Газета День литературы - Газета День Литературы 8 (1998 2)

"Володька, Бондаренко, соби-рай-ся! И немедленно шагом-марш!"

Я понял, что возражать бесполезно.

…Рано утром они уходили, медленно исчезая в распахе деревни. В центре Проханов в сером длинном плаще с кожаной папочкой под мышкой, одесную Бондаренко загребал пыль пристоптанными башмаками, ошую Нефедов катился веселым колобком. Их ждала неизвестная Москва.

С неба бусило, все было глянцевым от дождя. Земля готовилась к затяжной мрачной зиме.

В представлении о том, что такое человек и что такое судьба человека, я в силу, может быть, моего восточного происхождения, осознаю двойственность судьбы. И каждый человек проживает свою жизнь под знаком двух начал. С Александром Прохановым я встретился очень давно, в самом начале своего литературного пути, тогда и его путь только начинался. В то давнее время в этом очень талантливом человеке, интереснейшем писателе я сразу ощутил двойной путь его судьбы.

С одним из этих его жизненных путей я сошелся очень близко. Сашу я помню с первого нашего знакомства. Это был молодой сильный блистательный завоеватель Москвы из провинции. Парижский Люсьен в московском варианте. Мы с ним встретились на вечеринке у Володи Маканина, познакомились. Я его полюбил и воспринимал всегда как такого сильного пришельца из провинции в столицу. С большой таинственной миссией. Одну из этих миссий я распознал сразу: это была его литература. В дальнейшем раскрылась и вторая дорога его судьбы — это его вхождение в политику. Когда стало ясно, что Россия вовлечена во все мировые процессы, и распадение последней мировой империи на национальные конгломераты становилось очевидным, у нас с Прохановым были на эту тему разговоры. Он, может быть, тоже это ощущал, но все дарованное ему свыше мастерство, незаурядный талант он поставил на службу тому, чтобы противиться распаду империи. Я ему откровенно говорил: Саша, нам не удастся остановить распад, как бы мы ни старались. Надо готовиться к неизбежному. Он сказал: нет, я буду бороться… Затем он создал газету “День”. Пригласил меня быть членом редколлегии. Но я хочу говорить не об этом.

Мы с Сашей Прохановым как-то вместе съездили в Польшу. И там я заметил этот конфликт Проханова, как он сам его обозначил — между политическими реалистами и “филологическими людьми”. Он мне в поездке много говорил о своих расхождениях с “филологическими людьми”. Как пример он приводил своего друга Володю Маканина. В Польше на нас напали люди из “Солидарности”, они набросились на Проханова как на имперского идеолога… И я там встал перед всеми этими польскими лидерами и сказал: зря вы так Проханова воспринимаете. Это прежде всего замечательный русский писатель, и ему на этом творческом поприще предстоит много свершений. То, что он уже сделал — является подлинной литературой. Если вы будете относиться к нему только как к политику, то вы просто ничего в нем не поймете. Мы все должны воспринимать Александра Проханова как замечательного художника.

Еще в нем мне очень симпатична одна черта его личности: мне как мужчине, художнику, поклоннику красоты, всегда нравилось в Проханове умение общаться с женщинами, умение чувствовать женщину. Самые красивые женщины обожали Проханова…

Как бы и что бы о нем ни говорили сейчас, Александр Проханов не разгадан временем. Я всегда с восторгом вспоминаю его элегантный блистательный дар русского Рыцаря. Я всегда знал, что Саша Проханов наиболее полно раскрывается в своей эстетической ипостаси.

Одну его жизнь определяет политика. Он сторонник сильной России, сильного государства. Сторонник машины и государства. Где все должно быть разумно, где все должно идти от центра к периферии. Он мне часто любил говорить о государстве, как о совершенном линкоре. Где все взаимосвязанно и все должно работать четко и слаженно. И тогда мы будем непобедимы и могучи…

Другая его жизнь определяется прекрасными женщинами, тонким вином, тонкой чувственной красотой мира, бабочками, запахом цветов, лесными просеками, европейской живописью. Он создатель изящной словесности в особой ее ипостаси.

Думаю, что как бы ни сложилась в дальнейшем политическая жизнь, какое бы он место ни занял в политической реальности России, я лично навсегда остаюсь его сторонником, другом в его второй художнической жизни, спутником по дороге познания красоты этого мира.

Под конец я просто хочу рассказать один из эпизодов, которые подтверждают то, что я сказал о Саше Проханове. Был какой-то пышный юбилей Союза писателей СССР и нам всем давали какие-то ордена. Это было время, когда Бондаренко нас всех обозвал “сорокалетними”, “московской школой”, и нам вдруг всем дали ордена. Мы пришли в Кремль. Там были Володя Маканин, Орлов Володя, Крупин — тоже Володя, и другие наши друзья. Мы сели в задние ряды, и тут с опозданием вбежал Проханов. Загорелый, откуда-то с Африки, он зашел, увидел нас, сел рядом со мной, и мне говорит: “А ты знаешь, где у женщины находится аппендицит?” Спрашиваю недоуменно: “Где?”. Отвечает нам всем: “Как войдешь, так слева…” Мы все целым рядом засмеялись. И нас засняли все телекамеры. И вечером в программе “Время” показывают серьезный идеологический разговор на трибуне и целый ряд смеющихся сорокалетних писателей: Проханов, я, Маканин и другие. Это был такой диссонанс всему официозу. Но ведь Проханов на самом деле всегда такой…

Для меня Саша Проханов всегда остается талантливым художником, несмотря на то, что сейчас по телевидению он выглядит таким опечаленным, серьезным, иногда даже крайне усталым человеком. Но я знаю, что в душе он по-прежнему тот же озорник, эстет, ценитель красоты и чувственности, ценитель изящной словесности и изящных бабочек. Я думаю, что наш путь до самого конца мы пройдем вместе, в общем служении красоте мира!

Грозный, 1995 год.

ОНИ УШЛИ с озаренной площади, от танков, боевых машин, шумного солдатского многолюдья, в тихую окрестную улочку, где стояли небольшие одноэтажные домики, кирпичные, добротные, окруженные заборами с железными, крашенными в зеленое и синее, воротами. Одни из ворот были приоткрыты, и Кудрявцев вслед за хозяином — чеченцем вошел во двор. На земле, на снегу, падая из окон дома, лежали полосы света. Под навесом под сквозной, перевитой лозами крышей был накрыт стол. На длинной клеенке в фарфоровой миске дымилось мясо, зеленели груды пахучей травы, круглились огромные помидоры. В стеклянных вазах светились груши и яблоки, свисали до самой клеенки темные гроздья винограда. Стояли бутыли с черно-красным домашним вином. Вокруг стола хлопотали, расставляли тарелки, сметали с лавок сырой липкий снег молодые женщины, которые, увидев гостей, засмущались, заулыбались и куда-то исчезли, как тени.

— Прошу, дорогие гости! Посидите, покушайте с нами! — приглашал их темнокудрый хозяин, широким жестом указывая на застолье, на длинные лавки, на которые два шустрых с бедовыми глазами мальчугана укладывали толстые шерстяные подушки, шитые черным и красным узором. — Чем богаты, тем и рады! — произнес он русскую поговорку, улыбаясь, желая угодить гостям.

В стороне, в темном углу заснеженного сада дымилась и краснела жаровня. В отсветах виднелись молодые мужские лица, темные усики, быстрее глаза, ловкие сильные руки, клавшие на уголь шампуры с гроздьями шипящего мяса. Молодые люди издалека поклонились, сделали приветствующий взмах руками, и Кудрявцев заметил, как над огнем сверкнули часы на браслете.