— Ой, боже мой! Ой, горе мне, — восклицает вдруг Сора, — я не выдержку от них!
Оказывается, открутился кран, и весь стол облило кипятком. Минута смятения, мокрая скатерть закрывается полотенцем, и как будто ничего не было. Пьем чай «з вареньем». Двося достала гитару. Инцидент с краном испортил настроение, и она забыла, что должна быть «всегда» веселой. Несколько предварительных аккордов и…
Оставь его, его дхугая любит —
У ней пхава пхед богом и людьми…
Тебе себя отдать, ее он счастье сгубит,
Ты ж не найдешь забвения — пойми!
— Когда она играет, я люблю мечтать, — шепчет на ухо Дынькин. — Я ей не перебиваю, и она мне не перебивает. Она свое дело знает, я свое. А ну-ка, Двося, что-либо веселое!
Две гитахи за стеной
Жалобно заныли.
Этот памятный мотив…
Милый, это ты ли?
Эх хаз! Еще хаз!
Еще много, много хаз!
— Эх лаз, есцо лаз, — не вытерпел какой-то карапуз.
— Если бы моя Сора знала музыку, то я заставил бы ее даже в лавке играть, — шепчет Дынькин. — Я вам тоже советую взять жену с гитарой. Сожалеть не будете…
Беседа продолжается.
— Итак, мы кончили на интересе. Какой нам может быть интерес и какая иницеятива? Возьму пример. Если играют в карты в безденежные игры, то нет заинтересованности, бросают играть своевременно и ле-гают спать. Если же играют в денежные игры, то есть заинтересованность как одной стороне, так и другой. Одному выиграть, а другому отыграться, и играют до утра, — то ись если будем работать без интереса для себя, то какая может быть работа? Заработать кусок хлеба на день — и кончено? Хлеб и у старца есть! Мы хотим булку с маслом и сало со шкварками… При царизме наша страна не развивалась. Но тогда это была политика германского Вилегелема. А теперь, когда нет царя и нет Вилегелема, а руководящая партия, то какая должна быть, по-вашему, программа политики?.. Сора, ты же видишь, что человек хочет чай. Налей еще!.. И я говорю, что только так, а не иначе. Дайте нам, частным и честным гражданам, все гражданские права, заинтересовайте нас, и я вас уверяю, что заплутанный клубок расплутается. Дальновидный Владимир Ильич сказал: всурьез и надолго. Успомните слова великого вождя!
Прощались мы очень горячо.
— До свиданья! Прощайте!
— Будьте мне здоровеньки…
— Адье! — замахала ручками Двося.
Шая Дынькин пророчил верно: он попал в клетку. Слева от его лавки выросла кооперация с «рукопожатием», справа — госторговля со звездой. И Дынькину стало не по себе. Но «друзья познаваются в беде», и, выбравши «интересующих слов» из его последнего письма, я вновь лечу в Бобровицы. Приехал.
— Здравствуйте, здравствуйте! Очень рады!
— А Двося где?
— О-о-о… Она уже мама — Двося.
— Замужем?
— Еще как!
— А вы боялись, гражданин Дынькин?
— Конечно, боялись, — оправдывается он. — У меня целый зверинец. Хая, ставь самовар!
— 3 вареньем?
— А как же без?
— Она тоже играет на гитаре, — шепчет Шая Дынькин на ухо. — Вы видели, какая красавица? — Итак, я должен вам сказать, что мне стало очень плохо. Но не перебивайте меня и слушайте с головой. Частные торгово-промышленники, как овцы, полезны в хорошем хозяйстве. Овцы — удобная, выгодная и полезная скотина, которым корму мало требовается, уход коло их незатруднительный, а польза от их хорошая: шерсть и овчина, мясо и жир. Овец следует пускать вольно пастись по полю. Не швистать длинными цугами, не пугать собаками и не стригти часто. Если же пастухи швистят около овец своими длинными цугами, пугают собаками и забивают в одну кучу, они всегда пугаются, волнуются и не могут пастись… К чему это я веду? Вы можете это понять. Частные — те же овцы, удобная и полезная скотина. Но когда? Когда бы пастухи не пугали и не стригли каждого попавшего. А что мы видим сейчас? Еще пример скажу. Призывает до себя генерал Вандерфлит мужика и говорит: «На тебе, Иван, овечку. У ней десять фунтов. Корми и пои её, и чтобы через два года она имела опять десять фунтов». Сидит мужик и плачет: что делать? Не кормить — здохнет. Кормить — прибавит вес… Приходит цыган и спрашивает: что, мужик, плачешь? Однем словом, тут целый разговор идет. Но я скажу конец: цыган достал волка, привязал его к сараю, где овца живет, и овца на сколько покушает за день, на столько худеет от страха за волка, и через два года мужик отдал Вандерфлиту обратно овечку в десять фунтов. А смысл этой сказки вот какой. Это самое сделали с нами. Дали свободную торговлю всурьез и надолго, дали овце корму довольно, но поставили с одной стороны волка, а с другой — лёва. С одной стороны — кооперация с госторговлей, а с другой — финагент. Но овца не может иметь пользы от этого корма, ибо она кушает и оглядывается, авось изорвут ее. Скажите же, какая может быть польза, какой жир, какая, спрашивается, мясо и какой вообще аппетит?
— А вот и я!
На пороге Хая с самоваром. Она мило улыбается и стреляет мне прямо в сердце.
Мы движемся процессией в столовую. Хая рядом со мной…
— Вы уважаете музыку?
— Очень.
— «Баядерку» знаете?
. . . . . . . . . . . . . .
Шая Дынькин говорил в последнем слове так:
— Здесь, на позорной скамейке подсудимых, вместе с нами, частными и честными гражданами, сидит вся авторитетная верхушка финотдела и торготдела, и нашему обществу грозит или пять или даже все десять лет Соловков, ибо прокурор говорит: «Выщиплите сорную траву всурьез и надолго». Значит, Шая Дынькин больше не частный капитал, а Еремин — больше не фининспектор. Хорошо. С этим туда-сюда еще можно согласиться: одни давали, другие брали. Но когда гражданин прокурор говорит: оппортунизем, скатывание, сращивание, правый уклон, тут я спрашиваю: какой у Еремина или Дынькина может быть уклон? У рыбного торговца возможно одно из двух: или прибыль, или, не дай бог, убыток. Царь Давид сказал…
1927 год
