Велика армия проводников искусства и знания в мире — юные, старики, женщины и дети. Всего больше юных. За ними будущее.
Велика армия, но ведь и это только начало. Сколько готовых вступить, но еще не призванных в ее ряды. Знаем, дойдет черед и до них. Истинно: правы те, кто говорит: «Все люди — художники, но мало кто знает об этом». Скоро узнают. Узнают все.
* * *
Мы разучились дышать полной грудью. И живя в тесных и темных ущельях, называемых нами домами, мы в какой-то мере уподобились первому человеку, чье жилище мало чем отличалось от логова зверя.
Но он, наш предок, знал восторги свободы, знал упоение в открытой борьбе, знал детскую радость неожиданных открытий.
Мы лишены и этого. Мы потеряли представление о том, что такое свет, воздух, сила, крепость и красота.
Мы сузили наш взгляд на задачу художника, видя сущность всего его дела в поставке картин на наш рынок.
Мы преступно пренебрегли живым источником художественного вдохновения, полными современной гармонии образцами космического творчества — причудливой окраской и формами животных, растений и камней.
И мы несправедливы, называя мертвыми создания тревожного и пламенного человеческого духа, продукты творческой воли, работу трепетной, живой человеческой руки.
Мы забыли, что памятники искусства, отражающие жизнь, — суть куски самой жизни.
Как забыли и то, что всякое творчество, направленное на улучшение, обогащение, просветление и продолжение этой прекрасной, единственной по своей красоте земной жизни до пределов поистине чудесного, нетленного существования, есть, конечно, художественное творчество.
Мы жестоко ошибаемся, исключая из семьи великих художников Бербенка, занимавшегося всю жизнь вопросами улучшения растительных видов, или игнорируя любого иного работника мысли, погруженного в заботы об улучшении нашего людского существования.
Наука и искусство — родные сестры.
И мы знаем несчетные примеры, подобные примеру Фламмариона, когда научный труд читается нами как поэма, а поэма дает материал для точных выводов.
Исследователи неведомых стран — все Нансены, Козловы, Свен-Гедины, ученые всех видов — Освальды, Боры и Менделеевы, мудрецы — Сакиа Муни, Конфуции и Магометы, изобретатели, подобные Эдисону и Маркони, простые смертные бывают больше художниками, чем те, кого мы привыкли называть этим именем.
Но их творчество распылено.
В их задачу не входит забота о прекрасном, и они служат ему, не сознавая значения и красоты результатов своего труда.
Они разъединены, разбиты на лагеря, далеки друг от друга, и одинокие голоса их тонут в шуме голосов безличной толпы.
Протекая в сфере как бы полунамеков и выражая то, что еще не осознано в полной мере, творчество Рериха задевает все вопросы, поставленные нами на разрешение.
Мы читаем его картины, как книгу, и видим себя героями его эпических вымыслов.
В нем самом нас пленяет редкостное сочетание — огромные знания, обычно присущие лишь изверившимся и малоподвижным натурам при наличии бодрости и сил, свойственных человеку, едва вступившему в жизнь.
Мы знаем, что он не разделяет наших сомнений и колебаний. Но мы верим и будем верить, что Рерих не остановится на полпути. Но пойдет дальше. Исследуя. Поучая. И преображая своим чудесным искусством нашу темную, бессолнечную действительность.
* * *
Перед нами картина — холст, краски, подрамник. Мы не знаем ее сюжета. Предположим, что мы не знаем и имени ее автора. Но мы занимаемся искусством. И мы склонны даже иногда покритиковать. Нам не нравится тон лица крайней фигуры. Мы находим композицию несколько нарочитой, а колорит преувеличенным. Мы смотрим, а затем отходим в сторону. И что же? Картина преследует нас. Мы чувствуем на себе магию ее красок. Необъяснимую власть того самого колорита, сюжета и композиции, которые мы только что так легко осудили.
В нас самих происходит какая-то перемена. Сначала неясно. Потом все отчетливей мы начинаем замечать, что мы уже не прежние. Что-то коренным образом изменило нас, наши вкусы, наши стремления, наше поведение.
Мы начинаем быть терпеливее с врагами. И больше теперь ценим друзей.
Мы не верим в чудеса. Еще меньше мы верим в исцеление силой искусства.
И все же мы чаще и чаще задумываемся над тем, над чем раньше никогда не думали.
* * *
Не называйте Рериха «мистиком». Не возводите хулу на знание, недоступное вам.
Помните, «что отрицающий великую реальность всего сущего так же невежествен, как отрицающий беспроволочный телеграф, радий, передачу снимков на расстояние и все те реальные научные вещи, которые так недавно казались сказкой».
Удивительная методика оптики за последние 100 лет открыла нам миры ничтожнейших живых существ, и строение живых клеток, и строение неорганической природы, и строение звездного мира.
Но не обольщайте себя мыслью, что нет «чудес».
Ибо где вы найдете доказанные свидетельства всему, что происходит в мире?
И еще знайте, что кроме «чудес техники» есть чудеса воли и творческого духа человека.
* * *
Не забывайте, что искусство обращается прежде всего к «фантазирующему разуму» — представляет, строит догадки, предположения, рисует картины и образы, каких не видели и не увидят, может быть, никогда многие из нас.
Не забывайте, что «фантазирующий разум» есть способность, при которой каждая мысль и чувство рождаются одновременно с их чувственным отражением или символом.
Не забывайте, что всякое произведение искусства символично, а прямая и первая обязанность художника не доказывать, а показывать.
Будьте доверчивее к людям искусства.
Не закрывайте дверей, так широко распахнутых перед вами.
И не твердите угрюмо «не знаю», «не видел» тогда, когда вас еще только зовут «смотреть».
Ведь не спрашиваете вы у неба, почему оно голубое, а у травы, почему она окрашена в зелень? Зачем же вы требуете от художника, получившего нужное ему вдохновение путем прямого и личного соприкосновения живого ума с миром, чтобы мир его представлений был окрашен в ваши краски? Да и что значат «ваши», тусклые краски по сравнению с сияющей, радостной палитрой Рериха?
* * *
Мы пришли в этот мир не для полноты познания (это свыше наших сил), но для полноты привязанностей к миру. И мы не знали бы приступов отчаяния и учащающихся самоубийств — этих признаков разложения мирового духа, если бы чаще думали о наших кровных связях с мировой гармонией.
* * *
Против недугов века. Против гнева, злобы и жестокости нет лучшего лекарства, чем искусство. И нет опытней врача, чем служитель истины и красоты.
Часто слышим. Часто говорим и сами о ком-нибудь: «Он заразил нас своею печалью». Будем же не печалью, а радостью заражать сердца друг друга.
Преисполнимся радости. Радостью, Великой Радостью заражает нас искусство Рериха. Радость сулит нам грядущий, новый мир.
* * *
Не слова, а действия. Не домыслы, а свой личный труд должны принести мы в дар мудрому художнику и его делу. Ибо дело Рериха — дело нас самих.
Сомкните ряды, уверовавшие. Соединитесь для того, чтобы разнести по всем странам мира светлую весть о могуществе прекрасного.
* * *
«Пути Благословения» Рериха не собрание отвлеченных рассуждений. Не утопия, подобная утопии Мориса, но утверждения, выводы, основанные на бесчисленных фактах.
* * *
У Рериха практицизм, культура, вкусы западника. Непреклонная воля северянина. И созерцательная душа поэта, делающая его столь близким сыном Востока.
Его ум полон великих воспоминаний.
Своими узкими, пристальными и глубоко посаженными глазами он смотрит на здешний видимый мир как на некое отражение далекого мира, в котором он жил когда-то и где будет жить опять, верный тайне бесконечных превращений всего живого и сущего.
Мы изумляемся его энергии и неисчерпаемым запасам его творчества.
А он не перестает и, надо думать, никогда не перестанет удивлять нас богатством, которое таят извилины его мозга. Когда его глаз устанет смотреть на великолепие зрелищ, протекающих в его воображении, он отдыхает. Он берет перо и набрасывает на бумаге избыток того, что частично мы видели на его картинах.
Он рассказывает о первых днях пребывания человека на земле, о его замыслах в борьбе с косными силами природы. Он описывает нам быт и нравы наших предков с таким трепетным волнением и таким изобилием подробностей, что власть прошлого окончательно овладевает нами. Он говорит языком очевидца: о татарском полоне, о жестоких набегах викингов, о степи, где никнет ковыль, стынут трупы и ворон клюет добычу.
Он заставляет нас отчетливо слышать, как враг крадется из-за кустов и как наш предок поет своим детям о стране чудес, обещанной людям, как счастье, далекой Индии.
