Продвинутые учёные с Запада сегодня утверждают, что мысль материальна. Тончайшими современными опытами её можно засечь. Недаром те философы, которых в истории считали сумасшедшими, убеждали человекомассу, что, если мыслить о чём-то настойчиво и мощно, мечта может материализоваться. Видимо, отец втихомолку так напористо мечтал о моём будущем журналиста, что я вдруг действительно стал журналистом!
Казалось бы, это произошло случайно. Но ещё древние философы пытались объяснить людям, что случайностей в мире не бывает: любая случайность есть результат закономерности.
Конечно, до того, как стать журналистом, я много путешествовал по нашей стране и с отцом, и со студенческим театром МАИ. Уже в первых дальних поездках начал замечать, как много всегда вокруг меня появляется интереснейших людей, за многими из них хотелось записывать, когда они рассказывали о своих судьбах или просто делились интересными наблюдениями. Отец был прав — даже среди комсомольских и партийных работников попадались очень приличные люди. Вдали от столицы они не были такими плакатными и не заходились от лозунговых речей. У моряков, рыбаков, лесорубов, коих я тоже причислял к «летариям», лица зачастую явно были радостнее, нежели у московских «нелетариев». Да и в жизни они были веселее. Не грустнячили, не кислячили и не жаловались на всё и вся, как это любит постоянно делать наша умничающая интеллигенция.
Крым. Ай-Петри. 198? год.
Я завёл записную книжку. Она до сих пор хранится у меня. Её и сейчас интересно перечитывать. В ней записаны слова и выражения, слышанные от самых разных «овощей», которые я бы сам, сидя за столом в Москве, никогда не придумал: «Таким лицом, как у неё, только волков на Саянах пугать», «Я боюсь комсомола, как заяц бубна», «Это не ребёнок, это когтёнок», «Клянусь, чтоб мне век с нашим председателем в лодке не кататься»…
Наверное, «люди-овощи» и впрямь подействовали на меня как витамины. Много где мы побывали с театром. На трясущемся, как телега, автобусе проехали почти весь Уссурийский край, на агиттеплоходе болтались в морях за Камчаткой. На различных сухогрузах и ледоколах, как на перекладных, по северным морям добрались почти что до Северного полюса. Несколько раз были на БАМе и потом, вернувшись в Москву, щеголяли знанием таких непонятных для столичной тусовки слов, как Чегдомын, Могоча, Тында… Об этих поездках я написал несколько очерков. Они были опубликованы в тогдашних миллионотиражных журналах. Если сейчас напечатать хоть один отрывок из этого очерка в какой-нибудь газете, никто не угадает в его авторе сегодняшнего злокачественного сатирика.
Приморье. Совгавань. 1977 год.
А потом наш театр, как и любой самодеятельный коллектив, распался. Все разъехались, разбежались по распределениям. Мне предложили работу в модном, передовом, живомыслящем журнале «Юность». Я, конечно, обрадовался — шутка ли, у меня даже появился свой кабинет! Только ради этого можно было согласиться на престижную работу. Причём в самом центре Москвы. Я редактировал и печатал юмористические рассказы лучших писателей-юмористов того времени, вычитывал письма с произведениями молодых сатириков, а также плодящихся графоманов. Но уже через полгода начал чувствовать, что жизнь моя хоть и несётся на всех парах в будущее, но… по узкоколейке! Мне явно не хватало витаминов.
Рижское взморье. Очень давно.
Отец говорил:
— Есть мышление островное, а есть — континентальное. Общество, которое тебя окружает, с островным мышлением. У писателя должно быть континентальное. Он должен как будто сверху видеть континенты, народы, страны…
Я уже не так часто ссорился с ним. Во-первых, понимал, что каждая наша ссора его старит, во-вторых, как показала жизнь, он во многом оказывался прав. И хотя недопонимание между нами ещё оставалось, я всё чаще с ужасом думал, что когда-нибудь его не будет в моей жизни. Однажды я увидел, как в Риге он медленно переходил улицу перед нашим домом, и понял, что он сильно состарился. Тогда я дал себе обещание, пока он жив, успеть сделать как можно больше в жизни того, о чём он мечтал.
В один из приездов в Ригу во время прогулки по пляжу Юрмалы, пересилив свою гордыню, я спросил его:
— Папа, если ехать на БАМ, писать роман или очерк о первопроходцах, как ты считаешь, куда именно?
Отец ответил не сразу. Он не ожидал, что я смогу пересилить свою гордыню, — расчувствовался:
— Пожалуй, в тебе больше заложено, чем я думал, — сказал он, — может, и хорошо, что ты ушёл из инженеров!
Он обещал мне подумать над моим вопросом. Позвонил посоветоваться одному из своих лучших друзей — охотнику, таёжнику, директору Хабаровского краеведческого музея Всеволоду Петровичу Сысоеву.
Как и отец, Сысоев был далёк от столичных взглядов. Как бы теперь сказали, «не входил в писательскую тусовку». Кстати, в то время слова «тусовка» не существовало. Говорили «интеллигенция» Как же быстро меняется язык!
Сысоев сразу обо всём догадался — надо спасать сына своего старшего друга:
— А что если Миша съездит к настоящим таёжникам-староверам на реке Амгунь. И напишет о них очерк! Вот бы славно было.
Эта идея даже мне понравилась. Хотя в те годы я уже стал полновесным членом столичной журналистско-актёрской тусовки.
Зачем, спрашивается, молодому, подающему надежды тусовщику понадобилось ломануться за тридевять земель в заамурскую тайгу? Да просто захотелось побывать в невиданно-неведомых краях. Увидеть свежие лица. Вокруг меня в нашей тусне они были все сплошь какие-то несвежие.
Теперь такие желания, которые возникают без всякого расчёта на прибыль, я называю «тягой сердца».
Сердце чувствует будущее! Мозг вычисляет настоящее!
Сердце обладает даром ясновидения. Выражаясь шахматным языком, оно может подсказать очень верный ход, который неожиданно сработает в будущем, и партия будет выиграна.
Южная Америка. Не очень давно.
Конечно, в то время я так не рассуждал. Я просто впервые почувствовал страстное желание забуриться куда-нибудь подальше: туда, где нет лозунгов, пафосных речей и псевдоинтеллигентских антисоветских перешёптываний в малогабаритных кухнях под музыку Вивальди, чтоб крамолы не услышали соседи.
Вот так, послушавшись тяги сердца и родительского совета, я сделал ход, который через двадцать с лишним лет помог мне выиграть очень нужную «партию». И который… Впрочем, не буду забегать вперёд…
Помню, как я пришёл к ответственному секретарю журнала «Юность» и попросил его послать меня на Амгунь.
— Куда тебя послать?! — он не сразу сообразил, что такое Амгунь: дом отдыха, военная база, колхоз или новая дискотека? Дискотеки в то время, кстати, только что появились и вызывали живейший интерес не только у молодёжи.
Я объяснил, что Амгунь — это река, приток Амура, туда трудно добраться, но там есть место, где сохранились настоящие сибирские староверы.
Говорил я задорно и убедительно, будто сам бывал в тех местах. Ответственный секретарь подумал сначала, что я его разыгрываю:
— Ты что, с юмором о них писать задумал?
— Нет, я хочу написать очерк в отдел публицистики!
Надо сказать, что ответственный секретарь был человеком азартным и свежая тема его, похоже, зацепила. Он, раздумывая, походил по комнате — моё предложение явно показалось ему интересным, но как человек партийный за такой «почин» ответственности на себя брать не хотел, хотя и считался ответственным секретарём:
— Я один такие вопросы не решаю! Пойдём к главному. Пускай ему потом за это взыскание выносят.
Главным редактором в то время был человек-легенда — писатель Борис Полевой. За «Повесть о настоящем человеке» на самом верху советской власти его так уважали, что позволяли гораздо больше, нежели другим главным редакторам.
Борис Полевой — автор книги «Повесть о настоящем человеке», главный редактор журнала «Юность». Тираж — 2 млн. экземпляров!
Поэтому журнал «Юность» считался очень задиристым. Восхваление религиозных людей в атеистическом советском обществе не поощрялось. Я думаю, всей редколлегии «Юности» понравилась не столько тема нравственности верующих (мы все тогда были атеистами), сколь возможность в очередной раз задраться к советской власти.
Через месяц, неожиданно даже для моего отца, мне выдали командировку на Амгунь!
