Шумит, гремит, содрогается зал. Конец безработице, конец забастовкам, локаутам, когда на улицах городов лилась рабочая кровь. Конец обогащению паразитов.
Вот гуцул из заброшенной деревни. Орлиное, прекрасное лицо. Вся обида горной верховины звучит в его голосе, вырывается криком протеста. Устами своего депутата говорит вся гуцульщина, заброшенная, обреченная на нищету, насильственно ассимилируемая.
На трибуну поднялась крестьянка из Тарнопольщины. Просто, не по-ученому рассказала она о крестьянской доле, о жизни в деревне. Сама прекрасная народная поэзия, самородное творчество говорило со сцены. Таланты, о которых никто не знал, о которых никто не беспокоился, которым никто не протянул руку помощи!
С искрой гнева в глазах молодая учительница говорила о жизни крестьянского ребенка, о школе, в которой нельзя было пользоваться родным языком, о тысячах неграмотных, которые живут в городах и деревнях.
Молодым мощным голосом звала, кричала со сцены человеческая обида. Громко звучал клич братства. Украинец говорил о тяжелой доле трудящихся — польских рабочих, поляк — об эксплуатации рабочих — украинцев и евреев.
Сегодня все понимают друг друга. На этой земле найдется место для всех, кто хочет трудиться. Нет места лишь врагам, явным и тайным. Грозно звучит завет: врага распознавать под любой маской и беспощадно уничтожить.
Западная Украина не отдаст того, что приобрела после многих лет гнета и обиды. Она никому не позволит вмешиваться в великие дела социалистического строительства. Объединяются и братаются крестьяне, рабочие, трудовая интеллигенция. Это новый день и новая жизнь.
Западная Украина начинает новую, счастливую, свободную жизнь. Красное знамя развевается над Львовом.
1939
САМОЕ БОЛЬШОЕ ВПЕЧАТЛЕНИЕ
С тех пор как я оказалась по эту сторону бывшей границы, меня постоянно спрашивают о впечатлениях. Представители печати, рабочие с заводов, прохожие на улице. Взрослые и дети. Десять дней я испытываю затруднение — выразить словами то, что переживаю.
Впечатления?.. Десять дней я живу в невероятном, удивительном мире. Десять дней я попеременно то улыбаюсь, то глаза мои полны слез. Добрые, дорогие люди, как трудно мне выразить то, что мне хотелось бы сказать!
Каждая минута приносит с собой нечто новое, нечто такое, что является для меня неожиданностью и открытием. И больше всего меня поражает и радует не то, что показывают нам, приезжим, как доказательство могущества и расцвета Советского Союза. Заводы, театры, замечательные здания. Да, все это необычайно, замечательно. Но вся красота и вся сила новой жизни проявляется здесь прежде всего в человеке.
Сейчас, когда мне предстоит описать впечатления о пребывании в Харькове, я отбираю самые сильные из них, — я должна рассказать о двух встречах.
Нас привели на турбогенераторный завод. В огромном цехе гудели машины, с грохотом двигались вверху подъемные краны, отливали золотом и синевой стружки стали, свернутые, как древесные стружки. Справа и слева — длинные ряды машин. С помоста мы смотрели вниз, на механические чудеса, железные чудовища, послушные человеку. Этап за этапом проходило перед нами рождение турбины.
— А вот и готово! — сказал стоявший подле нас молодой паренек.
Его карие глаза светились радостью. Радость звучала в его голосе. Как он гордился этой готовой машиной…
Радость труда и радость созидания. Этот паренек был здесь с самого начала. С момента, когда на пустырь пришли люди, чтобы строить. С выемки земли, с черной работы начали и рабочие и инженеры. Над пустырем стала подниматься железобетонная конструкция. Потом загудели, загрохотали машины. И родилась первая турбина.
— Это все наш труд — с первого дня.
Сколько радости в глазах, сколько счастливой молодости в голосе. Я слушаю удивительнейший рассказ о том, как возник завод. Перед нами развертывается живая повесть, от пустыря до первой турбины. Героическая, простая, поразительная история.
Казалось бы — обыкновенное дело. Я и до того видела заводы. Гигант из красного кирпича, угнетающий город. Стены, отгораживающие от жизни. Заводы-вампиры, высасывающие кровь из жил, пожирающие легкие, откладывающие на лицах людей печать старости. Заводы-проклятия.
А здесь завод-друг, завод — любимое детище, завод — радость. Свой. Собственный. Завод — предмет гордости и любви.
И я уже не слушаю объяснений. Все равно я ничего не понимаю в машинах и прислушиваюсь лишь к интонациям проводника. Как ему хочется все нам показать, разъяснить, рассказать! Чтобы мы точно уяснили себе, какую огромную, замечательную работу они выполняют здесь, как много дают советской отчизне.
Гудит, дышит, работает огромный цех. Да, здесь светло, чисто, свежо. Но вся красота завода лучше всего выражена в нашем проводнике. Он излучает радость, гордость, любовь. И думая о тех заводах — заводах-молохах, и о тех людях — людях, съедаемых непосильным трудом, — я лишь сейчас понимаю, что такое советский человек и советский завод.
А вечером ко мне в гостиницу приходят двое рабочих с того же завода. Старый и молодой. Один, который сидел еще в царской тюрьме, другой, который рос уже после революции.
Я слушаю стихи. Рабочий спрашивает, как они мне нравятся. Что сказать ему? Хотелось бы сказать очень много. И очень, очень сердечно. Но слова застревают в горле.
Сварщик, передовик. Работает, учится в институте — и пишет стихи. Он спрашивает меня о разных вещах — он все хочет знать. Проверяет, нет ли в стихотворении о Западной Украине каких-нибудь ошибок. Хочет, чтобы все было верно, добросовестно. Спрашивает, одобряю ли я, что он избрал темой демонстрацию под Луцком, где полиция убила учительницу.
И он сам не знает, как это прекрасно, что та, убитая, о которой даже заметки нельзя было нигде поместить, дождалась стихов о себе, стихов рабочего с советской свободной земли.
Стихи — планы — завод. Завод — гордость и завод — любовь.
Получаю на память стихотворение-песенку о папанинцах. Как много дает мне этот юноша, и какой бедной я чувствую себя в этот момент!.. Чем я могу отплатить за такой дар?
Я видела много изумительных, замечательных вещей на советской земле. Видела и еще увижу стройки, заводы, плоды труда и энтузиазма.
Но относительно одного у меня нет ни малейших сомнений. Можно построить дворец и создать завод при помощи денег, техники, наемного труда. Та или другая страна в той или другой части света может ценой тех или иных усилий создать дома-колоссы, заводы-гиганты. Но человека такого, как здесь, — может создать и воспитать единственно и исключительно Советский Союз.
И поэтому, когда меня спрашивают, что именно в Харькове или в другом месте произвело на меня самое сильное впечатление, отвечаю: человек.
1939
Отдаленные предместья Львова утопают в грязи. Бурно тает снег и потоками грязной воды заливает дорогу. Колеблемая ветром зыбь подступает к порогам осевших домишек.
Маленький зал клуба битком набит людьми. Это мои будущие избиратели.
Я рассказываю им о Советском Союзе, о том, что я видела по ту сторону Збруча. Слушают внимательно, молча. Я говорю и всматриваюсь в лица. Я знаю их. Долгие, долгие годы эти люди жили неизвестно на какие средства в полуразрушенных хибарках и гибли от вечной безработицы. Женщины нанимались стирать белье, убирать квартиры. Дети проводили дни в канавах, на панели. А над всем твердо держал власть бог, приказывая страдать смиренно, обещая награду в загробной жизни. Я говорю им о единственном в мире социалистическом государстве. Я знаю, о чем они невольно думают, внимательно прислушиваясь к моим словам. Об обуви, к которой нужны подметки, о крыше, которая опять протекает, о юбке, которая рвется, и о нарыве, который образовался на шее ребенка. Я говорю и об этих вещах.
Я знаю эту будничную жизнь, полную серой заботы. И говорю о счастье, которое наступает, о новой жизни, что строится и создается. Слушают внимательно. Жизнь обманывала их с раннего детства, не приносила им ни одного радостного дня. И они разучились верить ей. Потребуется много времени, чтобы поднялись их поникшие головы, чтобы губы стали улыбаться, чтобы распрямились спины.
Я с трудом пробиваюсь через переполненный зал. Меня хватают сморщенные руки: «Пани!.. Дайте ваш адрес. Я хотела прийти к вам по одному моему делу…»
Это ничего. Пришло время, когда прояснятся человеческие лица, зазвучит веселая песня, когда люди научатся говорить слово «товарищ».
Другое предместье. Зал кинотеатра гудит как улей. Галерка до отказа заполнена молодежью. Собрание еще не началось, но люди не могут сидеть спокойно.
— Да здравствует Красная Армия!
