«Валуев – министр внутренних дел, облечён огромной властью и пользуется ею, чтобы явно вредить русскому делу в России. И по долгу совести я должен по мере сил и умения противодействовать этому вреду».
Вот такое было его кредо. В конце концов ему объявили предостережение Министерства внутренних дел за статью, критикующую правительство за действия в национальном вопросе. Потом второе, третье – и приостановили издание на два месяца. Катков испросил аудиенцию у царя Александра II. Тот, выслушав его, отменил приостановку и пообещал «Московским Ведомостям» своё покровительство.
Врагов Катков нажил себе много, клевета на него лилась в изобилии. Властвующая элита не приняла его за своего . Возможно, ещё и потому, что он был для неё постоянным обличителем за её уклонение от честного служения государству Российскому. В дни польского восстания в адрес Каткова сыпалось много грязных обвинений, были даже угрозы убийства. Бывший с ним в дружеских отношениях князь Мещерский высказывал не раз ему советы быть осторожней. На что тот как-то ответил:
– Ведь вы верите в Промысл Божий!
– Да, но бережёного Бог бережёт.
– Ну так, по-вашему, не есть, не пить, не выходить на воздух или не гулять по двору! Но тогда это не жизнь, а та же смерть, которой не миновать.
Царю Александру III обер-прокурор Св. Синода К. Победоносцев написал в марте 1887-го незадолго до смерти Михаила Никифоровича:
«Катков – высокоталантливый журналист, умный, чуткий к истинно русским интересам и к твёрдым охранительным началам… вся сила Каткова в нерве журнальной его деятельности как русского публициста, и притом единственного, потому что всё остальное – мелочь или дрянь, или торговая лавочка».
Катков уже умирал, но писал записку Александру III, где пытался достучаться до царя и сказать ему важнейшее:
«Зло исчезнет, как только в Европе выступит во всём величии самостоятельная Россия, независимая от чужой политики, управляемая лишь своими интересами. Могущество России, её величие так всеми чувствуется, что достаточно ей стать во всём самой собой, чтобы поднять авторитет России... Не потребуется ни напряжений, ни кровавых жертв. Достаточно будет заявления очевидной для всех твёрдой решимости ВАШЕГО ВЕЛИЧЕСТВА…»
Катков был уверен, что достоинство России требует её полной независимости и отсутствия всяких союзов: «Мы гораздо более можем способствовать обеспечению всеобщего мира, если мы в политике будем самостоятельно управляться собственным чутьём и смыслом».
Видимо, он всё же переоценивал возможности российских царей. Не хватало у них твёрдой решимости, не получалось у них быть самостоятельными в политике, а потому они всегда вступали во вредные для России союзы. Да и лучшие умы российские, видно, плохо вчитывались в статьи Каткова, где он взывал к необходимым решительным действиям ради укрепления державы и улучшения дел в ней. Не подхватили его мысли, не сумели все вместе убедить царей значительно скорректировать свою политику. Недостало тогда в России граждан, которые бы сильно озаботились болезнями государства. А Катков едва ли не кричал о них в своих статьях.
Названия некоторых из них говорят уже о многом: «Бедственное состояние, в котором Россия досталась Императору Александру III»; «Важность для России истинно национальной политики»; «Смута понятий по вопросу призыва общества к содействию правительству»; «Уважение нашей интеллигенции ко всякой доблести нерусской и презрение к отечественной»; «Умственное и нравственное развитие общества как новая функция городских дум»; «Самоустранение государственной власти»…
Не будет преувеличением сказать, что именно Михаил Катков создал регулярную русскую государственную политическую журналистику. Заслуги главного редактора в его газете «Московские Ведомости» точно оценил в статье 1916 г. Василий Розанов:
«Всё опиралось на «золотое перо» Каткова. В этом пере лежала сущность, «арка» движения. Без него – ничего. Нельзя сказать, чтобы Катков был гениален, но перо его было воистину гениально. «Перо» Каткова было больше Каткова и умнее Каткова. Он мог в лучшую минуту сказать единственное слово, – слово, которое в напряжении, силе и красоте своей уже было фактом, то есть моментально неодолимо родило из себя факты и вереницы фактов. Катков – иногда, изредка – говорил как бы «указами»: его слово «указывало» и «приказывало». «Оставалось переписать... – и часто министры, подавленные словом его, «переписывали» его передовицы в министерских распоряжениях и т.д.
Нет, конечно же, далеко не всегда он был прав, что и показали десятилетия после его смерти. Да и величие русских государей он преувеличил явно, что и показали российские события начала XX века. Катков яро критиковал правительство, но ведь его членов (да того же Валуева, «вредившего русскому делу»!) назначали императоры. И Розанов в той же статье заметил:
«Катков был истинный царь слова. Если бы в уровень с ним стоял ум его – он был бы великий человек. Но этого не было. Ум, зоркость, дальновидность Каткова – была гораздо слабее его слова. Он говорил громами довольно обыкновенные мысли».
Ну, не совсем уж обыкновенные, раз они остаются важными и сегодня. Может, и Розанов что-то недоувидел, недопонял в текстах Каткова. Мы-то сегодня обладаем опытом более чем 125-летней истории после его смерти и можем лучше понимать, что было банально, а что ценно и сейчас. Не только тексты, а и жизнь каждого человека можно толковать по-разному.
Биография Каткова плохо изучена нынешними поколениями россиян. Быть объективными в оценке разных периодов сложнейшей российской летописи мало кому удаётся. Пришло время возвратить имена всех тех, кто с искренней любовью и большущей пользой на неё поработал. А у Михаила Никифоровича Каткова мы можем много найти мудрых советов о том, как нам обустроить сильную Россию.
Теги: Михаил Никифорович Катков
Очертя голову в тёмное будущее
Сергей Полозков. Приватизация по Чубайсу. - М.: Книжный мир, 2014. – 320 с. – 1000 экз.
Книга имеет ещё несколько своего рода подназваний, которые вынесены на обложку, – "Чёрный октябрь 1993", «Ваучерная афера», «Расстрел парламента»... Автор сразу предупреждает, о чём намерен говорить.
Сам он в конце 80-х и начале 90-х после окончания университетского физфака в Горьком работал в академическом, а потом отраслевом НИИ. Однако его волновало всё происходившее в стране, и он, как говорится, ушёл в политику. В 1990-м, по сути, как самовыдвиженец был избран народным депутатом РСФСР, а вскоре стал членом Верховного Совета, заместителем председателя Комиссии по экономической реформе. Так что его наблюдения и суждения в книге – рассказ очевидца, участника процесса перехода от советской России к «ельцинской».
Он стремится разобраться, а не навешивать ярлыки, не претендует на рецепты, оставляя нам поле для размышлений. В этом смысле книга выгодно отличается, например, от известной работы П. Авена и А. Коха «Революция Гайдара», где за правдивостью, а то и сенсационностью деталей, штрихов – апологетика гайдаровских реформ. Физики всё-таки имеют навыки оперировать точными величинами.
Затрагиваемый Полозковым период истории – время бурных, стремительных, кардинальных перемен в СССР и РСФСР. Автору удаётся передать атмосферу времени, проследить за изменениями, происходившими с людьми, в том числе весьма известными, знаковыми.
«Нам ведь тогда, – вспоминает он советский период, – внушали, что человек человеку друг, товарищ и брат, что у нас самая справедливая страна. И[?] когда расхождения с теорией были вопиющими, всей силой своих юных сердец мы с моими школьными товарищами негодовали». А в сноске помечает, имея в виду определение «самая справедливая»: «И сейчас понимаешь, что, пожалуй, так оно и было!»
При этом С. Полозков не зовёт обратно в СССР, в книге не слышны мотивы «реваншизма». Анализирует и свои ошибки, упущения, горячность, недальновидность при решении каких-то вопросов. «По молодости, – признаётся он, в частности, – я не учитывал личностный фактор, считал, что главное – установление правил игры, а какие конкретные люди стоят у власти, это дело вторичное».
Ассоциации с происходящим сегодня на Украине то и дело возникают при чтении книги, и осознаёшь, что опоздание с развитием минимум на 20 лет ведёт к ещё более тяжким последствиям, чем те, что случились в России в октябре 1993 года.
В этом смысле заслуживает внимания ещё один вывод С. Полозкова: «Кто знает, если бы была организована настоящая дискуссия по поводу дальнейшего развития страны, в которой с холодной головой были бы просчитаны все «за» и «против» по поводу перехода к рынку, может быть, и не было бы той катастрофы, которая обрушилась на страну в, как принято говорить, «лихие 90-е». Однако именно этого и не произошло, потому что высшее руководство страны взяло чёткий курс на демонтаж всей (выделено. – Ред. ) советской системы».
