Обойдётся ли страна без стихийной революции? В ответе на такой вопрос нам далеко, конечно, до архимандрита Фотия, который неустанно отправлял Александру I послания, где излагал давно приведённый в действие «план разорения России», а также «способ оный план вдруг уничтожить тихо и счастливо». Но самое широкое выдвижение духовенства в депутаты помогло бы приходу к власти людей, имеющих понятия греха, предела, милосердия, справедливости… Подвигом Церкви могло бы стать предуготовление и тайное пострижение в монашество тех, кто готов избираться в Государственную Думу, идти в органы власти, как на Куликовскую битву. И разбалансировка внешнего мира, нарастая, может создать в конце концов такие условия, когда надзор за Россией немного ослабнет; тогда она сумеет сделать какие-то самостоятельные шаги в сторону более справедливого государственного переустройства.
– Извечный вопрос: писатель и власть – это совместимые понятия или их надо разделять?
– Если данная власть является подлинной властью народа, то задачи власти и задачи писателя совпадают, существуя во взаимной поддержке и во взаимной критике. Так должно быть в гармонично развивающемся обществе. Если же общество развивается, наращивая дисгармонию, слишком зоркий и сопереживающий народу писатель такой власти не нужен вообще. Она предпочтёт иметь дело с авторами, которые не заподозрены в любви к стране.
– Сегодня трудно писать, найти соответствующую тему для книги?
– Жизнь на переломе общественно-экономической формации высвечивает самые контрастные качества личности. Человек выживает в невероятно напряжённой битве за существование, в запредельных обстоятельствах он раскрывается весь – художнику в нём виден зверь и ангел. Острейшие сюжеты лежат на поверхности. Их остаётся лишь правильно увязать с вечными истинами, иначе в произведение вольётся много сора и хлама…
– Как историк вы знаете знаменитую уваровскую триаду – православие, самодержавие, народность. Достаточно ли актуальна для современной России эта теория?
– В части «православия» теория не была провокационной, когда Россия жила губерниями, не поделённая по национально-территориальному принципу. Теперь же, после ельцинского разрешения «берите столько суверенитета, сколько проглотите», Россия с одним лишь православием, не являющимся монорелигией для всей страны, может мгновенно превратиться в дырявое одеяло, теряя территории бесконечно. При неспокойном Кавказе, при усилившемся Татарстане это чревато дроблением уже не Советского Союза, а собственно России…
Самодержавное же правление понимается как монархическое. Но безупречные цари давно закончились. (С женского правления наследование царской власти пошло в нарушение Соборной клятвы 1613 года.) А выдвижение сомнительных царей вызовет большие разногласия. Интеллигенция страны давно уподобилась сороконожке, которая одновременно бежит в пять разных сторон. И обществу после метаний меж «царями» останется только принять монарха, какого ему дадут наиболее влиятельные олигархи, то есть преклониться пред царём миллиардеров. Тогда их власть над страной станет окончательно неприкосновенной, освящённой и коронованной. А ограбленные и нищие пойдут безропотно путём холопов… И тут уж до «народности» дело вряд ли дойдёт. Ведь сельская живоносная основа её уже разрушена почти вся. Глобализации же важны наши природные ресурсы, а не национальные амбиции жителей вокруг месторождений.
– Я бы назвал ваши произведения духовно-патриотическими. Что такое быть сегодня патриотом России?
– Понимать и взращивать сокровенное Отечество. Со всем богатством и трагичностью нашего прошлого. И желать, чтобы народ не мучился, не вымирал, превращаясь в полуграмотное быдло… Нам заповедана одна из двух главнейших заповедей: «Возлюби ближнего твоего, как самого себя». Все самые кровавые беды и многомиллионные народные трагедии происходили в России тогда, когда дела в ней начинали вершить возлюбившие дальнего. Но дальнего возлюблять нам не заповедано. И уж тем более – в ущерб ближнему… Может быть, уже настала пора для всех нас перестать наконец нарушать её?! Это и значит быть патриотом.
Беседовал Артур АКМИНЛАУС
Прокомментировать>>>
Общая оценка: Оценить: 4,0 Проголосовало: 1 чел. 12345
Комментарии:
Литература
Тот самый Лернер
ЗОЛОТО РЕЙНА
Евгений РЕЙН
Чуть ниже среднего роста, слегка полноватый, с гладко зализанной тёмноволосой головой… Всегда в одном и том же недешёвом костюме, в светлой сорочке со скромным галстуком.
Я познакомился с ним в 1953 году, когда поступил в Ленинградский технологический институт.
В этом институте у него была немалая должность освобождённого секретаря профкома. На втором курсе я стал старостой поэтического кружка института. Ему начальство института поручило курировать этот кружок.
Изредка мне приходилось встречаться и говорить с ним. Его звали Яков Михайлович Лернер. На пиджаке его всегда красовалось несколько орденских колодок. Он охотно рассказывал о своих военных подвигах. Как он прокладывал Дорогу жизни по Ладожскому озеру во время блокады, как вылавливал немецких диверсантов, как к его советам прибегали маршалы Жуков, Говоров, Рокоссовский. Говорилось всё это буднично, без нажима. Дескать, это всё было, было… Маршалы и генералы могут подтвердить.
Время было переменчивое. XX партсъезд, доклад Хрущёва о культе личности. Мы с друзьями в институте решили выпустить стенную газету «Культура». В ней наивные заметки о выставке Сезанна в Эрмитаже, о театре Акимова, о русских изданиях Хемингуэя, о фильме «Чайки умирают в гавани» – и всё в таком роде.
Это была осень 1956 года. Но тут произошло восстание в Будапеште, которое подавили советские танки. И кто-то наверху сказал, что в Венгрии тоже всё началось со студенческого клуба имени Шандора Петефи. И тогда в малотиражке «Технолог» появилась статья Лернера «Культура», суть которой сводилась к следующему: это антисоветский заговор, от «Культуры» до бутылок с зажигательной смесью только один шаг. Тотчас подоспел и московский корреспондент из «Комсомольской правды». И вот уже в главной комсомольской газете страны целая полоса вопрошает: «Чего же хотят товарищи из Технологического института?» А хотят они, естественно, мятежа, расправы над коммунистами-ленинцами, антинародных буржуазных свобод со всеми вытекающими последствиями.
И тогда органы всерьёз занялись редколлегией студенческой стенгазеты «Культура». Каждый из нас получил свою долю неприятностей. Меня исключили из института с удивительной формулировкой – «За академическую недисциплинированность».
Я уехал работать на Камчатку в геологическую партию. Когда вернулся, узнал, что Лернер в Технологическом институте больше не работает. Обнаружились большие денежные растраты. В его ведении были финансы, которые зарабатывали институтская самодеятельность, спортивные команды. Пропал также отрез натурального бархата, предназначенный для занавеса институтского клуба. И ещё что-то. Долго о Лернере ничего не было слышно. Шли годы.
Наступил 1964 год. Вышел знаменитый хрущёвский указ о борьбе с тунеядством. Я к этому времени уже работал инженером-механиком на заводе «Вперёд» в Ленинграде. Однажды меня вызвали в 1-й отдел, т.е. отдел кадров. А за ним, как известно, всегда присматривал КГБ. Рядом с завотделом за столом сидел Лернер. Попеременно Лернер и кадровик задавали мне какие-то туманные вопросы. О моих антисоветских настроениях, о встречах с иностранцами, о всяких нехороших отношениях.
Поспрашивали и отпустили. Почему, зачем – стало понятно только потом. Это Лернер реализовывал свою новую идею. В это время он работал в институте «Гипрошахт», возглавлял народную дружину при этом институте.
Идея оказалась несложная – раздуть из борьбы с тунеядством идеологический процесс. Видимо, я на роль жертвы не годился: инженер-механик, работает в цеху, зарплата 110 рублей… Словом, не то. И тогда Лернер нашёл Бродского. Задержали его, кстати, дружинники. История всем хорошо известная. Я был на судебном заседании, том самом, который застенографировала Фрида Вигдорова.
Лернер бродил по залу с тяжёлым катушечным магнитофоном в руках, не думаю, однако, что магнитофон был включён. Это была чистой воды декорация. Я уверен, что именно он и подобрал замечательных свидетелей обвинения, которые ничего никогда не читали и впервые увидели Бродского на процессе. Бродский получил пять лет ссылки, а через два года был амнистирован.
