Для Веселовского старая "великодержавная" Россия по-прежнему была лишь
"видимостью европейского государства",
о чем вновь говорится в дневнике. Веселовский судил трезво.
Чтобы вернуть утраченную "мощь" и "потерянное "богатство", "защитники старого строя" готовы развязать "кровавый террор справа". Они признают только "тяжелые формы ликвидации существующего безумия".
Несмотря на уничтожающую критику, Веселовский порою был ближе к "революционной интеллигенции", чем к старинной дворянской России.
Дневник Веселовского вновь напоминает о повторяемости русской истории: тревожная закономерность. Она выведена в записях Ключевского в 1908 году:
"В нашем настоящем слишком много прошедшего; желательно было бы, чтобы вокруг нас было поменьше истории".
Получается, что все водовороты русской истории прежде всего смывают слабые островки культуры, но пробуждают к жизни мутные болотные низины.
Записи зимы 1918 года.
"При всей привычке и любви к труду — не могу работать. Сажусь за свои научные темы и неотвязно преследует мысль: это никому не нужно, бессмысленно, что быть может через неделю или через месяц я буду стерт с лица земли голодом или грабителем, что та же участь ждет мою семью".
"...У всех утрачена вера в себя и свои силы".
В те дни по Арбату от Брянского (Киевского) вокзала тянулась серая толпа. Солдаты в грязных шинелях с мешками-котомками за спиной, с кислым запахом дыма и махорки, в затертых шапках; у многих винтовки. Они уходили с фронта домой. Ленинское правительство объявило "социалистическое отечество в опасности", но — как сказано было в те дни резко и злорадно — армия разбежалась "догладывать кости, которые им бросила революция". Последнее наступление Германии Веселовский предсказал убедительно точно:
"Никаких сражений и сопротивления не будет, немцы займут столько, сколько найдут нужным".
Газетные сведения были крайне скудные; по разрозненным слухам получалось, что за неделю немцы прошли три четверти пути до Петрограда. Сбывались слова о
"крайней слабости патриотического чувства". "Самых различных чинов люди, несмотря на позор, не скрывают своей радости по поводу предстоящего прихода немцев".
Веселовский представил в дневнике своего рода социологический срез, различное отношение известных ему слоев общества к возможной германской оккупации. Оказалось, что
"средний торгово-промышленный класс" готов "пойти в плен к немцам" — жаждет порядка. Высшие слои, в том числе промышленные, колеблются: одни видят, что нельзя побороть большевиков своими силами, другие готовы бороться "из национальной чести и ясно осознанных последствий немецкого протектората". Дворяне, по крайней мере наиболее культурная их часть, не пойдут на бесчестье, даже если узнают о возвращении земли и имений.
Как поведут себя крестьяне, Веселовский не знал, а городские обыватели были готовы к любому исходу событий.
Оказавшись в деревне, Веселовский размышлял о глубоких причинах "несознательного большевизма масс":
"умственные утопии", изложенные в программах и брошюрках, совпали с огромной волной социальных иллюзий, массовых видений, которые создают не поддающуюся никакому разумному объяснению картину происходящего. Во времена давние такие явления сопровождались массовой религиозной экзальтацией. Во времена революции — уравнительным грабежом.
Веселовский определил, что
социальные иллюзии — явление бессознательное, "физиологическое". "Народ не понимал таких очевидных истин, что нельзя большинству разбогатеть, ограбив меньшинство и бросив работать, что даже удачно произведенный грабеж не сделает их господами".
"Большевизму не было надобности долго заниматься воспитанием масс в этом направлении..." Почва была подготовлена нашей интеллигенцией в литературе и публицистике. Все бесформенные слои социальных иллюзий были систематизированы и оформлены в виде некой социальной доктрины людьми, призванными мыслить, но растерявшими эту способность под влиянием идей распределительного и потребительного социализма. "Путь для ленинцев, объявивших 9/10 крестьян кулаками и врагами страждущего человечества, был давно подготовлен нашей литературой..."
Вторая социальная иллюзия, обнаруженная Веселовским, — "поиск виновных".
После свержения царя все перемешалось в сознании русского обывателя. К прежним виновникам всех бед (чиновникам и правительству) прибавлены новые в разнообразии, которое вызывало помрачение рассудка.
Веселовский перечислял обычные присказки тех лет:
"Это буржуазия, которая будто бы затеяла войну, чтобы богатеть, ничего не теряя, а во время войны наживаться, это кадеты и другие сторонники войны до победного конца. Чем дальше, тем число виновников росло. Во всех бедах стали обвинять бывшего "героя" Керенского, потом появились "контрреволюционеры и империалисты..."
Веселовский размышлял о патернализме русского общества, явлении устойчивом, зловредном.
Принято патернализм определять как постоянное стремление жить за счет государственной поддержки и одновременно доверять государству, как отцу родному, все хлопоты по устройству собственной жизни.
Веселовский доказывал:
"Патернализм в России развращает в равной мере и правительство, и народ. Стоит власти ослабить давление, как возникает полная безнадзорность, что быстро превращается во вседозволенность. Мало кто привык отвечать за себя; все начинают искать посторонних виновников всех бед.
Нет смысла в постоянных стонах: виноват старый строй, который держал народ во тьме. Низкий уровень образования был, на самом деле, одним из проявлений политики монархии. Но образование — только одна из сторон жизни общества. Никто не хочет признать, что одна из главных причин разрухи в России — это сложившийся "крайне низкий уровень морали", личной и общественной, наряду "со страшным уклоном к преступности".
Революционная демократия не пожелала признать этот факт и патернализм самодержавный заменила патернализмом демократическим.
"Даже самые возмутительные гнусности вызывали у представителей революционной демократии такое же отношение, какое у ослепленной любовью мамаши вызывают скверные шалости избалованного ребенка".
По мере углубления революции демократия становилась все более снисходительной в оценке поступков совершенно разнуздавшейся толпы.
Для России принципиально важным остается вопрос, "почему идейный большевизм и вообще революционная демократия увлекли за собой так много преступных и дурных элементов". Ответа нет до сих пор. И не будет, пока продолжается поиск отдельных "виновников всех бед".
Зимой 1917 и в первой половине 1918 года в Москве сохранялись признаки обычной городской жизни: работал телефон, договаривались и приходили гости, иногда музицировали "в четыре руки". Работали театры, толпа перед сеансом собиралась у дверей кинематографа. Вечером старались не выходить на улицу, город был без огней, могильно-темный. Но с раннего утра город оживал: ползли по улицам редкие переполненные трамваи, газетчики громко выкрикивали последние новости, продавали газеты. В первую половину 1918 года в Москве закрыли не менее 30 "буржуазных" газет, но они продолжали выходить под новыми названиями. В грязном пригородном поезде с выбитыми стеклами в апреле 1918 года Веселовский видел в руках мастеровых и крестьян самые разнообразные газеты, но только не официальные "Известия".
К концу 1918 года повседневная жизнь стала трудной, просто невыносимой.
Веселовский записывает в январе 1919 года:
"Один день жизни равен месяцу... Все мысли и силы сосредоточены на том, чтобы быть сытым, не заболеть и поддержать свою семью". Перед Новым годом все были в подавленном состоянии: магазины заперты, по карточкам почти ничего не выдают. "Карточная система есть наглое издевательство над потребителем...Старые запасы делят между "своими"". "Потребитель — некоммунист давно бы начал вымирать, если бы не имел возможности покупать по бешеным ценам у спекулянтов разные продукты". В начале 1919 года стали заметны признаки одичания. "Усталость и апатия так велики, что не удалось на Татьянин день устроить вечеринку с пустым чаем и черным хлебом".
И в доме, и в университете не топят, вид у профессоров измученный и плачевный. Многие перестали скрывать нужду и упадок духа. На улицах темно, в домах часто гаснет свет, во тьме происходят грабежи случайных прохожих. В Сокольниках ограбили и выбросили из автомобиля Ленина. От сыпного тифа умирают близкие. Остались редкие оптимисты: известный историк Петрушевский "переносит все, сидит дома в пальто и картузе и уверенно говорит о неминуемой перемене декораций". "Я не жду такого исхода..."
