Устроим спор-грызню за булаву,
И спишем все невзгоды и руины
На клятых инородцев и Москву.
А коль похмельем утро не украсим
(Хотя и завалялся шмат сальца),
Носы один другому порасквасим —
И все ж... за мировой пошлем гонца.
Под щедрым компанейским Водолеем
Остатки пира на столы снесем.
И вдруг, на третьей где-то, прохмелеем:
Так жили мы — иль отбыли... и все?
...Но снова вихрь — и снова нарастает
По кругу переодеванье душ.
Как быть: усы — иль бороду оставить?!
Иль то и се — на случай новых стуж...
С кем будет нам труднее, с кем вольнее —
Не разобрать без чарки и... Москвы.
Так лучше наливай, сосед, полнее
И все сначала повторим, увы.
А-ну, срывай “московской” янычарке
Головку с плеч, коль так заведено!
Так что, коллеги, опрокинем чарки
За то, что живы... были вы давно?
ТАЙНАЯ ВЕЧЕРЯ
I
День был каким-то поверженным.
Тени вокруг скитались,
Хищно кого-то выслеживая.
И потому волновались
Ученики Его: “Где же Он?”
(...И с тоскою оленя, что насмерть ранен,
Он вскричал, к небесам простирая длани:
— Отче, ужель не минует меня
Чаша сия... от Тебя?! —
Но небосвод на исходе дня
Глухо молчал, скорбя.
И прочитал Он в безмолвии синем:
— Не обойдет... Сын мой...)
Ждали: “Где же Он?!” нестерпимо,
Нервы сдавали. Кто механически
Комкал пустую пачку от “Примы” —
Курево дорожало панически:
Ела инфляция.
Кто, как в прострации,
Слонялся, стараясь сдерживать дрожь.
Словно спросонья, просеялся дождь...
И пробудилась смоковница.
Кто-то мелькнул на околице.
Вздох: “Наконец!..” шелестел, как шелк.
...Пришел.
Спокоен, словно бы все нормально —
Умел он держаться! —
Еще в той дальней
Пустыне, когда искушал лукавый,
Стоек был так, что дивились скалы.
Обвел собравшихся
Взором чужим:
Видел и знал недоступное им.
...Знал, что случится утром,
Когда Его поведут.
И тут же смутился будто
В какую-то из минут,
Как школьники, что подглядят
За тем, о чем знать не велят.
"Не ведают, что... случится!?"
Обида прожгла на миг.
Но тут же сумел спохватиться
И скорбно взглянуть на них,
Вздохнуть и простить заодно:
"Виновны ль, что им не дано?"
... И вот за столом разместились,
Потом, как всегда, поделились
Хлебом. Был цвет у вина —
Словно впитало кровь оно.
Молчали. Но тишина
Все же была оскоромлена.
— Кто-то один из вас
сегодня меня предаст... —
Сказал печальное слово
И горько подумал снова:
"Да есть ли в том их вина?"
От хлеба и от вина
Шарахнулись!
Вздрогнула где-то
И съежилась каждой из веток
Осина в оцепенении,
Услыша прикосновение
Веревки-ужа — с кольцом
Петли! И чье-то лицо...
И выпавший, синего цвета,
Язык... О, только не это!!!
Переглянулись в испуге.
Чьи-то дрожали руки.
Никак не мог прикурить он —
Пальцы свело до зуда.
...Двери были открыты.
На пороге стоял Иуда.
II
Дальнейшее — как в Писании.
Сняли, рыдая, с креста
Тело в следах страдания
И в склеп отнесли Христа.
Когда ж через день чуть свет
Прокрались туда помолиться,
Узрели: Его там нет.
Пустою лежит плащаница.
И немой вопрос на уста им лег,
Но за спинами вдруг сурово
Горний Ангел как Вестник от Бога изрек:
— Кто там ищет средь мертвых живого?
III
...Мертвые пьют и гуляют. Гвозди с того креста
Растащили на сувениры.
Лишь Апостолы — ученики Христа
Веры свет понесли по миру.
Мертвые лезут в политику, чинят резню,
Дев скупают за доллары-центы,
Обирают, как липку, народ и казну,
Выбирают себя в президенты.
И уж так Украине прилипли к губам,
Присосались, и млея, и грезя,
Что того и гляди — самый наглый хам
И за пазуху к неньке полезет.
IV
Тихо близился тайной вечери конец,
Когда Он, уже слыша терновый,
Беспощадно вонзающий жала венец,
Исповедался с болью снова:
— А один из вас среди дня
Уже продал-таки меня...
V
Остальное — в Писании тоже.
И я верую... Только все же:
Что распяли Его, одного за всех —
Это правда, хоть давит грудой...
Но одно грызет — да простится мой грех! —
А повесился ль вправду... Иуда?
VI
А в шинке пьют х о з я е в а н о в о г о д н я.
Сам Крещатик под дудку их пляшет.
Все крутые, похожие — будто родня.
Свой своих с полуслова познаша.
Наливают сполна за удачный оброк.
А шинкарка ж, как фея, прелестна!
И тепло им, и сыто. Но вдруг холодок
Пробежал по их спинам и чреслам.
Тот вскочил чересчур деловито,
У того уже чарка разбита,
Третий выкрикнул: — Что за хренация?
...Двери были открыты:
На пороге стоял... тринадцатый.
VII
“Обновленный” Крещатик гудел, как базар.
...Под шинком отчужденно и хмуро
Притулился к стене деревенский кобзарь,
Зачехливши на время бандуру.
— А подашь ли ты голос когда-нибудь, дед? —
Изгалялся какой-то шут.
— Да уж скоро... — в усы усмехнулся в ответ. —
Как приблизится Страшный Суд.
* * *
“Грядет пророк! Пророк!” — опять и снова
Ревет о ком-то православный люд.
