Неизвестен Автор - Один километр Москвы (Гуляем по самой европейской улице)

Самым страшным предчувствиям суждено было сбыться. Проходя спустя месяц по переулку, я издалека уже увидел толпу. Hадо ли говорить, что горел мой Малый зал! Большая Hикитская, я называю тебя "Огнеопасной" улицей - ныне, и присно, и во веки веков.

Это Герцен, варивший жженку после занятий в доме у Огарева (где с 1913 г. был кинотеатр "Унион", а с 1939-го - повторного фильма, а теперь бог весть что), сделал из моей улицы улицу огнепоклонников. Когда хмельной факел следовало тушить шампанским, он вечно опаздывал с пробкой и жженка выходила ужасной.

Голова после такой жженки утром нещадно трещала, так что декабристы, пришедши будить революционера, насилу стаскивали его с постели.

Одна из первых рюмочных, где и выпиты и пропиты были многие литры и тыщи, тоже открылась здесь, на месте кофейни, где раньше была "Сберкасса" (с лубянскими слухачами в задней комнате), а еще раньше опять-таки рюмочная, куда жильцы доходного дома спускались в тапочках пропустить стаканчик на сон грядущий.

Hу или заглядывали после спектакля.

Большая Hикитская, ты ведь и самая театральная среди тебе равных.

Крепостной театр Познякова, бывший здесь на углу Леонтьевского переулка, не даст мне соврать: финал моей улицы связан со сценой, и оттого мостовая здесь напоминает подмостки. Театральные музы просто переселились напротив - под крышу Маяковки, в "Геликон-оперу", к Марку Розовскому.

Все остальное, как прежде, не изменилось.

Смотрите на фасад Маяковки - его рисовал молодой Шехтель - и заглядывайте в Калашный переулок, поскольку один километр Москвы мы заканчиваем у книжного развала.

Из любителей заспиртованных тварей и народных артистов мы становимся антикварами и букинистами. Здесь, на исходе улицы, я еще раз убеждаюсь в единстве времени, места и действия. Это значит, что если в Леонтьевском переулке была знаменитая "Лавка писателей" (но там торговал Бердяев, а не Есенин), то музы уже не покинут ее пепелища. Книжная лавка "Акция" в Калашном - наследница по прямой.

И это тоже по правилам этой улицы - самой "Книжной" улицы города.

Hа площади Hикитских ворот темнеет поздно. Когда во дворах сумерки, а в арке особняка Шаховской зажигают волшебный фонарь, площадь, как медуза в воде, мерцает матовым светом.

Там дальше, между домами у Садового кольца, догорает закат - и если верно, что сквозняк задул свечи у Пушкина, стоявшего с невестой под сводами Большого Вознесения, то я буду считать эту полоску закатного зарева тем, подвенечным огнем. И если правда, что доктор Живаго сел в трамвай у Зоологического и умер в нем, не доехав до Кудринской, то отныне и навсегда я называю красную линию улицы линией жизни.

В сторону Вознесения.