Думая при этом: «Чья земля?»
* * *
Основывая города,
Нельзя предвидеть никогда,
В какую вымахнет громаду
Созданье духа и труда,
Какую вынесет осаду.
Какие будут мятежи…
Все очертания свежи,
И пахнет плотницкою стружкой,
Когда заглянешь в чертежи
Между похмельем и пирушкой.
И думать некогда о том,
Кто будет здесь в каком-то веке
Стоять на берегу пустом,
Когда над шпилем и крестом
Сомкнутся времена и реки.
Звук
Был в груди этот звук, он сейчас ещё,
кажется, рядом,
Но уже отзвенел, ускользнул
из протянутых рук.
Опустели слова, не ухватишь ни мыслью,
ни взглядом
Всё, что выразить мог этот сильный
напрягшийся звук.
Удаляется гул – угасающая вереница
Чуть живых отголосков…
Уже не угонишься ты…
Так чего же он хочет за то,
чтобы в душу вселиться?
Поздней страсти, беды или юности
и нищеты?
* * *
Нет в российских романах
счастливых концов,
Непременно должны быть концы тяжелы.
Если даже начало – под звон бубенцов,
Всё равно под конец загремят кандалы.
Кто этапом бредёт, прозревая в пути,
Кто богатство бросает, берясь за суму,
Кто под поезд бросается, и не найти
Никакого другого конца никому.
Обречённый приходит сдаваться в ЧК,
Гибнут наши подпольщики в смертном
кольце…
Соловьи голосисты, светлы облака,
Мы узнаем, однако, что ждёт нас в конце.
Но такое блаженство нам было дано –
Отвлекаясь на час от обычных легенд,
Видеть сладкие сказки в трофейном кино,
В их бреду поцелуйный узреть хеппи-энд.
Память
Как младенец, спелёнатый туго,
Пробуждается память, и тут
Самоцветные волны недуга,
Воскрешённые лица идут.
В промежутках – какие-то пятна,
Ускользающей жизни стекло…
Не поймёшь, да и всем непонятно,
Как сквозь пальцы оно утекло.
Только памяти хватка железна,
И тебя не отпустит твоя
Бытием окружённая бездна
Многолюдного небытия.
* * *
Но держава – не только линкоры и домны.
Блещет сцена, покуда заводы дымят.
Вот овацией зал разражается тёмный,
И Уланова мчится учить диамат.
И в мерцанье имперском озёр лебединых –
Озерлаговец, взявший проездом билет,
Командармы, женатые на балеринах,
И к вождям выбегающий кордебалет.
* * *
Вдруг я понял, что старость – не годы,
Лишь развившийся свиток утрат.
Удалившись под тёмные своды,
Эти лица по-свойски глядят.
И такой перевес над живыми
У вошедших в задумчивый дым,
Что уже не прощаешься с ними,
А душой устремляешься к ним.
Пустыня
Нет ничего излишнего в пустыне,
Она проста и в бедности горда,
Она глуха от века и доныне.
Здесь если что и нужно, так вода.
Весною зацветают эфемеры.
Вдруг оживут астральные тела,
То розово-свежи, то нежно-серы,
Пока жара их не сожжёт дотла.
И вспомнишь вдруг во сне благоуханном,
Где время – как песчаная струя,
И край вселенной брезжит за барханом,
Что всё, что нажил, – лишь душа твоя.
5 мая 2011
Прокомментировать>>>
Общая оценка: Оценить: 0,0 Проголосовало: 0 чел. 12345
Комментарии:
«Русской правдой последней правы»
Литература
«Русской правдой последней правы»
Алексей ИВАНТЕР
Боре Левиту
Под обстрелом на станции Плюсса во дворе нежилого жилья среди месива стёкол и бруса под телегою мама моя. Не найти на пути мне ночлега, не пробиться сквозь синюю мгу: это мама моя под телегой, а я маме помочь не могу. Всё горит он, горит, не погашен этот свет, не поросший быльём, звёзды красные с танковых башен отпечатаны в сердце моём. Торошковичи – Старая Русса... Я к тому отхожу рубежу. Под обстрелом на станции Плюсса под телегой пожарной лежу. Задыхаюсь в случайном побеге, смерти жду в станционном чаду. Всё-то было спасенье в телеге гужевой на железном ходу.
* * *
За откосом, где помнят травы эшелонов разбитых мат, русской правдой последней правы, ополченцы Москвы лежат. Я пройду, положу поклонец, в воскресенье слегка поддат – Войска Певчего оборонец, ополченец его, солдат.
На дорогах вовсю ухабы, а дороги в военкомат, и, как исстари плачут бабы, только злее, чем век назад. То мертвели, а то вдовели от неистовых вех до вех, но они нас с тобой жалели, вот и нам их всех жальче всех. Вон из бронзы стоит кобыла, хмур седок в золотом огне, не народ, а живая сила в командирском его уме. Мало, мать, ты поклоны била, надо б нощно поклоны класть, за что в вилы живая сила не пошла на такую власть.
Тут я с миром и упокоюсь, голубой объят тишиной, и на Истру электропоезд свистнет весело подо мной, на откосе, где травы помнят звук, с которым костыль забит, и по ком звонят, а по ком – нет, и, кто умер, а кто убит на земле моей осиянной, ни следа где зла, ни следа… На земле моей окаянной лебеда цветёт, лебеда.
* * *
Там, где берёзы стоят у колодца,
в полночь давно уже нет никого.
Он постоит, перекурит, напьётся
и мимо дома пройдёт моего
в стоптанных валенках,
без портупеи
между продавленных
влажных колей...
Павших за Истру
бесплотные тени
ночью проходят деревней моей.
Птицы на крыше стучат
в черепицу,
ветер маньчжурку полощет в саду,
мёртвой пехоте сегодня
не спится –
короток сон в сорок первом году.
* * *
Когда за ночным Ленинградом ночные плоды упадут, и вишни над вишнёвым садом, как красные звёзды, взойдут, спеша в суматохе одеться, льняной зажигая фитиль, я вспомню советское детство, тяжёлые косы Рахиль. А ветер бушует за Истрой, и лупит прожектор в окно, и нет пионеров-горнистов на Пулковском поле давно, и филин летает над садом, и ворон – над русской судьбой, но слышится из Ленинграда знакомый «платок голубой».
Мне только бы этот глоточек забытого всуе кино. Про синенький скромный платочек я что-то не слышал давно. Чарующий голос давнишний поёт в сорок третьем году, и падают спелые вишни, и буря бушует в саду, и крут фронтовой кипяточек, и жизнь прибывает на треть, за синенький скромный платочек я тоже готов умереть. Мой мир незабвенен и жарок, и полон воды дождевой – пока догорает огарок, фатьяновский тот фронтовой.
Прокомментировать>>>
Общая оценка: Оценить: 5,0 Проголосовало: 2 чел. 12345
Комментарии:
Семь недель на размышленье
Литература
Семь недель на размышленье
ВПЕРВЫЕ В «ЛГ»
Светлана ДОН
Живёт в городке Славгород на Алтае. Работает в библиотеке. Делает литературные обзоры в славгородских СМИ. Окончила филфак классического университета в Барнауле. Стихи публиковались в местных газетах, в журнале «Барнаул», в сборнике «Антология одного стихотворения».
* * *
Как тебе удалось отыскать меня в этом аду?
Разве добрый я колос среди лебеды и пырея?
И теперь я иду, удивляюсь себе, но иду
Шаг за шагом по этой дороге, что бритвы острее.
Не оставь же меня и назад повернуть не позволь.
А что больно ступням – перед вечностью это не боль.
Мне по-прежнему снится мой сад,
где в стотысячный раз
Опускается белый туман на цветущие вишни,
Йодный запах от моря идёт, и дырявый баркас
Бьёт тугая волна, будто бисер дробя на бегу…
Отними это всё. Буду счастлив я, если смогу
Говорить ежедневно два слова: спасибо, Всевышний.
Весна
Семижды семь – зияет пустота,
Как будто остановлен год с разгону.
Но обещают царскую корону
Бродяге по воздвиженьи креста.
Сквозит, так убедительно черна,
Земля из многочисленных проталин.
Так сладостен и вместе так печален
Глоток великопостного вина.
Уже не спится толком от стихов,
Любая ночь полна кофейной гущи.
Лишь дворники мудры и всемогущи
Да школьники свободны от грехов.
