— Хочу, чтобы мама с папой были счастливы, — грустно отвечает девочка.
— Видно, не ладят в семье, — поясняет мне Оно-сэнсэй. — Обычно школьники желают одного: успешно сдать экзамены.
— Кстати, — добавляет профессор, — мы почти у цели. — И в голосе его звучит обнадеживающая нотка.
Вот и салон «Руру», литературная Мекка местных поэтов, прозаиков, живописцев. У салона есть и другое, неофициальное название: «Гнездо искусства».
Хозяйка и ее взрослая дочь — обе в красивых кимоно — словно родных, встречают профессора и его спутников. Шумно рассаживается молодежь. «Мне дороги эти места…» — читаю в улыбке сидящего рядом со мной Оно Тосабуро. Это любимое его кафе, здесь он всегда желанный гость.
Изнутри «Руру» — узкая длинная коробка. Если вытянуть руки, упрешься в стену, выложенную камнем. Кругом керамика, современная живопись. Все это — плод фантазии скульптора Асано Мофу, который в 30-е годы вместе с поэтом Оно участвовал в движении за пролетарское искусство и поэзию.
Какой же разговор о поэзии может обойтись без пива, столь популярного в Японии? Так считает хозяйка. И гости разделяют ее мнение. Крепкие напитки здесь не в почете: их заменяют пиво или сакэ — рисовая водка градусов восемнадцати, которую чаще пьют в подогретом виде.
Кроме Оно Тосабуро сюда пришли преподаватели возглавляемой им Осакской литературной школы, поэтессы Минатоно Киёко и Фукунака Томоко, поэты Иноуэ Тосио, Акамацу Токудзи, Курахаси Кэнъити, критик Мацуока Акихиро и будущий писатель Хино Нориюки…
— Реализм — это выражение отрицания действительности или возможность видеть сквозь эту действительность будущее, — разъясняет свою позицию Оно Тосабуро. — Это проникновение в жизнь и ее отражение, отражение, но не фотокопия… Дать почувствовать аромат жизни, живой, красочной, как букеты цветов, — вот что значит быть реалистом.
Оно Тосабуро пишет свободным стихом. Эту форму поэзии предпочитают многие поэты современной Японии. В произведениях, написанных свободным стихом, нет той напевности, что украшает музыкальный классический стих. Здесь главное — содержание. Запомнилась фраза в одной из книг Оно Тосабуро: «Самая броская особенность современной поэзии в том, что она придает большее значение образности мышления, чем музыке слов, зиждется на конструировании этой образности».
— Кто ваши любимые поэты? — спрашиваю я и слышу в ответ имена, создающие весьма определенное представление о вкусах моего собеседника.
— Маяковский и Евтушенко, но в первую очередь Маяковский. В ГДР — Брехт. Во Франции — Поль Элюар, Жак Превер. В Южной Америке — Пабло Неруда. В Турции — Назым Хикмет. В Англии — Огден. В Японии — Канэко Мицухару..
— Как относятся в Японии к русской литературе?
— Мы, японские писатели, выросли под влиянием Гоголя, Достоевского, Толстого и высоко их ценим. В студенческие годы я увлекался Сологубом, Арцыбашевым, Леонидом Андреевым, был влюблен в арцыбашевского «Санина». Но и тогда предпочтение отдавал Тургеневу в переводах Енэкава Macao и Накамура Хакуё и Чехову в переводе Накамура. Запомнился надолго «Слепой музыкант» Короленко. Люблю Лермонтова.
— Говоря о Тургеневе, вы упомянули имена двух талантливых японских переводчиков. Каких принципов должен придерживаться в работе переводчик художественной литературы, поэзии?
— Основной принцип — высокое качество. Пушкин был очень плохо переведен на японский язык, поэтому я не назвал его в числе моих любимых поэтов.
— Часто переводят не писатели, не поэты, потому и художественные достоинства таких переводов не высоки, — добавляет поэт Акамацу.
— Для переводчика важна не форма, не рифма, а содержание, мысли и образы, дух поэзии, — продолжает профессор Оно. — Например, Китагава Фуюхико сделал превосходный перевод дантовского «Ада». До него Данте переводил Яманоути Хэйдзабуро, но не понял его, стремился прежде всего сохранить форму, не проникся духом великого творения — и потерпел неудачу. Поэта может перевести только поэт! Китагава — настоящий поэт, Яманоути же не был поэтом. Первый постигал суть произведения, второй лишь слепо следовал букве.
Оно-сэнсэй говорит горячо, вдохновенно. Неужели ему под семьдесят? Неужели у него шестеро детей и одиннадцать внуков? Не шутит ли сэнсэй? Но все же приходится поверить. Оно Тосабуро — самый многодетный поэт в Японии.
Наклонившись ко мне, Минатоно Киёко доверительно шепчет:
— Мы давно не видели сэнсэя таким воодушевленным.
А Минатоно? Вот уж поистине: женщине столько лет, на сколько она выглядит. Мне вспоминается, как самозабвенно веселилась Минатоно на товарищеском ужине в ресторанчике «Маруман», которым завершился литературный вечер во Дворце культуры. Шутила, смеялась, пела русские песни, задорно дирижируя разноголосым хором. Никому бы в голову не пришло, что у нее не только дети, но и внуки.
До войны поэтесса работала машинисткой в конторе завода, участвовала в пролетарском движении. Несколько лет назад умер ее муж — инженер. Сейчас Минатоно, по ее словам, «домохозяйка, читающая лекции о поэзии» в Литературной школе, активистка местного отделения Общества японо-советских связей и дружбы. О своем писательском труде она скромно говорит: «Я — поденщик культуры».
«Японская поэзия расцвела лишь, после войны. Если бы снова пришло время фашизма, мы не смогли бы свободно писать» — таково убеждение Минатоно.
— Чем отличается, по вашему мнению, современная поэзия от старой?
— Ритм стихов в форме синтайси, которым великолепно владел классик литературы XX века Симадзаки Тосон, схож, как вы правильно говорите, с ритмом стихов в форме тёка, которые писал тысячу лет назад великий Хитомаро. Это ритмическое сходство осознавал и Тосон, поэтому свои стихи он стремился расцвечивать словами. Мы же, современные поэты, наполняем свои стихи… горем. В этом одно из отличий современной поэзии — поэзии свободного стиха — от старой.
— Древняя лирика, на мой взгляд, лирика покорных, — вставляет слово Акамацу Токудзи, — если учесть, что ей чужд пафос борьбы за свободу, а современный свободный стих — достояние освобожденного человека.
— В этом смысле, — поддерживает его Минатоно, — даже лирика прославленного Исикава Такубоку в какой-то мере кажется нам, мягко говоря, закованной в кандалы. Почему? Да потому, что в ней много грусти, тоски, смирения. Н почти нет гнева! А гнев — проявление свободного человека, раскрепощенного духа.
— Значит, стихи пролетарского поэта Огума…
— Да, — не дожидаясь конца вопроса, восклицает Акамацу, — он писал свободным стихом. Огума был борцом! Антифашистом!
Минатоно — автор лирического сборника «Рыбья речь». Конечно, ей хотелось бы издать новую книгу, она много пишет, но — увы! — она не может позволить себе этой роскоши: за издание нужно платить.
— А вы, Акамацу-сан [3], тоже платили за свой сборник? — я показываю ему только что вышедшую книгу.
— Пятнадцать тысяч иен — тираж четыреста экземпляров.
— Вы не поверите, — говорит Минатоно, — когда я прочитала в журнале «Советский Союз» стихи одной двадцатилетней поэтессы и узнала, что тираж ее первого сборника — десять тысяч экземпляров, я плакала от радости за нее. У нас это невозможно…
Невозможно. Теперь понятно, почему не верилось моим японским друзьям, что в издательстве «Правда» вышел переведенный мною сборник «Волны Японии» тиражом в сто тысяч экземпляров. «Такому тиражу позавидовал бы любой японский писатель», — сказал по этому поводу в интервью «Литературной газете» один из виднейших романистов Японии, Нома Хироси. Как рассказывал в Москве один токийский поэт, «условия жизни поэта в СССР и Японии коренным образом различаются… Сборники стихов издаются у нас крайне маленькими тиражами. Считается, что две тысячи экземпляров — это очень хорошо… Немало поэтов издает свои произведения на собственные средства. В подобных условиях не может быть и речи о том, чтобы прожить на гонорар…»
— У нас это невозможно, — повторяет Минатоно. — Начинающий автор может опубликоваться только за собственный счет.
Сидящий напротив молодой поэт Курахаси за издание сборника заплатил… сто тысяч иен! Правда, Оно-сэнсэю не приходится платить — выручает слава, как и поэта Иноуэ Тосио, лауреата премии «Эйч».
— У нас в Японии немало литературных премий имени прославленных поэтов и прозаиков — Такамура, Муро, Акутагава… Но даже очень хорошие мастера не всегда их удостаиваются. Это связано с коммерческими интересами издательств. Не так ли? — обращается поэтесса Минатоно к Иноуэ Тосио.
Тот утвердительно кивает головой, попыхивая трубкой.
Немногословный, размеренный в движениях, я бы даже сказал, солидный, в том лучшем смысле этого слова, когда оно характеризует человека, знающего, как обрабатывать поле и добывать хлеб, Иноуэ Тосио — певец полей, лауреат самой популярной в Японии литературной премии, присуждаемой поэтам.
