Виктор Боков, написав эти стихи, присоединил свой голос к голосу народа, который даже в управляемом ловкими шоуменами теледействе "Имя – Россия" поставил Сталина в конце прошлого года на одно из первых мест, а возможно, даже и на высший пьедестал народного признания:
Сталинский след с Мавзолея не смыт
Ни дождями, ни градом снарядным...
Он с рукой зашинельной стоит
И незыблемым, и громадным.
Тянется цепь его мрачных годов
Через молчанье кремлёвских башен.
Думал свалить его подлый Адольф,
Но сам свалился! А Сталин бесстрашен.
Что теперь со мной – не пойму:
От ненависти пришёл я к лояльности.
Тянет и тянет меня к нему,
К его кавказской национальности!
Это и есть ответ Виктора Бокова тележурналисту Сванидзе, который начинает при одном имени Сталина биться в падучей, и некоторым нашим пастырям, забывшим, что Сталин восстановил патриаршество, и депутатам Европейского парламента, жаждущим приравнять "сталинизм" к "гитлеризму" и выбросившим из памяти, что именно правительства их стран одевали своих сынов в коричневую форму и посылали в составе войск объединённой фашистской Европы к Ленинграду и Сталинграду. Да разве могут прийти на похороны такого Виктора Бокова Евтушенко, со стихами "Наследники Сталина" в кармане, Фазиль Искандер, сочинивший мерзкий и халтурный сценарий антисталинского фильма "Пиры Валтасара", или Белла Ахмадуллина, которая при мне в Грузии во время застолья, когда покойный Феликс Чуев поднял тост за Сталина, сорвала с себя туфельку и с визгом запустила её в ненавистного ей сталиниста? После этого понятно, почему она, выросшая в правильной советской кагэбэшной семье подписала в кровавом октябре 1993 позорное "письмо интеллигенции", призывавшее к расправе над патриотами.
Ещё при жизни Бокова в его родной деревне Язвицы, в родовой избе был открыт музей поэта, обустроенный его земляками. Подобным же образом создавался дом-музей Есенина в Константиново, дом-музей Шолохова в Вёшенской, дом-музей Пришвина в Дунино, дом-музей Астафьева в Овсянке. Все эти дома-музеи объединяет то, что они были собственностью писателей или их наследников, которые поступили бескорыстно и благородно, подарив свою собственность обществу и государству. И совсем другое дело, когда домами-музеями становятся дачи, которые не принадлежали ни их покойным владельцам, ни родственникам, но изымались и отчуждались у писательского сообщества всяческими административными и чиновничьими распоряжениями, как это случилось в Переделкино... Слава Богу, что у Бокова на родине есть свой народный музей.
Последнее стихотворение Виктора Бокова, опубликованное в "Нашем современнике" за месяц до смерти, заканчивается так:
Какие одолел я рубежи!
Как ни бодрюсь, а силы убывают,
Но человек, как тонкий стебель ржи,
Для блага всех свой колос наливает.
И мой народ меня благословляет!
Перечитываю последние предсмертные стихи Бокова и поражаюсь его неистощимому жизнелюбию. Он до конца выполнил завет своего старшего друга, а теперь и соседа по вечному упокоению Бориса Пастернака:
И надо ни единой долькой
Не отрекаться от лица,
Но быть живым, живым и только,
Живым и только до конца.
Народ пел и поёт песни Виктора Бокова, народ обустраивает ему музей, народ собирает деньги на оплату концертных залов для вечеров поэта, на его похороны и на его поминки.
Именно народ, а не власть и не каста, ещё находит силы опекать при жизни и достойно похоронить своего сына.
Вечная память тебе, сын народа-языкотворца, многострадальный и страстный до жизни поэт земли русской!
Вся эта история с Подрабинеком продумана не очень-то хорошим режиссером, быть может, первая его работа. К сожалению, теряем профи, теряем (тут, между прочим, у ветеранов, ветеранов-чекистов, специалистов по массовым представлениям, есть чему поучиться). Говорю так, потому что у меня глаз намётан, я видел по-настоящему хорошие фарсы. Сейчас же – не верю!
Обратите внимание, как ведут себя "наши". Видим, скопище зевающих студентов, одетых в форму, почему-то оранжевую, будто только что переделанную из формы оранжевых революционеров. На баррикадах Делак- руа я что-то не припомню никого в форме, а точно все выбежали, в чём были, на улицы из-за столов, из постелей, теряя обувь, и многие уже лежат поверженные. Типографские плакаты, профессионально исполненные стенды с грамотно написанными цитатами из Подрабинека.
И главное – слабые, инфантильные голоса, которых даже не слышно. Другое дело сын Подрабинека, может, его клон, который вылез, точно Гектор из осаждаемой Трои, побегал гневно в лагере жмущихся друг к другу, смущённо хихикающих парнишек и девчонок с термосами, и даже связываться не стал, не нашёл, куда приложить энергию. Может, единственно искрений персонаж во всей этой осаде: отчаяние в глазах, желание заступиться за отца, пусть и не правого?
Почему такие суконные голоса, где звонкость, где металл в гортани, где безумные, выпяленные глаза, достаточно было бы и этого: просто напугать. Это что, наша молодежь, защитники, и это что, значит, и мы такие? У чеченцев, что ли, пора учиться, которые в московском метро с пистолетами озорничают, во имя аллаха москвичей опускают. Если бы отца чеченца назвали вертухаем, "последовал бы незамедлительный удар ножом, и повторного удара не последовало б", как говорил о почти таком же народе, о корсиканцах, Мериме. А по сему скажу, как Станиславский: "Не верю!"
Стыдно за аморфность народа, за москвичей. Разве это народное возмущение? А народ действительно оскорблён. А может быть, режиссёру и не нужно было так убедительно разыгрывать начало (не дай бог) большой драмы, главное запустить маховик, а там после драки кулаками не машут.
Сверхзадача у режиссёра – объявим Россию недемократической страной: затравила, мол, Подрабинека, сразу двух зайцев убьём (во-первых, диссидент, во-вторых, еврей (опять с евреями что-то у них случилось), значит, снова взялась за старое Россия – может возникнуть сильный резонанс. Если это не поможет, то сделаем из Подрабинека мученика и, чтобы позлить русских, вскоре вручим ему Нобелевскую премию мира – это тоже хороший удар.
Не верю в пафосные слова о "других" ветеранах, о Чечне, о героях, поскольку знаю, кто пишет. "По делам их узнаете вы их". Они – оппозиция обществу и монолитному государству, "западники", которые после падения советского строя заняли крупнейшие политические посты.
А вот и дела, скорее "Дело №…": в России почти нет промышленности, и совсем нет сельского хозяйства; по границам её постоянно вспыхивают войны, миллионы беспризорных детей, бомжи и тунеядцы (не случайно же при Ельцине из уголовного кодекса исчезли статьи о наказании тунеядцев и бродяг, знал же бедовый, к чему приведут все лжедемократические преобразования – к безработице, нищете и разорению).
А ещё я писал в "Дне литературы", в статье "Святая ненависть", что правительство задумало поменять народ, русский народ на народ рабский, его позвали, и он тут же пришёл. И я оказался прав.
Что мы видим?
Наше население уже почти наполовину состоит из иноплеменья с общинно-родовым укладом жизни. Россия превратилась в кочевье. "Иностранные" рабочие из гуннских степей съезжаются не только для того, чтобы заработать, а закрепиться здесь, навязать свой варварский уклад жизни русским и москвичам. От них же этническая преступность, торговля людьми и наркотрафик. Большой список.
Но главное – нет веры в завтрашний день, а это, ребята, – хана. Но даже и теперь мы, превознемогая весь этот ужас, строим своё простое человеческое счастье. Ан нет, ещё, оказывается, недостаточно нас мордой об асфальт.
Что вам ещё надо? Почему в панике шипите, когда у русских начинает налаживаться жизнь? Чего вы?! Жизнь коротка, на её устройство даётся всего-то несколько лет. Глядишь, а её уже и не осталось, да тут ещё всякие перемены, и о колено тебя, и лет десять-пятнадцать из жизни прочь, пока из простого, но со всеми социальными гарантиями, и уверенного в завтрашнем дне советского инженера превратишься в жопомылрайдера или в какую-нибудь другую американизированную сволоту. Почему продолжаете оскорблять, выгораживая "своего"? Завелись, что ли?
