Особое внимание следует обратить на первый отрывок, в котором травестируется* текст Кастанеды, причем не какой-то определенный текст, а, скорее, совокупность представлений о том, что у индейцев яки носит название "орел". Чтобы пояснить сказанное, приведем пример из книги "Внутренний огонь": "...древние видящие, встречаясь с несказанными препятствиями, в действительности видели ту неописуемую силу, которая является источником всех чувствующих существ. Они называли ее орлом, поскольку в тех немногих взглядах украдкой, какие они могли вынести, они видели ее в виде чего-то, напоминающего пестрого черно-белого орла бесконечной протяженности.
______________ * Напомню: "травестия (от итал. travestire - переодевать) основана на контрастном противопоставлении героическому или "высокому образцу". В отличие от пародии, Т. почти не пользуется стилистическими средствами своих "оригиналов", а лишь "перелицовывает" их сюжет, перенося действие в иную сферу и подменяя, к примеру, античных богов и героев <...> простонародными персонажами. Т. обычно не стремится разрушать эстетическую ценность "перелицовываемых" произведений" (А. В. Михайлов, ЛЭС). Отметим, однако, что А. В. Михайлов понимает травестию только как литературных жанр, хотя и понимание травестии как приема в литературоведении существует.
Они видели, что этот орел наделяет сознанием, орел творит чувствующие существа так, чтобы они могли жить и обогащать сознание, данное им вместе с жизнью. Они также увидели, что орел пожирает это самое обогащенное сознание после того, как чувствующие существа лишаются его в момент смерти. <...> Они видели, что сознание чувствующих существ улетает в момент смерти и воспаряет, как светящаяся паутинка, прямо к клюву орла, чтобы быть поглощенным".
Так же и в романе Пелевина к "силуэту огромной птицы" "воспаряет сознание" умершего скарабея. Однако, как мы говорили выше, Пелевин не просто повторяет Кастанеду, а травестирует его, и потому кастанедовский "источник всех чувствующих существ" оказывается в "Жизни насекомых" всего лишь горой, по форме напоминающей орла. Уместно тут будет привести точку зрения С. Корнева, который в своей статье "Столкновение пустот: может ли постмодернизм быть русским и классическим? Об одной авантюре Виктора Пелевина" отмечает, что специфической чертой стиля Пелевина является сочетание постмодернистского "состояния на грани стеба"* с идеологичностью, присущей русской классической литературе. Опираясь в частности на материал романа "Чапаев и Пустота", исследователь пишет: "У Пелевина с точки зрения внешней формы как раз и есть такая игра на грани стеба. <...> Но внешнее подобие не должно обманывать: эта игра на грани - только форма. Настоящий постмодернист использует эту форму, потому что по большому счету сам не уверен - смеяться ли ему над некой идеей или пасть на колени и помолиться. Пелевин же использует ее для откровенной проповеди. Не правда ли, странное явление проповедь идеи под видом издевательства над ней? Такого в русской литературе еще не было. Представьте, что Достоевский начинает издеваться над своими Алешей и Зосимой". Безусловно, эти слова С. Корнева применимы и к "Жизни насекомых"**.
______________ * "Сущность постмодернизма определяет скорее не стеб, а состояние на грани стеба. Когда не ясно, говорят ли это всерьез, или это издевательство, пародия, или даже пародия на пародию. Это игра на грани стеба. Классический текст - он не просто говорит, но еще и заявляет: "Вот это я говорю всерьез, а это - шутка или пародия". Постмодернистский текст высказывает только чистую мысль, и оставляет самому читателю воспринимать меру ее серьезности, он заставляет его самого сделать выбор, включить собственные мозги и систему желаний. Это безответственный текст". ** Вот только слово "проповедь", конечно, не слишком удачно. Уместнее было бы сказать "изложение" или "использование" идеи или что-то в этом роде.
В романе Пелевина можно обнаружить не только образы, связанные с мифологией яки, но и образы самих яки: так, в одиннадцатой главе в виде двух "очень странных, ни на кого не похожих красных" жуков перед нами появляются двойники главных героев книг Кастанеды: дона Хуана и дона Хенаро*. В подтверждение чему можно привести хотя бы такой фрагмент их беседы: ""Мы светились, - сказал он с индейской торжественностью, - пока не выключили электричество". "Да, - сказал первый, - наш дух действительно безупречен"". Кроме недвусмысленно отсылающей нас к Кастанеде "индейской торжественности", в этом фрагменте появляется и одно из ключевых понятий концепции дона Хуана - понятие "безупречности" (""Скажи мне, что делать, дон Хуан, и я сделаю это", сказал я [К. К. - А. Б.]. "Будь безупречным. Я [дон Хуан - А. Б.] говорил тебе это уже двадцать раз. Быть безупречным означает раз и навсегда выяснить для себя, чего ты хочешь в жизни, и тем самым поддержать свою решимость достигнуть этого"", "Искусство сновидения").
______________ * Это уже было однажды подмечено Евгением Изом (см.: Евгений Иz. Кастанеда в кривом зеркале китайского натурализма).
Однако ни этот, ни другие приведенные выше примеры из Кастанеды не оказали такого влияния на целостный замысел романа, какое оказал на него упомянутый мною еще в начале доклада фрагмент из "Путешествия в Икстлан", фрагмент, который, как мне кажется, вообще послужил стимулом или, по крайней мере, одним из стимулов для написания "Жизни насекомых": "Солнце было уже низко. Мои глаза устали, и я взглянул на землю, и мой взгляд поймал крупного черного жука. Он вылез из-за маленького камешка, толкая перед собой шар навоза в два своих собственных размера. <...>
Я наблюдал за насекомым долгое время, и, наконец, почувствовал тишину вокруг нас. <...> Я посмотрел наверх, повернулся налево быстрым и невольным движением и поймал изображение слабой тени или мелькания на камне в нескольких футах в стороне. <...> У меня было непонятное ощущение, что тень внезапно соскользнула на землю, и почва впитала ее, как промокашка впитывает чернильную кляксу. Озноб пробежал у меня по спине, мне пришла в голову мысль, что смерть караулит и меня, и жука. <...>
В конце концов жук и я не очень-то отличались. Смерть, как тень, подкарауливала каждого из нас из-за камня. Я ощущал момент необычайного подъема. И жук, и я были на одной чаше весов, никто из нас не был лучше другого. Наша смерть делала нас равными.
Мой подъем и радость были столь захватывающими, что я начал плакать. Дон Хуан был прав. Он всегда был прав. Я жил в самом мистическом мире, и, как любой другой, я был самое мистическое существо. И, тем не менее, я не был более важным, чем жук".
Внешнее, бросающееся в глаза, сходство "Жизни насекомых" с фрагментом из Кастанеды состоит в использовании образа скарабея, толкающего навозный шар*. Однако сходство это, будучи поверхностным, конечно, не может (по крайней мере, не должно!) убедить нас в том, что процитированный текст послужил стимулом для написания романа. Убедить должно другое - точное отражение концептуальной информации, заключенной в данном фрагменте, в структуре "Жизни насекомых". В первую очередь, я имею в виду информацию, содержащуюся в следующих словах: "жук и я не очень-то отличались <...> наша смерть делала нас равными".
______________ * Я не буду здесь останавливаться на значении образа навозного шара в "Жизни насекомых": хотя этот образ, вероятно, и связан генетически с приведенным фрагментом, его смысловое наполнение в романе совсем не кастанедовское (или, если Вам так больше понравится, не совсем кастанедовское).
Идея равенства человека и насекомого перед лицом смерти доводится Пелевиным до полного логического завершения. Именно для того, чтобы выразить эту идею как можно более наглядно, автор создает персонажей, одновременно объединяющих в себе человека и насекомое. В связи с этим, нужно отметить, что метаморфозы*, о наличии которых в романе говорят многие, в действительности, не входят в художественную задачу Пелевина. Как пишет В. Куллэ, "герои Пелевина не совершают перехода от человека к насекомому и обратно <...> - они на самом деле существуют одновременно как люди и как насекомые". В романе есть только видимость метаморфоз, повествователь просто меняет ракурс читательского восприятия, показывая одно и то же существо то насекомым, то человеком**.
______________ * Здесь имеются в виду метаморфозы типа "человек - насекомое", поскольку метаморфоза "насекомое - насекомое" в романе встречается неоднократно (превращение Наташи из муравья в муху, Мити - из мотылька в светлячка, Сережи - из таракана в цикаду). ** Т. е., если я говорю о персонаже: "насекомое", то подразумеваю под этим "человек-насекомое".
Тема всех уравнивающей смерти настолько важна для автора, что он фактически делает ее содержательной основой одной из двух центральных сюжетно-композиционных линий своего произведения. В ходе действия романа умирают семь из двенадцати персонажей, к данной линии относящихся, причем пять из них случайно погибают от рук других героев - такова смерть убитого мухой Наташей комара Арчибальда: "Арчибальд ощутил, как его хоботок выпрямился и налИлся давно забытой силой. Арчибальд громко зажужжал от счастья и с размаху всадил его в податливую кожу, подумав, что Артур с Арнольдом... Но с неба вдруг упало что-то страшно тяжелое, окончательное и однозначное, и думать стало некому, нечего, нечем да и особенно незачем. <...> "Я не хотела, - повторяла заплаканная Наташа, прижимая к голой груди скомканное платье, - не хотела! Я ничего даже не заметила!" <...> Сэм молча убнял Наташу за плечи и развернул ее, чтобы она больше не могла смотреть на то, что совсем недавно ходило по земле, радовалось жизни, сосало кровь и называло себя Арчибальдом. Сейчас это был мятый ком кровавого мяса, кое-где прикрытый тканью, из центра которого торчал треснутый гриф гитары - ни рук, ни ног, ни головы уже нельзя было различить".
