь тосковать если не по цензуре, то хотя бы по бюро проверки, некогда существовавшем при любом уважающем себя издательстве. Было такое бюро и в “Литературной России”. Как автор я дебютировал на её страницах в 1990 году, при Эрнсте Сафонове. Никогда не забуду двух милых, но въедливых женщин, заставивших подтверждать буквально каждую цитату, цифру, дату из готовящихся к печати статей, для чего мне пришлось притащить в редакцию целую сумку специальной литературы. После того моё уважение к “Литературной России” только возросло. Я понял: никакая халтура в ней не пройдёт… Эх, то бы бюро да на Мурада Аджи! Оно бы срезало его уже на Карамзине. Теперь же сотрудники “Литературной России” не только публикуют развесистую клюкву, но порой и поддакивают её авторам. “Всё может быть…”, — так реагирует член редколлегии “ЛР” Илья Колодяжный на заявление М. Аджи о том, что славянская культура России была построена в ХVIII веке на фундаменте тюркской культуры!
