Вот какова общая картина. Рано или поздно мне все равно пришлось бы о ней рассказать. А теперь представьте несколько очень мужественных людей, которые улаживают ситуацию, решают ее миром, несмотря на окружающую мерзость, берут под защиту каждого земляка, каждого отдельно взятого человека — и вы поймете, что такое Согратлинское общество. Если бы у нас в центральной России образовалось такое — оно бы не смогло существовать: его бы просто задавили, завалили просьбами и жалобами — так давно и безнадежно разошлись пути власти и народа. Почему я и говорю: Согратль…
Ахмед продолжал рассказывать:
…В первую очередь человек должен защищать себя, свою семью, окружение, родственников, близких. Потом своих односельчан. И дальше: в первую очередь, должен быть у меня в семье порядок. Во вторую очередь, должен быть в моем обществе согратлинцев порядок, должен быть в моем районе порядок, должен быть порядок в Дагестане, должен быть порядок в России. Это неотрывно одно от другого.
— Значит, вы действуете в рамках Конституции, уголовного закона?
— Только в рамках закона. Мы отстаиваем право своих людей жить достойно, иметь работу, исповедовать ту веру, которую они хотят. При том что это не противоречит законам и Конституции России.
— Тогда у вас должно быть немало врагов.
— Их немало.
— И что делать?
— В каком смысле? Ведь я уже объяснил… — несколько ошарашенно проговорил Ахмед. — То, что мы делали, то и будем делать. Расскажу один случай. Я в этом доме как раз находился, отдыхал один, когда здесь, в Гунибе, брали одного террориста фактически мировой известности — Вагабова. Был обстрел, целая спецоперация была, сожгли дом того, к кому он приехал, много шума наделали.
Но как только Вагабов был убит, послали несколько машин в Согратль с омоновцами — начали обыски. Мы услышали это, когда уже начались приводы. Что мы сделали? Быстренько направили сюда адвоката, а на следующий день я приехал с одним милицейским полковником в отставке прямо в районное отделение милиции. Попросил встретиться с нами прокурора. Прокурор был из другого района, оказался очень порядочный человек.
Мы говорим: «Уважаемый прокурор, вот опять пущены списки, которые в свое время уже были нами опровергнуты. Списки, шитые белыми нитками. А милиции было доложено, что Вагабов перед тем, как поехать в Гуниб, был в Согратле, заходил в мечеть, проповеди какие-то делал». Мы прямо спросили: «Кроме слухов, есть у вас информация о том, что согратлинцы в чем-то виноваты?». — «Нет». — «Милиция, что вы имеете против согратлинцев?». — «Ничего». — «Ничего — так оставьте общество в покое, друзья. Нам, согратлинцам, не нужны нарушители. Мы в этом смысле — ваши помощники и коллеги, уважаемые руководители спецслужб. Если у нас там есть кто-то, вы скажите — что он нарушает и что делает противоправное. Мы пойдем к нему, сделаем внушение. Не поймет — скажем его братьям-сестрам. Не поймет — скажем его родителям. Не поймет — скажем главному человеку его уважаемого тухума (рода). Не поймет — приведем лично сюда, скажем: посадите его по закону. Если нарушителей нет, не надо шельмовать общество».
Но мы на этом не остановились. Поехали в Согратль. В администрацию. Собрали людей. В том числе тех, которых они называют «неблагонадежными». Спрашиваем: «Был этот человек, Вагабов, здесь?». — «Не был». — «Были ли какие-нибудь проповеди от него?». — «Не было». — «Были ли какие-нибудь нарушения у людей, которых уже начали обыскивать?». — «Не было». — «Что было?». — «Пустили слух». — «Кто пустил слух?». — «А вот, эти женщины». Я говорю: «Ты, женщина, уважаемая глава администрации… По нашим законам, клевета — это нарушение закона. За это можно и под суд. И если вы будете такие вещи делать, мы в суд подадим». И они притихли. Хотя я знаю — терпеть нас не могут. Но если бы я этот вопрос так оставил? Сегодня будут обыскивать, завтра — приводить, послезавтра — сажать. Почему здоровый, мыслящий человек по желанию этих мерзавцев должен сидеть?..
Я выкурил на крыльце сигарету и вернулся в дом.
Телевизор в гостиной работал, Ахмед заснул напротив, даже не сняв очки. Что-то детское было в его круглом лице, в склонившейся набок большой голове…
Я чувствовал себя, как человек, которому крикнули: «лови»! И я поймал. Поймал что-то необъятное. О чем я даже не знаю, как рассказать. Во всяком случае как-то надо без пафоса. Потому что чего-чего, а пафоса нет в этих людях. Хотя они реально рискуют жизнью. Были времена, когда на всю верхушку общества пришел донос в ФСБ: работает, мол, под видом гражданского общества настоящая антиконституционная организация… Имена, фамилии, должности. Случись что — и никто бы не стал даже искать: куда делись?
Вдруг я подумал, что Москве недостает по отношению к Дагестану не только политической воли — не это главное. Но больше всего — и непоправимо — любви недостает. Великодушия. Понимания. Или хотя бы попытки понять. Ну, кто сюда ездит? Несколько журналистов. Вот тот, да этот, да еще Вика и я. И теперь, вспоминая наш давний разговор, я подумал, что Вика права: о терроре не надо было писать. Только о любви. Как она и написала из своего Табасарана. А я вот не удержался, стал разбираться. Мужская психология. Но как мужчина — что могу я сказать? Я восхищаюсь вами, свободные граждане Андалала. И отныне я несу Согратль в сердце своем. Вы видели дагестанских женщин? Печать бедности и беды на их лицах? Глаза. Какая в них печаль. И эту печаль увезу я отсюда. Все увезу, что суждено было узнать. И эти испытывающие взгляды парней, в которых нет ни настороженности, ни вражды, только вопрос: кто мы с тобою, брат? Друзья или враги? И как мы будем с тобою дальше?
Что ты смеешься, друг-читатель? А ты приезжай сюда, в Дагестан. Только — чур! Своим ходом, один и без оружия. Привези сюда свое сердце. Сердце, говорю, привези!
ХI. Свободный полет в облаках
Утром — медленное всплытие из глубины крепкого сна. Ночью должен был приехать сын Ахмеда — но то ли не приехал, то ли я так сладко спал, что ничего не слышал. Ну и денек был вчера! Я, в общем, даже плохо помню, о чем мы говорили. С какого-то момента (еще в Согратле) способность воспринимать информацию у меня иссякла, старания запомнить что-то сверх того, что я сумел, напоминали попытки вдавить зубную пасту в переполненный тюбик. И если бы не диктофон — надежная, хотя и неказистая китайская машинка — я оказался бы абсолютно беспомощным…
Я спустился вниз. Ахмед спал, но, кажется, звук моих шагов разбудил его, и он пошевелился под одеялом. Умывшись, я прошел на кухню и заварил чай. Потом с чашкой вышел на крыльцо. Наверх, по склону горы, террасами уходил заботливо ухоженный садик Ахмеда, засаженный молодыми плодовыми деревьями. Возле ворот стояла машина (какая-то серая иномарка) — значит, сын все-таки приехал. Рядом застыл старый трактор с распущенной гусеницей: обычная для Дагестана картина. Прямо перед домом белело камнями сухое русло ручья. Слева — было поле, обсаженное пирамидальными тополями, очень красивыми, там люди возились, похоже, сажали картошку… Справа — возвышалась заросшая молодым лесом гора. Перед пологом этого леса, на зеленом лугу, несколько рыжих коровенок пощипывали молодую травку…
Вскоре появился Ахмед. Довольно бодрый. Мы обсудили достоинства аккуратно разбитого при доме сада, но потом он посерьезнел, сказал, что ему «надо очиститься», и ушел куда-то в первый этаж. Я отдавал себе отчет в том, что вчера здорово напряг его, возможно, из-за меня он пропустил обязательные для мусульманина молитвы, что теперь тяготило его. Во всяком случае, от меня не укрылась некоторая сухость в его голосе, которой вчера не было. Потом мы позавтракали, я закинул все свои вещи в машину, сын, приехавший поздно ночью, так и не показался, и мы поехали. Сначала отвезли несколько мешков семенного картофеля к полю, где соседские женщины сажали картошку. От моих глаз не укрылось, что в Гунибе Ахмед из городского начальника превратился в делового, отзывчивого на нужды соседей сельчанина, которому не терпелось целиком отдаться сельским заботам. Поэтому экскурсия наша по гунибскому природному парку вышла непродолжительной. Царская поляна — где Александр II принимал войска и выслушивал рапорты — была просто частью красивого ландшафта. В этот день (была суббота) в верхний парк приехало на отдых немало людей. На оборудованных для приготовления шашлыка площадках обустраивались семьи, у всего происходящего был слегка легкомысленный и беспечный вид. Беседка Шамиля оказалась выстроенной из белого камня островерхой башенкой с арками. Разумеется, ее не было в последние знаменательные дни Кавказской войны: тогда среди берез на поляне лежал камень, на котором князь Барятинский и поджидал Шамиля. А беседка была построена позже, как и крепость, укрывшая русский гарнизон на вершине плато. При этом, сколь бы строго ни исповедовались в Дагестане принципы таухида (веры в безусловно единого Бога; поклонения только ему и никому и ничему другому), здесь они были грубо нарушены: все деревья вокруг были увязаны ленточками, разноцветными женскими платками, четками и даже, за неимением лучшего, полиэтиленовыми пакетами, а стены самой беседки покрывали написанные углем или нацарапанные имена тех, кому «посчастливилось» расписаться в столь значительном историческом месте. Короче говоря, это был чистой воды пир, вроде тех, что видел я в Азербайджане, и никакие религиозные принципы не могли отвратить приезжающих сюда людей от почитания этого места и подвязывания ленточек, как это делается во всем мире, находя, по-видимому, какое-то глубокое соответствие в самой психологии человека.
