Знаки "падения" - перечисленные выше больные вопросы современности. Эти "чудовища" определяют уже не только трагизм судьбы человека, но и его "болезнь". Борьба с ними требует нового героизма, направленного и на внешний мир, и в глубь собственной личности. Это определяет и постановку основной проблемы "Властелина Колец" - проблемы человечества на путях истории и нравственной ответственности каждого за эти пути.
Неудивительно поэтому, что "Властелин Колец" имеет такую широкую аудиторию и в первую очередь завоевал студенческие общества, причем пик популярности книги совпал с волной студенческих волнений 60-х годов. Сознание ущербности и бесчеловечности современной действительности, лежавшее в основе выступлений молодежи, находило параллели в картине мира, созданной Толкином, картине фантастической, но имевшей совершенно реальную цель - научить людей ясно видеть и отличать овец от волков.
По характеру художественной действительности, изображенной во "Властелине Колец", роман соотносится с фантастикой. Конфликты, разворачивающиеся на современном" Западе как столкновение человека с безликой силой, изображаются здесь через схватки фантастических персонажей, общие законы приобретают телесные формы и индивидуальные судьбы, физические явления имеют нравственный смысл. Средиземье и непохоже на современность писателя, и одновременно аналогично ей.
Книга, снискавшая такую широкую популярность, естественно, привлекла к себе внимание собратьев Толкина по "цеху" фантастики. В ней искали, и порою находили, элементы, которые, как представлялось некоторым писателям и издателям, способны сами по себе обеспечить фантастическому роману если не литературный, то коммерческий успех. После Толкина пышным цветом расцвела влачившая ранее жалкое существование "героическая фантастика" или, более точно, "фантастика меча и колдовства", как её именуют западные критики. Не говоря уже о писателях, составивших себе репутацию именно в этой области (А. Нортон, Э. Маккаффри), экскурсы в неё часто совершают и известные в научной фантастике авторы (П. Андерсон, Б. Олдисс, У. Ле Гунн). Результаты такого вторжения не всегда, к сожалению, утешительны. Копируя ряд внешних приемов романа Толкина, все эти книги уступают "Властелину Колец".
Эпическая широта романа Толкина тоже оказалась привлекательной для фантастов последующих десятилетий. Вместо привычных для довоенной фантастики серий, посвященных каким-то отдельным приключениям сквозного героя, появились три-, тетра - и пенталогии, подробно развивающие один обширный и разветвленный сюжет. Вслед за Толкином авторы снабжают их картами, словарями, видя в этих внешних атрибутах залог достоверности создаваемого ими мира. При этом футуристическая окраска традиционной "космической оперы" уступает место почерпнутому у Толкина средневековому колориту, инопланетяне заменяются чародеями, астронавты - странствующими рыцарями; меч крестоносца и дворянская шпага без каких бы то ни было раздумий совмещаются с космолетами на ядерной тяге. Даже в заметных произведениях вполне незаурядных писателей эта мешанина производит диковатое впечатление. Можно сослаться на цикл романов Фрэнка Герберта о планете Дюна, где неординарно и остро поставленные экологические проблемы постепенно тонут в лабиринте дворцовых интриг и феодально-космических распрей.
Что же касается "массовой литературы", то в ней и вовсе возникла беззастенчиво рекламируемая "толкиновская традиция", в русле которой штампуются бесчисленные повествования о трудных путешествиях более или менее странных компаний к более или менее сказочным целям. Вся эта развлекательная и коммерческая продукция выхолащивает и профанирует то действительно серьезное и важное, что есть во "Властелине Колец".
Так называемая "толкиновская традиция" современной фантастики по существу ею не является. Но с какой традицией связан сам Толкин? Можно ли четко определить его литературных предшественников и учителей? В работах английских и американских ученых, ставивших перед собой эту цель, мелькает такой калейдоскоп имен и явлений, что само их количество и разнородность позволяют предполагать во "Властелине Колец" некое новое качество, сводящее воедино многообразные влияния и отголоски влияний. Древнегерманские мифы в их эддическом преломлении, волшебные сказки, средневековый эпос, рыцарские романы, Эдмунд Спенсер, готический роман, английские и континентальные романтики, Дж. Макдональд, Р. Вагнер, У. Моррис, Г. К. Честертон и даже У. де ла Мар - отзвуки всего этого искали и считали, что находили, у Толкина. И список этот ещё далеко не полон. Но книга Толкина - не эклектическая смесь, а система, в рамках которой даже заимствованные мотивы и тенденции ассимилировались и изменились - порою до неузнаваемости (так, Око и Рука мильтоновского Господа стали во "Властелине Колец" атрибутами Саурона). В итоге получилось уникальное в своем роде произведение (что подтверждают и неудачи многочисленных подражателей), Но уникальность "Властелина Колец" не означает, что он изолирован от социальной жизни своего времени и от общих путей развития литературы. Сама философская направленность романа указывает на его принадлежность XX веку - столетию, когда связь литературы с философией, с глобальными проблемами бытия глубока, как в немногие другие эпохи, и продолжает углубляться. Да и мифопоэтический аспект "Властелина Колец" согласуется с широким использованием мифа в современных литературах многих стран именно с целью осветить кардинальные мировоззренческие вопросы - от моральных до исторических и от проблемы творчества до проблемы жизни. Оставляя в стороне вопрос о мере таланта и масштабности творчества, можно отметить, что, скажем, у таких непохожих писателей, как Г. Г. Маркес и Ч. Айтматов, чувство исторического бытия и исторической преемственности реализуется в мифологизированной форме, и роман Толкина естественно встает в тот же ряд.
Возвращаясь к вопросу о месте, которое "Властелин Колец" занял в идейной и общественной жизни своего времени, следует сказать, что, вероятно, только по недоразумению мог известный критик Эдмунд Уилсон объяснить огромный резонанс романа "интересом некоторых людей к инфантильному чтиву". Напротив, роман отвечал и продолжает отвечать насущным потребностям человека в современном западном мире и использовался не столько в качестве развлекательного чтения, сколько в качестве книги, проясняющей и объясняющей жизнь. По отношению к действительности современного Запада он носит воинствующе нонконформистский характер, заставляя вспомнить высказывание Толкина о том, что второе лицо побега от действительности - возмущение и восстание. Потреблению, "присвоению", утилитаристской жизненной установке он противопоставляет творчество; в мрачную эпоху страха перед завтрашним днем дает надежду; на угрозу войны и технократии отвечает идеалом действенной и наполненной смыслом жизни, посвященной общей борьбе за важнейшие цели всего человечества. Демократические движения нашего столетия и борьба за мир ассоциируются с борьбой за уничтожение Кольца.
Такая ассоциация вполне возможна. Книга Толкина не аллегорична, как это представлялось первым критикам. Она именно ассоциативна. В предисловии к роману сам Толкин резко возражал против попыток рассматривать "Властелина Колец" как аллегорию, в частности, как аллегорию со второй мировой войной.
Впрочем, гнетущая тень войны входила в жизненный опыт автора, ассоциации, связанные с таким опытом, вполне приложимы к событиям 1939-1945 годов. Именно "приложимость", ассоциативность, как считал Толкин, определяет современное значение его книги. Фантастический мир побуждает и помогает ясно, как через вымытые окна, разглядеть за скучной, но привычной повседневностью угрожающие очертания Мордора, увидеть нравственный смысл происходящего, определить свое место в нем.
Отнести "Властелина Колец" к "героической фантастике" - значит отвернуться от всего этого, ограничиться формальной стороной. Справедливее определить природу этой книги как давно и хорошо известный жанр философского фантастического романа. И хотя "Властелина Колец" пропагандирует у нас издательство "Детская литература", это ничуть не компрометирует попытку рассматривать роман Толкина как классический образец современной философской фантастики. И дети, и взрослые - каждый найдет в романе свое.
Медленно складывавшийся "Властелин Колец" был, в основном, созданием военного десятилетия (1937-1949). Но уже в эссе о "Беовульфе" намечены и материал, и его трактовка. А работа "О волшебных сказках" отвечала на основной для Толкина вопрос: какое значение все это может иметь для современности, для излечения её недугов.
В жизни ученого и писателя, протекавшей в рамках сравнительно замкнутого академического мирка, война сыграла огромную роль. "Только если человек сам окажется среди мрака войны, он почувствует, как гнетет этот мрак",признавался Толкин. Трагическое понимание "человеческого удела" в работах о "Беовульфе", как и эссе "О волшебных сказках" - отражение опыта писателя. "Настоящую тягу к волшебным сказкам пробудила во мне филология на пороге зрелости, а война способствовала этой страсти", - пишет он, указывая на истоки своего отношения к современности.
