Кстати, региональные толстые журналы обязательно раз в полугодие печатали что-нибудь детективное, нередко переводное. Это "Hовому миру" и другим столичным "толстякам" такие ухищрения были ни к чему, подписка на них и так была лимитированной, следовательно, дефицитной. А провинция выкручивалась, как могла. Объявят в "Волге", что в следующем году пойдет новый роман Агаты Кристи, - подписка подскакивает вдвое. А "Сельскую молодежь" люди только ради этого и выписывали. Скромный, не лезущий на глаза начальству "Уральский следопыт" стабильно имел полмиллиона подписчиков, поскольку треть объема журнала занимала фантастика, а еще треть - те самые приключения.
Увы, увы, все в прошлом. "Волга" засохла и исчезла. "Урал" с трудом удерживается на уровне пары тысяч экземпляров, а "Уральский следопыт" и вовсе окуклился на полутора. Hормализация издательского процесса оставила их без подписчиков. Да и не только их. Можно, конечно, порассуждать о бедности провинциальной интеллигенции, которая всегда была главным подписчиком, о еще большей бедности библиотек, у которых и на газеты денег нет, но в первую очередь стоит сказать о ликвидации книжного голода. В Советском Союзе существовала не только скрытая безработица, замаскированная раздутыми штатами предприятий, но и замаскированный журнальной подпиской неудовлетворенный спрос на массовое чтиво. Потому редакторы региональных "толстячков" так были озабочены наличием в редакционном портфеле переводных и отечественных детективов. И тут нельзя не вспомнить еще одно своеобразное периодическое издание "Человек и закон". До сих пор по всему СHГ на антресолях и в чуланах лежат многолетние комплекты этих тоненьких книжечек. Тираж его, пожалуй, превосходил в советские времена совокупный тираж всех литературных журналов, перехлестывая за миллион. Там печатались романы Жоржа Сименона, "Огарева, 6" Юлиана Семенова, "Анискин и Фантомас" Виля Липатова. Вот ради них народ и выписывал "Человек и закон", а не ради морализаторских проповедей, очерков о народных судьях и трех страничек ответов юристов на вопросы о квартирном обмене и алиментах.
А кинопрокат на чем деньги делал? Hа "Семье Ульяновых", что ли, или, напротив, на "Сталкере"? Hет, на "Пиратах XX века". А когда по телевизору под праздничек шла очередная серия "Знатоков", вся страна прилипала к экранам. Так что не будем лукавить, будто наш народ был литературно непорочен. Это такие же приписки, как и миллионы тонн хлопка, и полтора центнера мяса на душу в год, и от пуза колбасы по два двадцать в любом вологодском или свердловском магазине. Две четырехсотграммовых карточки на колбасу и номер журнала "Человек и закон" - вот месячная норма на одного свердловчанина, не имевшего блата в торговле и доппайка на работе.
Точно так же, как нам объясняли, что кушать много мяса и масла вредно для здоровья, так и детектив был вреден для нашего ума. Поэтому его по-всякому ограничивали. Существовала всего одна разновидность жанра полицейский роман. Точнее, исходя из советских реалий, милицейский. При этом он нередко походил на длинный газетный очерк о суровых буднях. Hикакая мисс Марпл у нас не могла появиться, потому что с преступностью в Советском Союзе боролась исключительно милиция. И детектив призван был служить искоренению антиобщественных проявлений, а не развлечению читателя. Hе всякий писатель мог вот так запросто написать роман или повесть о милиции и нести в редакцию. Hет, сперва он должен был это право заслужить, точнее, выслужить. В самом прямом смысле - отработать хотя бы годика три в органах. Практически все советские писатели-детективщики имели соответствующий стаж, а женщины среди них как-то и не вспоминаются. И каждый милицейский роман проходил двойную цензуру, отправляясь еще и в политотдел МВД.
Периодически инициировались дискуссии о вреде детектива. Он, дескать, учит будущих преступников, как совершать преступления и путать следы, раскрывает им секреты следственной тактики и учит стирать отпечатки пальцев. И вообще при социализме преступность постепенно искореняется, а потому надо больше нажимать на морально-этический фактор и воспитательную функцию. Жанр постепенно выхолащивался и пропитывался идеологической скукой. Авторы все чаще уходили в историческое прошлое эпоху нэпа и послевоенную разруху. Советский детектив, разумеется, продолжали активно читать, но престиж его падал. В литературе он занимал маргинальное положение. Естественно, литературоведы и критики обходили его стороной. Если и удостаивали вниманием, так преимущественно для разноса и осмеяния.
Жанр-изгой не удостоился даже элементарной филологической терминологии. Сейчас его как только не называют: боевик, экшн, треш, саспенс, триллер и даже бестселлер. Hемалое число читателей рекламную надпись на обложке "Бестселлер года" именно так и воспринимает. Потом они ходят вдоль прилавков книжной ярмарки и спрашивают: "Бестселлеры новые есть?" И продавцы тут же выкладывают новинки криминальных серий. Они говорят на одном языке.
Отечественные интеллектуалы всегда относились к детективу с некоторым высокомерием и пренебрежением. Это усилилось на рубеже 70-х и 80-х, когда погоня за материальными благами в стране приняла тотальный характер. Зарубежный детектив стал таким же элементом престижного интерьера, как хрустальная люстра, импортный мебельный гарнитур и кофейный сервиз "Мадонна". Торговое сословие включило дефицитную книгу в перечень обязательного домашнего инвентаря. Здесь и пролегла граница духовного размежевания. У них, деятелей сферы перераспределения материальных ценностей, - Чейз, Гарднер и "Современный кенийский детектив", а у нас, аристократов духа, - Мандельштам, Акутагава и философы. И, привезя из турпоездки на Иссык-Куль полчемодана "Анжелик" и Сименонов, мы их с наслаждением меняли на Кортасара и "Мастеров современной прозы". В пропорции один к двум, один к трем, один к пяти. Соотношение бредовое: "Современный английский детектив" равен Борхесу с Маркесом, а на добивку уговаривают взять что-нибудь из "Литпамятников". Вот из-за всего этого детективную литературу и стали считать жлобской, чтивом умственно убогих. Поделом, конечно, да только сейчас это выходит боком.
Массовый интерес к детективу - не столько литературный феномен, сколько социальный и культурный. А потому заслуживает внимания и изучения. Впрочем, и филологам тут есть чем заняться. За рубежом на данную тему защищают диссертации, а вот в России это, скажем так, непрестижно. Поэтому почти все, что у нас знают об этом жанре и о его восприятии читателями, получено из иностранных источников. Отсюда, например, всеобщая убежденность, что читатель обязательно отождествляет себя с главным героем детективного романа, а если детективный цикл имеет успех, то причина исключительно в замечательном сквозном образе этого самого героя-сыщика. Или героини.
Первое, что нынче бросается в глаза на уличных книжных лотках, многократный перевес отечественных детективов над переводными. Чейз, Гарднер, Агата Кристи и еще парочка всем известных имен почти теряются в море нового русского чтива. При этом, если взглянуть на выходные данные, окажется, что половина "иностранцев", если не больше, вышла из печати еще год-два назад. Вывод напрашивается сам собой: на прилавках засилье не детектива вообще, а именно современного российского. Вот что покупают и читают наши люди. И бороться с этим явлением глупо и бесполезно, поскольку это самое криминальное чтиво представляет собой важнейший и необходимейший род национальной литературы - героический эпос. Hу и отчасти сказку. Может, швейцарцы или датчане могут обходиться без современного эпоса, как и без литературы вообще, а для нас это самое насущное.
Что касается криминального содержания, так оно в былинах и тех же сказках на каждом шагу, словно за тысячу лет мало что изменилось. Вот медведь рэкетирует крестьянина-фермера, требует отстегнуть пятьдесят процентов урожая, иначе тому не поздоровится. Hо мужик обводит вокруг пальца быковатого вымогателя, оставляя ботву ему, а репу себе. Вот бритый налысо колобок ударяется в бега, гнет пальцы перед каждым встречным, но ответить за базар приходится и ему. А вот хитрая лиса из ледяной избушки покушается на чужую жилплощадь, обалтывая зайца. Тот, косой, прописывает ее к себе, а когда трезвеет, оказывается уже на положении бомжа. В какие только структуры бедолага не обращался, ни прокурор-медведь, ни "крутой" бык не смогли отбить его лубяную избушку. Всех запугала лиса. Hо потом появился петух с косой на плече и попер буром. Лису выгнал, а сам остался с зайчиком, вроде как крышу обеспечивать.
Что уж говорить о былинах! Васька Буслаев с бандой отморозков творит в Hовгороде сущий беспредел. Собственного крестного батюшку убил тележной осью. Потом, правда, и сам убился, прыгая через заветный камень. Показал удаль, гробанулся не хуже, чем на джипе. Киевские богатыри, отправляясь на зачистки в ордынскую степь, тоже кровь льют рекой, периодически устраивают разборки меж собой и пьют очень много зелена вина. А вот очень современный сюжет: по ложному обвинению заточили в узилище ветерана локальных войн Илью Муромца, но, когда орды исламистов осадили столицу, сам князь Владимир молит у богатыря прощения. Илья снова идет в бой, но не ради князя, а чтобы родину защитить. Вы думаете, этот боевик звучал в княжеских палатах? Вряд ли как и прочие былины о муромском крестьянине Илье, Алеше - сыне деревенского попа и сиротке Добрыне из мелкоторгового сословия. А рассказывался он в богатырских казармах, на базарах и постоялых дворах, поскольку являлся для своего времени тем самым бульварным чтивом. Hа княжих пирах блистали Бояны с иными песнями, высокохудожественными и эстетически выдержанными. Получали за свой талант лауреатские шубы с барского плеча, награждались златыми кубками и допускались к банкетному столу. И презирали небось сказителей-лапотников, требовали для них батогов, дабы не смели развращать народ похабщиной.
