Если он каким-то образом включается в дискуссии идеологического характера, то скорее потому, что у него есть твердое мнение по какому-нибудь конкретному поводу. Так случилось с гимном Российской Федерации.
Президент часто повторяет: давайте направим всю нашу энергию на созидание, давайте не будем раскалывать общество. Но зачем было тогда затевать, эту неприятную и ненужную дискуссию о гимне?
Президент ссылался на мнение большинства людей, которые хотят сохранить старый советский гимн на музыку Александра Васильевича Александрова, народного артиста СССР и генерал-майора. Это так. Но это часть правды. В реальности любой социологический опрос показывает огромный разброс мнений. Это свидетельствует о том, что у общества нет единой точки зрения. Предположим, сорок, пятьдесят, даже шестьдесят процентов населения за гимн Александрова. А мнение остальных разве не имеет значения?
Президент, как и все люди старшего поколения, воспитывался на положениях партийного устава, где говорится о подчинении меньшинства большинству. Но это принцип так называемого демократического централизма, который привел страну к диктатуре. А настоящая демократия предполагает обязательный учет мнения меньшинства. И Владимир Владимирович Путин — президент всех граждан, а не только тех, кто согласен с его точкой зрения.
Люди моего поколения и те, кто старше, — мы все привыкли к этой мелодии. Это верно. Правда, уже лет через десять в силу естественных законов сторонники старого гимна окажутся в меньшинстве. Вот мой сын-школьник открывает роман, написанный в советские времена, и читает такую фразу: «Его вызвали на бюро райкома и дали строгача с занесением». И для него это китайская грамота! Он даже не может понять, каким трагическим смыслом была наполнена эта формула (строгий партийный выговор с занесением в учетную карточку) для тех, кто жил в советские времена. Если завтра гимн Александрова не будет принят, его забудут так же скоро.
Я родился в хрущевские времена, и во мне гимн Александрова тоже пробуждает ностальгические чувства. Но для меня важно и то, что для кого-то этот гимн совершенно неприемлем по принципиальным, по морально-нравственным соображениям. Для них этот гимн ассоциируется не с полетом Гагарина, а с расстрелами, с ГУЛАГом, над которым словно в насмешку звучала музыка Александрова, с унизительным для страны застоем позднесоветского периода.
И речь идет о немалом числе людей. Если бы их было мало, в Кремле и по сей день заседало бы политбюро, Путин не был бы президентом, а продолжал бы, наверное, свою службу в Первом главном управлении КГБ СССР...
Если значительное число людей возражает против выноса тела Ленина из Мавзолея, значит, не надо этим сейчас заниматься, надо отложить это решение на потом. Так же следовало поступить и с гимном. Это можно понять на простом примере. Скажем, у тебя сегодня день рождения, а у соседа похороны. Можно, конечно, веселиться до упаду, гостей назвать, пить шампанское — мол, имею право. Но разумный человек не станет этого делать. Негоже шумно веселиться, если рядом горе.
На простом языке эта способность понять и принять во внимание чувства других людей называется нравственным чувством, на более официальном — государственной мудростью. Но надо понимать, что Путин твердо решил для себя: советский гимн должен быть сохранен. И он добился своего. Это черта характера.
Сложность состоит в том, что он избегает публично сообщать о своих намерениях, и люди часто не понимают, почему государственная машина добивается чего-то с упорством, достойным лучшего применения.
МАЯТНИК ПОШЕЛ В ОБРАТНУЮ СТОРОНУ
К особенностям нашей духовной истории относится то, что понятия «интеллигент», «интеллигентный», «интеллигенция» неизменно сохраняют откровенно пренебрежительный оттенок. С этим пренебрежением к интеллекту давно следовало бы покончить, но ничего не меняется.
Настоящий интеллигент в силу самой своей природы расположен к критике. Стремление ставить под сомнение то, что большинству представляется естественным, свойственно интеллигенту. Это и предопределяет конфликт интеллигенции с властью. Интеллигент считает своим долгом быть еретиком, идти поперек течения, говорить не то, что говорят другие, противоречить общепринятой точке зрения и вступаться за униженных и оскорбленных.
Поэтому интеллигентов так часто в нашей истории именовали антипатриотами, космополитами, предателями и осквернителями собственного гнезда.
Так было всегда. После подавления первой русской революции 1905 года Максим Горький ездил по всему миру и призывал не давать кредиты царскому правительству. Это тоже казалось кому-то страшно непатриотичным.
Но как должен поступать настоящий интеллигент?
Есть две линии поведения. Одна — решительно протестовать против глупых, вредных и преступных действий власти. Так посту-палиу скажем, Александр Солженицын и Андрей Сахаров. Другая линия — пытаться воздействовать на власть изнутри, сдерживать ее. Так поступали Александр Твардовский, когда он редактировал журнал «Новый мир», и академик Петр Капица, который постоянно писал то Сталину, то Молотову, то Хрущеву и всякий раз чего-то добивался.
Какая модель поведения правильнее?
Скажем, Твардовский, постоянно делая реверансы в сторону ЦК и цензуры, сумел все-таки превратить «Новый мир» в форпост либеральной мысли. Академик Капица, пользуясь своим авторитетом, сумел многим помочь, а будущего лауреата Нобелевской премии Льва Ландау вытащил из тюрьмы.
Но они вынуждены были держаться в определенных рамках и своим сотрудничеством придавали власти видимость респектабельности. И в этом их упрекали. Сахаров и Солженицын считали, что важнее всего следовать своим принципам, а компромисс с властью губителен. Сахаров говорил так: сделать ничего нельзя, но и молчать нельзя.
Всегда возникает вопрос, какую цену человек готов заплатить за протест. Даже скромное выражение несогласия влекло за собой лишение каких-то привилегий. За границу не пускали, орден к юбилею не давали.
Сначала говорили/ что Солженицын и Сахаров многое могут себе позволить благодаря своей мировой славе. Но слава была им относительной защитой. Одного выбросили из страны, другого отправили в ссылку.
Дмитрий Шостакович, когда его спрашивали, зачем он подписывает мерзкие коллективные письма, которые готовились в аппарате ЦК КПСС, сухо отвечал: «Я их боюсь». Но немногие так прямо признавались, что им не хватает гражданского мужества, необходимого для инакомыслящих.
Вот такой человек, как главный создатель ядерного оружия академик и трижды Герой Социалистического Труда Юлий Харитон, мог сделать многое, чтобы воздействовать на власть и защитить несправедливо обиженных, но не захотел. Он считал, что его работа важнее всего остального, и не мог представить себе, что он лишится этой работы, уважения и почета.
Другим искренне не нравились диссиденты. Они видели в них разрушителей государства. Будущий лауреат Нобелевской премии и депутат Государственной думы от компартии Жорес Алферов не только не поддерживал диссидентов, но и заботился о том, чтобы их не было в его ленинградском институте. Президент Академии наук Мстислав Келдыш выкручивал академикам руки, чтобы они подписывали письма с осуждением Сахарова.
Ну и наконец, третьих раздражает само наличие людей, способных рискнуть всем ради своих принципов. Им неприятно сознавать, что они на это не способны. И им психологически важно развенчать тех, кто способен на мужественный поступок. Это инстинкт душевного самосохранения.
В России легче встретить святого, чем безупречно порядочного человека, говорил когда-то философ Константин Леонтьев. Столкновение с безупречно порядочным человеком обескураживает и даже злит.
Кстати говоря, многие люди остереглись бы ставить свои подписи под коллективными доносами и вообще сделали бы меньше гадостей, если бы знали, что советская система рухнет и все их поступки станут известны.
«Бодался теленок с дубом» — так Солженицын назвал когда-то свою попытку противостоять государственной машине. От лобового столкновения с дубом теленку приходится несладко. И лишь немногие на это решаются — как, скажем, известный правозащитник и депутат Государственной думы Сергей Адамович Ковалев. Он принадлежит к тому редкостному типу бескорыстных людей, которые во все времена идут наперекор господствующему мнению, нимало не беспокоясь о своей личной судьбе. Но много ли таких людей? И можно ли от кого-нибудь требовать подобной бескомпромиссности?
В своем недовольстве государственным аппаратом либеральная интеллигенция одинока. Большинство людей довольны тем, что власть вновь берет в руки все нити управления обществом. Времена полной свободы многим людям вовсе не принесли счастья.
