Борис Акунин - Что такое для Фандорина выстрел в голову

— Вы имеете в виду «культурную революцию» вроде достижений всеобуча?

— Не только. Советский Союз был сложной системой, а дальше пошло радикальное упрощение.

— Дима, я понял, что вы собою представляете. Вы — поэт. И все ваши теоретические выкладки — это поэзия. С поэзией не спорят.

— Ну да.

— У меня есть такая игра — я пытаюсь докопаться до дна каждого понятия, найти для него ключевое слово. Вот в писателе кодовое слово — «фильтр». Потому что ты пропускаешь всю информацию через себя, отсеивая ненужное и оставляя только то, что пригодится для книги. А в понятии «поэт» — что, по-вашему, ключевое?

— Поэт и есть поэт.

— …«Шаман», я думаю. Камлает, верит сам и заражает своим трансом окружающих.

В последнее время писатель задумался о «Счастливой России» Фото: Андрей Струнин

— Как вы почувствовали, что не можете… не хотите… оставаться в России?

— Очень уж мне не нравится нынешняя российская атмосфера: что мы — прекрасные, а все остальные — ужасные. Я почувствовал, что в такой атмосфере писать не смогу. Все время хочется стоять где-нибудь в пикете. Одиночном. Нет, я лучше буду писать книжки.

— Мне всегда была интересна ваша вера, если она у вас вообще есть…

— Я не атеист, поскольку атеизм — тоже своего рода вера. Скажем так: я открыт всем предложениям.

— А в бессмертие души верите?

— Верить не верю, но очень надеюсь. Это у вас должно быть точное представление о загробном мире, вы же православный. В православии все очень четко обрисовано — вечного ада там нет, он скорее похож на католическое чистилище.

— В ад я не верю, но для некоторых сознательных, целенаправленных злодеев его допускаю.

— А для остальных?

— Остальные как-то сольются с мировой душой.

— Какое же это православие, если мировая душа?

— Православие в том, что я верю в справедливость.

— А я верю в любовь, которая исключает всякую справедливость. Любовь — дело мафиозное, и мы хотим, чтобы нас любили такими, какие мы есть, даже если мы этого не заслуживаем. К черту справедливость.

— Вы ее видели, настоящую-то любовь?

— Конечно, видел. И много раз про нее писал. Вот у меня параллельно с «Историей Российского государства» идет серия исторических романов — и там всё про любовь, про любовь, про тысячу лет сплошной любви. Это ведь история одного рода. Без любви он бы не выжил.

— Семейные фотографии вы коллекционируете именно поэтому, как я понимаю…

— Да, меня очень занимает частное и семейное как бастион живой жизни в осаде вражеских полчищ. Вся наша история — про это. Я в каждом новом городе ищу такие фотографии в антикварных магазинах. Из них потом придумываются сюжеты. В Варшаве сейчас тоже нашел несколько. Буду рассматривать. Может быть, они мне что-нибудь расскажут про себя.

— А можете вы вспомнить, как придумали первую историю — «Азазель»?

— Очень ясно. Я вдруг увидел картинку. Совсем как это описано в «Театральном романе». На скамейке сидит девушка, к ней подходит молодой человек, задает какой-то вопрос, крутит барабан револьвера, стреляет. Кстати, при всей фантасмагоричности сюжета «Азазеля» в основе его лежит вполне реальное дело баронессы фон Розен, игуменьи Митрофании. Крупно жульничала ради благотворительных целей. Интересная коллизия.

— Напоследок скажите: что сейчас делать оппозиции? Вроде ничего уже нельзя…

— Прилично себя вести — по контрасту с оппонентами. Пусть они врут и воруют, а мы должны быть порядочными людьми. Не собачиться между собой. Демонстрировать, что наши ценности лучше и что жить по-нашему тоже лучше. Пока с этим как-то не очень выходит, увы.

БорисАкунинФото:GlobalLookPress