Когда корабль входил в док, у боцмана тоже было много дела – он следил за окраской подводной части, подвешиванием беседок, надежностью сходень. Если кто‑либо упал за борт, сорвался с беседки или приключилось другое несчастье – боцман был тут как тут. Организация угольной погрузки всецело лежала на боцмане. Швартование к пристаням и другим кораблям тоже лежало на боцманах. При каждой разводке фронта на работы при старшем офицере всегда находился боцман, и с ним «старшой» советовался. Он должен был знать, какие работы необходимо выполнить и сколько и куда людей назначить. Боцманы знали каждого матроса не только по фамилии, а что он за человек и какими качествами обладает. Строевая команда (не специалисты) были всецело в их распоряжении, особенно маляры, плотники и парусники.
Конечно, вся работа боцманов протекала под высшим руководством старших офицеров и вахтенных начальников, они являлись главными ответственными лицами. Но все же боцман был крупной фигурой на каждом корабле, и его авторитет среди команды должен был быть очень большой. Если он не имел авторитета, то такого боцмана нельзя было держать – это приносило вред службе. Хороший боцман на корабле был большой удачей для корабля, и с мнением боцмана считались командиры и старшие офицеры и относились к нему с большим уважением.
Помещались они в особой каюте и носили фуражку с козырьком и золотой контрик на плечах. Многие из них были сверхсрочнослужащие, так как, любя флот и море, они оставались служить после отбытия воинской повинности.
Фельдфебели далеко не имели такого значения, как боцманы, но являлись правой рукой ротных командиров. Вели всю ротную отчетность, денежную и обмундировочную, дисциплинарный журнал, следили за чистотой командных помещений и обмундированием команды. Получали и передавали командную корреспонденцию. Заведовали приемом вновь назначенных матросов и списыванием других в экипажи или переведением на другие корабли. Следили за выполнением дисциплинарных взысканий, налагаемых офицерами.
Боцманы, фельдфебели, шкиперы, баталеры, писари, фельдшеры, радиотелеграфисты и содержатели по разным специальностям составляли так называемую баковую аристократию. Они стояли культурно выше общей массы команды и, кроме того, ведали частями, близко затрагивающим быт всей команды. К тому же они были непосредственными помощниками столь важных для команды офицеров, как старший офицер, ротные командиры и ревизор. «Баковая аристократия» больше других знала о всех корабельных новостях и делах. Каждый корабль имел свою судовую канцелярию, и в ней сосредотачивалась вся переписка по строевой и хозяйственной частям. Канцелярией ведал ревизор, а обслуживающими ее были: писари, содержатели по всем частям и баталер. Это их всех и соединяло, и они, занимаясь только, так сказать, умственной работой, считали себя важными персонами. Писари писали приказы и заготовляли письма; баталеры составляли расчетные ведомости корабельных сумм и вели всю денежную отчетность. Жалованье офицерам выдавал ревизор, каждое 20‑е число, а команде – ротные командиры каждое 1‑е. Содержатели по своим частям, заготовляли требовательные ведомости для получения из порта различных материалов. Таким образом, все они имели то или иное влияние в корабельном мирке. К тому же, как хорошо грамотные, они мнили себя весьма образованными, да и по прошлому среди них были часто бывшие приказчики, конторщики и т. д.
Телеграфисты примыкали к баковой аристократии, так как их считали почти учеными, и действительно, знание радиотелеграфа требовало известной образованности. По знаниям они сильно возвышались над другими, и телеграфная рубка была для них как бы экстерриториальным районом, вмешиваться в уборку каковой не решался даже «господин боцман». Работа телеграфистов была чистая – следить за исправностью приемной и отправительной станции, чистотой рубки и нести вахты на приемнике. Поэтому остальная команда их считала белоручками и лодырями.
Фельдшеры, конечно, тоже играли видную роль и были по образованию даже выше телеграфистов. В команде их иногда называли «докторами», и совсем не в шутку. Впрочем, на миноносцах не было врачей, полагался один на дивизион, так что фельдшерам часто приходилось лечить на свой риск, т. е. они фактически исполняли обязанности доктора, оказывая первую помощь.
Машинная команда обычно держалась вместе и между собой была чрезвычайно солидарной. Она и на всех кораблях помещалась вместе. Впрочем, машинисты, трюмные кочегары сильно отличались по своей психологии от другой команды, так как состояли из бывших заводских рабочих. Таким образом, это были городские жители, а не крестьяне, как другая часть команды, и поэтому к ней относились с известным пренебрежением. Своим действительным авторитетом она почитала «господина старшего механика», ну и, конечно, других судовых механиков, которые всегда стояли горой за нее и не давали в обиду не то что боцману, а самому старшему офицеру. Боцман был всегда не прочь использовать машинистов, трюмных и кочегаров на судовые работы и был убежден, что они в машинах и кочегарках на якоре гоняют лодыря. Но добраться до них было трудно, и оставалось только ворчать под нос «духи проклятые». Особенно они его раздражали тем, что вылезали из машин и кочегарок грязные и засаленные и пачкали палубу и краску. Но на верхней палубе они все же находились в известной степени в опасности, так как им всегда могло влететь от боцмана.
Немалую роль среди команды играли коки и офицерский повар. С этими господами быть в хороших отношениях было прямой выгодой, так как через них всегда мог перепасть лакомый кусок. Служба их была нелегкой, ибо «голод не тетка» и все любили вкусно поесть, и если они плохо готовили, то на них сердились. Изволь‑ка вовремя управиться в маленьком миноносном камбузе, где приходилось готовить и на офицеров, и на команду, да еще при качке. А командиры требовали, чтобы командные щи были наваристыми, в меру густыми, и зелень не слишком разварилась. Вообще, если щи отчего‑либо выходили не такими вкусными, как обычно, то коку делалось серьезное внушение. Он же начинает сваливать вину на плохое мясо или зелень. Сам знает, что врет, так как щи плохи из‑за того, что он поленился их своевременно заварить, но выворачиваться надо, а то, чего доброго, угодишь «под винтовку». Зато на следующий день щи выходили отменными. Вчерашний недочет забывался, и никто кока не уличал во лжи, наоборот, все похваливали.
Офицерский повар, маг и волшебник судовой кулинарии, должен был носить поварское одеяние: белые колпак, китель и передник. Правда, они не всегда блистали чистотой, на миноносцах действительно было много пьяниц, но так как каждое правило имеет исключения, то попадались и «тверезые» или такие, которые напивались очень редко.
Хотя я выше касался вопроса поваров, но тут еще хочу добавить о них. Поварами делали матросов, которые и до службы имели какое‑то касательство к кухне. А за неимением таковых брали первого попавшегося. К сожалению, в те времена на флоте не было специальной школы поваров, а то в три‑четыре месяца можно было бы легко выучить любого матроса. Нашим поварам приходилось многое спускать, особенно по части загулов, чем они и пользовались, в особенности если были знатоками своего дела. Неприятно было возиться со скверным человеком, но где достать другого повара? В конце концов, все офицеры были не прочь хорошо поесть и гордились хорошим столом на своем корабле, как же не простить ему некоторые слабости. Трудно было применять к ним и установленные наказания, так как посадишь повара в карцер на несколько дней и этим накажешь и всех офицеров, оставшихся без повара. Оставишь без берега – это повару не страшно, ведь все равно ему ежедневно надо ездить на берег за провизией. Да и небезопасно с ним воевать, того и гляди, подведет в нужный момент. Скажем, предстоит в кают‑компании торжественный обед. А ему ничего не стоит его испортить. Оправдания этому всегда найдутся. Конечно, если повар терял всякую меру и начинал спустя рукава относиться к своему делу, то его списывали «в наличие экипажа». Но через несколько месяцев какой‑нибудь другой командир его там обнаруживал и брал к себе «находку», хотя и с плохой аттестацией, но с обещанием, что она исправится. Вначале все шло хорошо. А потом повторялась та же история, и «находка» опять водворялась в экипаж, а то и попадала под суд и далее в дисциплинарный батальон.
Матросы‑специалисты: комендоры, гальванеры, минеры, минно‑машинисты, электрики, рулевые, сигнальщики и так далее – это все матросы, прошедшие специальные школы, которые были очень хорошо поставлены.
Самое скромное место на корабле занимали матросы 2‑й статьи, то есть молодые матросы, которые поступали из отрядов новобранцев. Любопытно было наблюдать, как они, вначале чуждые матросской среды, быстро сливались с нею. Когда молодой матрос впервые попадал на корабль, то он сразу бросался в глаза: ходил неуклюже, с опаской и удивлением озирался по сторонам. Все ему казалось диковинным и страшноватым; чрезвычайно старательно исполнял поручаемые ему на вахте обязанности. Еще на якоре куда ни шло, кое‑как приспосабливался, а при первых выходах в море, да еще в свежую погоду, когда на бурное море и смотреть‑то страшно, ему приходилось очень трудно. Как ни страшно, а служить надо, того и гляди, вахтенный унтер‑офицер или боцман прикрикнут. Ну и крепились. Поскольку хватало сил и не укачивало. В душе же, наверно, часто сетовал на судьбу, которая загнала на чуждые корабли и море с родных пашней и лесов. Однако проходило два‑три месяца, и бывшего новобранца было не узнать: появились развязность, уверенность в движениях; кто пошустрее, тот и совсем себя чувствовал свободно, особенно на миноносцах, где команда жила проще и скорее сходилась между собою. Вообще старая команда вполне дружески принимала в свою среду молодых матросов и их «жалела».
