– А в чем заключалась задача прокуроров?
– Прокуроры были совсем не артистичны. Они не работали на присяжных. Говорили сухо, штампованными фразами. Это было неинтересно. Но, с другой стороны, они совсем не раздражали. Когда адвокаты заигрывались, это начинало раздражать. А прокуроры – нет. Может быть, в таком деле прокурорская сухая, казенная манера смотрелась выигрышней адвокатской.
– Говорят, что судебное заседание напоминает спектакль. Вы с этим согласны?
– Да, согласен. Это театр. Но только в этом спектакле я не чувствовал себя актером. Я был зрителем. Находился в постоянном напряжении.
Мне показалось, что, и отвечая на мои вопросы, Валерий Иосифович Механик был напряжен, как будто продолжал исполнять свой долг в коллегии присяжных.
– Почему вы не могли расслабиться? Почему вы и сейчас продолжаете чувствовать себя скованно?
– А вы, голубушка, кажется, совсем расслабились. От чая, что ли? Позволяете себе задавать такие вопросы, которые имеют мало отношения к социологии, скорее к психологии. Почему в суде все было так напряженно и непросто? Да потому что с самого начала были установлены определенные ограничения. Ведь не случайно я и сейчас не могу с вами говорить обо всем. Признаюсь: были среди нас люди особенно любознательные. Когда нас выгоняли в совещательную комнату, они выходили в коридорчик, чтобы послушать, о чем говорится в зале. Но вообще-то эта самая любознательность особенно не приветствовалось.
«Какого черта я сижу здесь и распиваю чаи с этим стариканом, прикидываюсь социологом, а он строит из себя серьезного ученого и изо всех сил старается скрыть от меня правду. Попробую расколоть его и заставлю сказать хоть что-то», – наконец решила я, не в силах продолжать это затянувшееся интервью.
– Валерий Иосифович! И все-таки – когда сформировалось ваше мнение о виновности-невиновности подсудимого? Почему вы в конце концов решили, что он виноват?
– Точно я вам сказать не могу. Наверное, это произошло в последней трети или четверти процесса. Изначально я был другого мнения. Я был, что называется, в протестной категории. А потом постепенно сдался. На самом деле, мы с вами говорили про адвокатов, про прокуроров, про судью, но совсем ничего не сказали о свидетелях. А они, между прочим, были важнейшей частью процесса. Они предоставляли основную информацию, и это было важным. Когда нам читали документы, показывали бумаги, это, безусловно, на нас влияло. Но смысл написанного в документах не всегда однозначен. Его можно понять по-разному. Совсем другое, когда слушаешь и видишь живого человека. Не раз бывало так, что свидетели, вызванные обвинением, работали в пользу защиты. Лучше, чем сами адвокаты. И это для меня было удивительно.
– Разве это не говорит о том, что подсудимый – невиновен?
Механик улыбнулся:
– Не все свидетели были столь «противоречивы». Таких была всего парочка. Может быть, это тоже своего рода театр. Я не хочу пускаться в догадки. Это слишком сложно.
– И все-таки: какое впечатление на вас произвел подсудимый?
– Он показался мне вполне искренним. Но, тем не менее, человеком, совершившим деяние.
– Валерий Иосифович, мне что-то не верится, что вы не сожалеете о своем решении.
Уже задав этот провокационный вопрос, я поняла, что допустила большую ошибку. Валерия Иосифовича Механика как будто подменили. Куда девались его обходительность, галантность и вежливость? Он отставил чашку с чаем, снял очки. Мне даже показалось, что у него заходили желваки. Похоже, последний вопрос вызвал у математика почти ярость. Правда, он быстро взял себя в руки и ответил:
– Вообще-то, прежде чем голосовать, я имею привычку думать. Сожалею о судьбе человека. Безусловно. Это гуманитарная сторона дела. Но решение есть решение. И я к нему пришел по совокупности своего жизненного опыта и того, что я услышал.
Я понимала, что с минуту на минуту хозяин укажет мне на дверь, но все-таки решила уточнить:
– Значит, это было продуманным решением?
Механик, за минуту до этого, казавшийся раздраженным, внезапно успокоился, как будто что-то решил для себя, и устало ответил:
– Решение было обдуманным. Но я ведь уже говорил вам, что изначально оно было другим.
Потом он в очередной раз снял очки, посмотрел на меня и как то жалобно спросил:
– Барышня, зачем вы меня мучаете? Я ведь больше вам ничего не скажу. И так уже, сам не знаю почему, сказал больше, чем мог. Давайте закругляться.
Валерий Иосифович не понимал, почему он «купился» на эту социологиню. Зачем согласился с ней говорить? Зачем пустил ее к себе в квартиру? Наверное, чувство вины. С кем-то хотелось поговорить об этом деле. Вроде как очиститься. Ведь все равно уже ничего нельзя изменить…
– Давайте вернемся к вопросам, – наконец сказал Механик и вздрогнул. То же самое несколько раз повторял в совещательной комнате Роман Брюн, когда они обсуждали вердикт.
Мне стало его жаль. Я собрала чашки, поставила их в раковину и собралась уходить.
– У меня к вам последний вопрос. Он совсем безобидный. Как вас вызвали для участия в процессе?
– Мне позвонили и спросили: получил ли я открытку? Сказали, что я должен прийти на отбор присяжных с паспортом. Открытка пришла позже, когда меня уже выбрали. Во время отбора я пытался взять самоотвод. Несколько раз я объяснял, что 26 апреля мне надо уезжать в командировку. Но они уверяли меня, что это не причина для отказа.
Я не удержалась от оценки:
– Такое впечатление, что в суде за вас уцепились…
Мы уже стояли в коридоре. Я скинула домашние тапочки и собиралась надеть туфли. Механик снял с вешалку мою куртку и галантно подал ее мне.
– Многие отказывались участвовать, – объяснил он. – Я тоже не хотел, что называется, по бытовым причинам. Но потом понял, что это мой гражданский долг.
Это было сказано очень проникновенно и даже с пафосом.
Я спросила:
– Получается, что вы свой долг выполнили?
Механик так же серьезно продолжал отвечать, хотя уже повернулся ко мне спиной и открывал замок:
– Да, выполнил. Только на этот раз долг этот был неприятным. Как, если бы я побывал в горячей точке.
Когда мы вышли из квартиры, я протянула ему руку для прощания и задала самый последний вопрос, который не давал мне покоя все это время:
– Среди вопросов, на которые отвечали присяжные, был вопрос о снисхождении. Известно, что четверо высказались за снисхождение. Кто они?
Механик улыбнулся. Пожал мне руку и ответил:
– Это тайна совещательной комнаты. Поэтому я ничего не могу вам сказать. Не хочу быть ни хуже, ни лучше других. Простите.
Это была его последняя фраза. Чувствовалось, что он мечтает, чтобы я поскорее ушла. Он вызвал лифт. Но не стал дожидаться, пока он приедет. В квартире раздался телефонный звонок. Механик махнул рукой, закрыл дверь и побежал к спасительному телефону.
По дороге домой меня не покидало ощущение недосказанности. В отличие от Александра Дружинина, Валерий Механик не вызвал у меня чувства брезгливости. Напротив, мне было его жаль. А ведь он тоже был одним из двенадцати.
«Такое ощущение, что он сожалеет об этом вердикте, но не решается признаться в этом даже самому себе. Наверное, он был одним из тех четырех, что проголосовали за снисхождение. Но почему все-таки он посчитал Летучего виновным?»
Глава девятнадцатая. Настоящий шпион
Аня позвонила как всегда неожиданно. На этот раз ее голос звенел от радости.
– Родион его нашел. Он в списке присяжных для окружного военного суда. Это невероятно. Это очень большая удача для нас.
Из ее слов я ничего не могла понять. Кого нашел Родион? При чем тут список окружного военного суда?
– Ты ничего не понимаешь! Роман Брюн, который был в коллегии присяжных и осудил Летучего, значится в списке кандидатов в присяжные для окружного военного суда. По закону, он не имел права входить в коллегию присяжных по нашему делу. Это маленькая надежда на то, что приговор могут отменить в Верховном суде.
Аня чуть-чуть успокоилась и постепенно объяснила мне, что произошло.
Оказалось, что адвокат Родион Гаврилов пошел в библиотеку, чтобы найти там список присяжных для городского суда. Ему на глаза попался другой список. Для окружного суда. И в нем-то он и увидел знакомую фамилию.
Дальше события развивались достаточно интересно. Адвокаты Летучего написали жалобу в Верховный суд. Как и подозревала Аня, судьи Верховного суда закрыли глаза на явные нарушения закона. И утвердили приговор.
Борис Емельянов был в ярости. «Как они могли? Есть ли вообще правосудие в этой стране?» – возмущенно восклицал он в присущей ему театральной манере. Толпа журналистов, собравшаяся на крыльце Верховного суда, внимала ему, ожидая грозных и сенсационных заявлений. И он сделал по крайней мере одно такое заявление.
– Коллегия присяжных вынесла неправосудный вердикт. Но это еще не все. Мы уже говорили, что присяжным были заданы неправильные вопросы, и их ответ был предсказуем. Но самое возмутительное, о чем мы узнали совсем недавно: коллегия присяжных, вынесшая обвинительный вердикт ученому Алексею Летучему, была нелигитимной. В нее включили человека, который не имел права принимать участие в этом судебном процессе. Его имя – Роман Брюн. Мы нашли это имя в списке присяжных для окружного военного суда. Он должен был принимать участие в судебных процессах в этом суде, а его включили в коллегию присяжных по нашему делу в городском суде. Мы говорили об этом сейчас на кассации. Но нас никто не хотел слушать.
