С тех пор прошло почти полвека. Эти и многие другие интересные моменты своего путешествия по СССР я вспоминал, читая книгу Радзинского «Сталин». Кстати, вскоре после возвращения домой я написал большой очерк об этой поездке и озаглавил его «СССР: 22 400 000 квадратных километра без единой рекламы кока-колы». Сейчас я понимаю, что в оценке многих событий и явлений советской жизни ошибался. Впрочем, можно ли было тогда на все смотреть объективно? Главный персонаж советской истории, который по-прежнему занимает мои мысли, — Иосиф Сталин. С трудом укладывается в голове, насколько он был всесильным, насколько жители его древней загадочной страны верили в него. И это была какая-то ирреальная, невидимая власть: Сталина мало кто лицезрел воочию, в народном воображении он и в начале 50-х годов, когда ему перевалило за 70, он превратился в старика, Хозяин имел возраст своих бесчисленных портретов. Хрущев был не таким, он был обычным земным человеком, который для советского народа олицетворял возврат к действительности. Вместо того, чтобы раздувать свой «культ личности», он ездил по деревням и колхозам и, выпив водки, запросто заключал пари с крестьянами, что сумеет подоить корову. И доил. Мне сложно представить Сталина, сидящего на табуретке и дергающего корову за вымя.
Сталин создал собственную империю, которая не могла существовать без него. Уже на следующий день после его смерти система начала шататься. Он контролировал абсолютно все, даже культуру. Его усилиями в Советском Союзе возникла атмосфера мелкого деревенского ханжества, которая убивала истинное искусство. Достоевского, перед которым преклоняются миллионы людей на Западе, Сталин объявил реакционером, а известного всему миру Сергея Эйзенштейна обвинил в формализме — «традиционном» пороке тех лет. Все было односторонне. В советской литературе не существовало детективного жанра, как я понял позднее, из-за того, что в этой стране практически не было преступности. Один человек сказал мне: «Единственный гангстер, который у нас был, это Берия. Сейчас его выкинули даже из Советской энциклопедии».
40 лет жизни за «железным занавесом» в тотальной изоляции привели к тому, что советские люди безнадежно отстали от западного мира и порой попадали в комические ситуации перед иностранцами. У нас не укладывалось в голове, как в стране, являющейся одной из двух великих держав, обладающей мощнейшей тяжелой промышленностью, атомным оружием, космическими ракетами, в стране, в которой поворачивают вспять реки, — люди не имеют представления о самых элементарных вещах, 90 % населения носят плохонькую одежонку и ужасные ботинки, витрины продуктовых магазинов, мягко говоря, выглядят очень скромно, а нехватка рабочих рук превратилась в нечто вроде навязчивой национальной идеи, из-за которой женщины, наравне с мужчинами, с киркой и лопатой работают на шоссейных и железных дорогах. Целые семьи ютились в одной комнатушке, не могли себе позволить ничего лишнего, но при этом гордились, что советский спутник первым побывал на Луне.
Это несоответствие уровней технического и социально-бытового развития привело к фантастическим диспропорциям. Приведу несколько примеров. Один шведский делегат, долгое время безуспешно лечившийся от хронической экземы в своей стране, побывал на приеме у дежурного врача обычной московской поликлиники. Тот прописал ему порошок, за четыре дня излечивший шведа от экземы. Все было абсолютно «по-западному», если бы аптекарь, приготовивший порошок, не завернул его в обрывок старой газеты.
В одном московском банке я обратил внимание на двух служащих, которые вместо того, чтобы обслуживать клиентов, увлеченно пересчитывали белые и черные шарики, прикрепленные к раме. Позже я увидел за этим же самым занятием работников многих других общественных заведений. Я предположил, что это самая популярная в Москве игра, и собирался узнать ее название и правила. Но администратор гостиницы, в которой мы жили, объяснил, что это — счетные устройства. Я был поражен, поскольку из официальных брошюр, распространявшихся на фестивале, узнал, что СССР располагает 17-ю видами электронных счетных машин. Но простым людям, судя по всему, это неведомо.
А туалеты? Видели ли вы общественные туалеты, которыми была утыкана ядерная держава? Длинные деревянные возвышения с полудюжиной отверстий. Полдюжины респектабельных товарищей, присев на корточки над этими отверстиями, справляли нужду.
А как вам знаменитый ТУ-104, имевший два несопоставимых показателя комфорта: телефонную связь между салонами и примитивную вентиляционную систему. И этому величайшему порождению технической мысли запретили приземлятся в аэропорту Лондона, так как английские медики посчитали, что лицезрение этой «инопланетной» аэроконструкции пагубно отразится на психике местных жителей.
Но при всем при этом мы не раз поражались эрудиции, знаниям россиян. В последний вечер нашего пребывания в Москве один молодой человек лет 25-и остановил меня на улице и спросил, откуда я. Он сказал, что пишет диссертацию о мировой детской поэзии и хотел бы получить сведения о Колумбии. Я назвал ему Рафаэля Помбо — одного из самых известных наших поэтов ХIХ века. Он аж покраснел от обиды: «Разумеется, о Помбо я все знаю». И за кружкой пива в течение нескольких часов он читал мне на неплохом испанском антологию латиноамериканской поэзии для детей. Для меня это было настоящим шоком. Далеко не каждый латиноамериканец может с таким вдохновением декламировать сочинения поэтов нашего континента. Боюсь, русских мне не понять никогда. Конечно, чужая душа потемки, но души россиян — просто кромешная тьма!
Удивительно, но советские люди считали себя изобретателями многих вещей, уже давно успешно использовавшихся на Западе. В Москве конца 50-х годов вы могли встретить человека, который безапелляционно заявит, что изобрел… электрический холодильник. И он не врун и не сумасшедший, он действительно мог своими руками собрать холодильник. Все дело в том, что русские на протяжении нескольких десятилетий в пугающем одиночестве бились как рыба об лед, чтобы изобрести то, что давно стало повседневностью за пределами «железного занавеса». И за это их никто не в праве винить. Так было предначертано. И мы ни в коем случае не насмехались над россиянами. Мы с интересом слушали их, поражались их непосредственности, открытости, незаурядности. И несмотря на то, что на дворе стояла «хрущевская оттепель», повсюду мне мерещился ехидно улыбающийся в усы грузин с неизменной трубкой в зубах.
Я говорил о Сталине со множеством людей, точнее, пытался заговорить, потому что, как правило, они старались перевести разговор на другую тему. Чуть ли не у всех подряд я спрашивал с притворной наивностью и обдуманной жестокостью: «Правда ли, что Сталин был преступником?» Отвечали мне с невозмутимым видом цитатами из разоблачительного доклада Хрущева (хотя этот доклад был секретным, о нем знала вся страна). Но многие высказывались довольно свободно, полагая, что комплексный анализ может спасти миф. Один молодой советский писатель сказал мне: «Должно пройти много времени, прежде чем мы поймем, кем же был на самом деле Сталин. Лично меня в нем не устраивало лишь то, что он хотел управлять самой большой в мире страной, будто торговой лавкой». Мы спросили одного музыканта из Ленинграда, есть ли разница между эпохой Сталина и современным СССР. Он, не колеблясь, ответил: «Разница в том, что сейчас мы верим». Пожалуй, это было самое любопытное обвинение в адрес Сталина.
Как-то мы с Плинио ехали в театр на такси, и к нам подсела пожилая сеньора. Ей было лет 60, она была волнующе похожа на героиню пьесы Жана Кокто и с пулеметной скоростью тараторила на пяти языках. Она сказала, что работает в Театре им. Горького оформителем. Эта сеньора уверяла нас, что строительство социализма в СССР в скором времени потерпит крах, что новые руководители страны неплохие, но вынуждены тратить все свое время и силы на исправление ошибок прошлого. Когда Плинио спросил, кто виноват в этих ошибках, она наклонилась к нам и произнесла по-французски: «Le moustachu» («Усатый»). Всю дорогу она пользовалась этим прозвищем и ни разу не назвала Хозяина по имени. Наша новая знакомая ненавидела Сталина, не признавала в нем никаких заслуг, отзывалась о нем без малейшего почтения (наверное, так не говорят даже о Пиночете самые ярые чилийские патриоты). Она обрушила на Сталина водопад обвинений в массовых убийствах, терроре против собственного народа, сфабрикованных судебных процессах. По ее мнению, будь Сталин жив, уже вспыхнула бы третья мировая война, а этот фестиваль в Москве не был бы возможен, никто не решился бы покинуть своих квартир, а агенты — палачи Берии перестреляли бы всех делегатов. Понятно, что она слишком сгустила краски, но во многом, несомненно, была права.
Эта сеньора рассказала нам о друзьях своего прошлого — известных писателях, артистах, театральных деятелях. Практически все они были репрессированы при Сталине, и сама она жила в постоянном страхе. Она говорила, что самая свободная страна в мире — Соединенные Штаты, но она может жить только в Советском Союзе. Она любила Россию и, как ни странно, не была антикоммунисткой, искренне радовалась тому, что в Китае пришли к марксизму, но обвиняла Мао Цзедуна в том, что он повлиял на Хрущева и тот не разрушил до основания миф о Сталине. Когда мы подъехали к зданию театра, наша попутчица сказала: «Мы называем его „Театром Картофелин“. Лучшие его актеры лежат в земле». Нет, эта женщина не была сумасшедшей, но, как ни печально, в советском антураже выглядела таковой. Она жила в той среде, где суть вещей была видна с наибольшей ясностью.
