Михаил Сперанский - Иванъ Ѳедоровъ и его потомство

Условія возникновенія, какъ первой русской типографіи, такъ и послѣдующихъ въ значительной степени отличны отъ юго-славянскихъ, если даже мы и замѣтимъ нѣкоторую аналогію съ внѣшней стороны въ исторіи тѣхъ и другихъ. Первое отличіе московскаго книгопечатанія отъ южнаго заключается въ томъ, что на югѣ славянства, иниціатива если и принадлежала лицамъ, занимавшимъ офиціальное положеніе, каковы зетскій черногорскій воевода Црноевичъ или молдавскій господарь, она носитъ все же характеръ иниціативы личной, выражавшей личную заботливость воеводы или господаря о нуждахъ церкви; въ другихъ случаяхъ, какъ напр., видно изъ послѣсловія Бѣлградскаго евангелія 1552 г., мы имѣемъ дѣло прямо таки съ частной иниціативой и предпріимчивостью. Въ Москвѣ начало книгопечатанія, если и считается иниціативой царя Ивана IV, было во всякомъ случаѣ съ первыхъ же шаговъ дѣломъ государства, въ лицѣ царя заявившимъ о сознанной государствомъ потребности: какъ извѣстно изъ послѣсловія къ первопечатному Апостолу Ивана Ѳедорова, появленіе печатнаго станка въ Москвѣ связано съ тѣмъ, что съ одной стороны на Руси къ этому времени «многи святыя церкви воздвизаеми бываху», съ другой стороны съ тѣмъ и при томъ «паче же» (въ особенности) что эти церкви воздвизаемы были «въ новопросвѣщенномъ мѣстѣ во градѣ Казани и въ предѣлехъ его»: т.-е., дѣло связано было съ событіемъ общегосударственной важности — завоеваніемъ Казанскаго царства. Вторымъ побужденіемъ было также обстоятельство, имѣвшее въ XVI в. не частный, а общегосударственный характеръ: какъ довольно картинно объясняетъ то же послѣсловіе, царь, для удовлетворенія цѣлаго ряда новыхъ церквей, «повелѣ святыя книги на торжищихъ куповати», но между покупаемыми «мали обрѣтошася потребни (т.-е;, годны), прочіе же вси растлѣни отъ преписующихъ ненаученыхъ сущихъ и неискусныхъ въ разумѣ, ово же и неисправленіемъ пишущихъ»: т.-е., книгопечатаніе явилось, какъ средство дать однообразныя, правильныя книги. Наконецъ, третьимъ побужденіемъ было то, что въ Москвѣ уже знали о книгопечатаніи, не только у грековъ, въ западной Европѣ, но и въ Венеціи, т.-е. у славянъ[3]. Поэтому то съ первыхъ шаговъ московская печатня стала правительственной, содержимой не на средства лично царя или частнаго благотворителя, а казны: по указу царя, на его средства выстроенъ печатный дворъ, но находится онъ въ вѣдѣніи государственнаго учрежденія — приказа Большого Дворца, въ частности приказа книгъ печатнаго дѣла. Такое начало книгопечатанія, какъ дѣла государственнаго, обезпечило дальнѣйшую судьбу славянской печатной книги на Руси: несмотря на несчастія первыхъ лѣтъ существованія печатнаго двора, на смутное время литовскаго разоренія, печатное дѣло воскресло тотчасъ вмѣстѣ съ государствомъ, при Михаилѣ Ѳедоровичѣ и стало родоначальникомъ у насъ и гражданской печати. Тѣсно связанное съ внутренней политикой Московскаго государства, оно сохранило эту свою связь съ задачами государства и за его предѣлами. Этимъ объясняется въ значительной степени и дальнѣйшая судьба дѣла Ивана Ѳедорова и его товарища Петра Тимофеевича Мстиславца въ послѣдующее время за предѣлами Москвы. Я имѣю въ виду развитіе печатнаго дѣла на югѣ и западѣ Россіи — въ литовской Руси и въ Малой Россіи XVI–XVII в.в. Та сѣть типографій, которой покрывается юго-западъ русскаго племени во второй половинѣ XVI вѣка и въ теченіе XVII вѣка, — прямо или косвенно — вся почти цѣликомъ связана съ московскимъ книгопечатаніемъ. Эта связь наглядно видна по самымъ книгамъ, вышедшимъ здѣсь: тогда какъ юго-славянскія изданія воспроизводятъ въ шрифтахъ свои южныя рукописи XIV вѣка, русскія юго-западныя книги вмѣстѣ съ московскими взяли за образецъ московскую рукопись полууставную XVI вѣка. Начало книгопечанія, на юго-западѣ говоритъ о томъ же: отъ Ивана Ѳедорова непосредственно ведутъ свое начало типографіи: въ Заблудовѣ (1568–69), Львовѣ[4] (1573), Острогѣ (1580–1612); отъ Петра Мстиславца: виленская (1575)[5]; а то съ той, то съ другой изъ этихъ типографій связаны и другія юго-западныя: въ Евьѣ (1611), Кіевѣ (1617)[6], Кутейнѣ (1630) [7]; Могилевѣ (1616) и др..

Правда, для юго-запада Руси существовалъ и еще источникъ славянской печатной книги: это была чешская Прага, гдѣ уже въ 1517 г. Францискъ Скорина печаталъ Библію, а въ 1525 г. онъ же печатаетъ уже въ Вильнѣ Апостолъ; отъ этой послѣдней типографіи Скорины идетъ типографія Несвижская (1562), гдѣ Симонъ Будный печатаетъ свой Катехизисъ, и, быть можетъ, отъ нея же идетъ та «бродячая» типографія, изъ которой около 1580 г. вышло такъ называемое «Евангеліе Тяпинскаго». Но дѣло Скорины, видимо, успѣха не имѣло, какъ не имѣла успѣха и попытка продолжать въ Вильнѣ дѣло Швайпольта Фѣоля[8] въ лицѣ нѣкоего Василія Михайловича Гарабурды, напечатавшаго въ 1582 г., въ Виньнѣ же, Октоихъ. Причину этихъ неудачъ надо видѣть съ одной стороны въ самомъ характерѣ изданій Скорины, съ другой стороны, несомнѣнно, въ той роли, которую Москва съ половины XVI вѣка начинаетъ играть во внутренней политикѣ русскаго юго-запада и сосѣдней Польши. Дѣло въ томъ, что изданія Скорины и С. Буднаго, если и имѣли характеръ народный (языкомъ ихъ былъ языкъ русскій, отличный отъ литературнаго традиціоннаго, хотя уже мало-понятнаго), служили они, какъ, вѣроятно, и Евангеліе Василія Тяпинскаго, цѣлямъ частнымъ — сектантскимъ — небольшого сравнительно круга людей, примкнувшихъ или старавшихся примкнуть къ протестанствующимъ, социніанскимъ кружкамъ западной Руси, тогда какъ остальная часть русскаго населенія въ своей національно-религіозной борьбѣ противъ Польши и католицизма съ его уніей тянула ясно къ единовѣрной Москвѣ; а эта, также ясно, шла на встрѣчу юго-западному населенію русскому, въ то же время выполняя этимъ и свою государственно-политическую программу. Такимъ образомъ, если съ одной стороны частныя попытки въ силу своего характера оставались безъ видныхъ результатовъ и въ силу общаго положенія дѣла, то въ силу того же общаго положенія и благопріятныхъ обстоятельствъ частныя же попытки, встрѣчавшія поддержку извнѣ, не пропадали безслѣдно; поэтому то «братскія» типографіи, типографіи, основанныя борцами за народность и православіе, въ родѣ Хотчевичей (въ Заблудовѣ), Мамоничей (въ Вильнѣ), Острожскихъ (въ Острогѣ), Львовскаго братства, Виленскаго, Кіевской лавры и др., оказались разсадниками печатнаго дѣла на западѣ и югѣ Россіи. А тутъ то, какъ разъ во время, является фактическая помощь изъ Москвы; оттого-то и Иванъ Ѳедоровъ и Петръ Мстиславецъ явились основателями цѣлаго ряда типографій, частью лично (Заблудовъ, Львовъ, Острогъ, Вильна), частью черезъ своихъ учениковъ и преемниковъ, каковы, наприм., Спиридонъ Соболь, А. Вербицкій.

Но этимъ роль Ивана Ѳедорова и его товарища, лучше сказать, ихъ дѣла, не оканчивается. Не говоря уже о Россіи, печатная книга славяно-русская, получившая свое начало отъ Московскаго печатнаго двора и нашедшая себѣ продолженіе въ западно-русскихъ и южно-русскихъ типографіяхъ, книга эта сыграла видную культурную роль и за предѣлами русскаго государства и русскаго племени, отчасти продолжаетъ эту роль и по сіе время. Страна, гдѣ русская печатная кириллицей книга нашла себѣ примѣненіе и вліяніе, это — православный славянскій югъ, отчасти также Румынія.

Мы видѣли попытки юго-славянъ и румынъ, пользовавшихся въ церкви славянскимъ языкомъ до недавняго времени, бороться противъ «умаленія святыхъ книгъ» въ церквахъ, раззоряемыхъ и разграбляемыхъ «агарянскими чадами». Эти попытки начинаются ранѣе появленія печатной книги въ Москвѣ и на юго-западѣ Россіи, но рано же онѣ и прекращаются: XVI-й и особенно XVII-й вѣка на Балканскомъ полуостровѣ — время наибольшаго матеріальнаго гнета завоевателей турокъ и духовнаго гнета ихъ союзниковъ грековъ-фанаріотовъ; это время наибольшаго и матеріальнаго и литературнаго оскудѣнія на Балканахъ. Но это же время — начало духовной и культурной помощи замирающему славянству со стороны все болѣе и болѣе пріобрѣтающаго значеніе міровой державы Московскаго царства. Та роль духовныхъ меценатовъ, которая принадлежала когда-то балканскимъ государямъ и ихъ преемникамъ, полувассальнымъ, полунезависимымъ деспотамъ, воеводамъ, господарямъ, постепенно переходить къ Московскому государству и русскимъ представителямъ науки и литературы: русскіе литературные памятники, русскіе списки славянскихъ, памятниковъ начинаютъ пестрѣть все болѣе и болѣе среди сербскихъ и болгарскихъ рукописей; а эти послѣднія все чаще и чаще начинаютъ пріобрѣтать черты, типичныя для русскаго текста. Вмѣстѣ съ этимъ въ сербскихъ и болгарскихъ церквахъ юго-славянская старая печатная книга все больше и больше замѣняется книгой московской, чаще южно-русской печати.

Это наблюденіе находить себѣ и фактическое подтвержденіе: на многихъ русскихъ старопечатныхъ книгахъ, находящихся до нынѣ въ юго-славянскихъ церквахъ, или недавно тамъ бывшихъ и теперь перенесенныхъ въ общественный библиотеки, есть записи, свидѣтельствующія объ этой роли русской книги у юго-славянъ; такія надписи въ большомъ количествѣ найдемъ въ недавно (1902–1905 г.г.) вышедшемъ большомъ трудѣ Л. В. Стояновича: «Стари Српски записи и натписи» (Бѣлградъ — Академія). Приведу нѣкоторыя изъ нихъ для характеристики этихъ книжныхъ отношеній: