Когда ты встретился со мной,
Ты был самонадеян.
Нам восемнадцатой весной
Казался мир овеян…
И неоконченная строфа:
Пока нас не будил под утро
Тяжелый топот першеронов,
Везущих молоко на рынки… 9 На полях этого черновика есть помета: “Февраль 1909”. Приведем здесь и не опубликованное до сих пор посвященное Эренбургу стихотворение Полонской “Ботанический сад” – оно не нуждается в комментариях:
И. Э.
Не в сказках Андерсена мы, -
Любовь двух сахарных коврижек -
Нет, это было в дни зимы
В далеком, дорогом Париже.
Когда ты будешь умирать
Во сне, в бреду, в томленье страшном,
Приду я, чтобы рассказать
Тебе о милом, о тогдашнем.
И кедр распустится в саду,
Мы на балкон откроем двери
И будем слушать, как в аду
Кричат прикованные звери.
И в темной комнате вдвоем,
Как в сказке маленькие дети,
Мы вместе вновь переживем
Любовь, единую на свете.
Как лава охладеет кровь,
Душа застынет тонкой коркой,
Но вот, останется любовь
Во мне миндалиною горькой. 3 марта 1921 Горечь в стихах Полонской, обращенных к Эренбургу, всегда ощущается, тут она открыто названа. В воспоминаниях Эренбурга, на тех страницах, где речь идет о Полонской, горечи нет. Здесь придется сказать о том, без чего нельзя понять существенных оттенков их отношений, которые присутствуют и в переписке.
Эренбург был неизменно влюбчив, пылок, темпераментен и однолюбом не был никогда.
Той же самой весной 1909 года, когда ему “нужно было сказать Лизе очень многое”, он встречался с Тамарой Надольской, девушкой с лунатическими глазами, вскоре выбросившейся из окна 10. Ее гибель больно задела Эренбурга – сюжет оказался не мимолетным…
Летом 1909 года Эренбург и Полонская отправились из Парижа в Германию, чтобы повидать своих близких, приехавших туда на лечение: Эренбург – в Бад-Киссинген, а Полонская – в Кенигсберг. В середине июля Эренбург, повидав мать и сестер в Бад-Киссингене, выехал в Кенигсберг, где Полонская представила его своей матери.
Из Кенигсберга Полонская и Эренбург отправились в путешествие по Германии, Швейцарии и Италии. Единственным документом об этом путешествии является письмо, отправленное 15 августа Полонской матери в Петербург. Елизавета Григорьевна, никогда не любившая рассказывать о своей личной жизни, пишет только о себе и лишь в конце письма появляется “мы”, а затем уже и слова “об Илье”: “Ты хочешь, чтобы я рассказала тебе о своем путешествии. Была я, как ты знаешь, в Дрездене, видела галерею, была на фотографической выставке… Дрезден – самый симпатичный немецкий город… В Мюнхене я была в Пивной при пивоваренном заводе, там сидят все на бочках и на полу (возможно, эта экскурсия стимулировалась Эренбургом: его детство прошло на территории Хамовнического медопивоваренного завода, директором которого работал отец писателя. – Б. Ф.). Потом я поехала в Швейцарию, остановилась в Цюрихе, смотрела озеро и взбиралась на гору. Потом Готтардский туннель, у входа в который мы провели день, лазили по горам, взбирались на Чертов мост… Милан – собор, галерея, кладбище и синее глубокое небо как на картинах Рафаэля… Видишь, я сколько тебе рассказала. А ты мне пишешь мало и не то, что надо. Ведь ты мне обещала написать об Илье – а теперь ни слова. Мне очень интересно, что ты о нем скажешь. Мы расстались в Милане и разъехались в разные стороны – он к родным в Киссинген, я – в Париж. Ну, теперь твоя душенька довольна?” След этой поездки – упоминание о посещении Фьезоле – в стихах Эренбурга 1922 года и в надписи Полонской на ее второй книжке, подаренной Эренбургу…
Прощаясь с Эренбургом в Милане, Полонская знала, что расстаются они надолго, – его дальнейший путь лежал в Вену (не удовлетворенный парижским бездействием и склочной обстановкой эмигрантской среды, Эренбург, получив приглашение работать в “Правде”, которую редактировал Л. Д. Троцкий, принял его с явной охотой).
В другом письме Полонской к матери (октябрь-ноябрь 1909 года) говорится: “Ты меня спрашиваешь об Илье? Я не писала тебе просто потому, что мне как-то не приходило в голову написать об этом. Кроме того, ты ведь знаешь, что я никогда не люблю говорить о своей личной жизни. Илья все время в Вене, работает там в газете. После моих экзаменов он был здесь недолго и снова уехал. Его процесс разбирался в Москве, но его выделили, не помню почему. Или за неявкой, или родители представили свидетельство о болезни. Так как он привлекался по делу о московской в[оенной] о[рганизации], ему бы дали 4 года каторги. Поэтому он предпочитает оставаться за границей. Он стал писать стихи, и у него находят крупное дарование. Вот все, что я могу тебе сказать об Илье”.
Напомним, что в рождественские каникулы Полонская отвезла стихи Эренбурга в Петербург, и тогда же они впервые появились в печати 11. В письме скорей всего речь идет о парижских откликах на стихи Эренбурга (кому именно они принадлежали – остается загадкой).
В ноябре 1909 года Эренбург вернулся в Париж (работа в Вене его не удовлетворила 12), он был растерян. В “Книге для взрослых” (1936) об этом рассказывается так: “Полюбив искусство, я потерял устойчивость… Я сидел на скамье парижского бульвара с Лизой. Мне было восемнадцать лет. Я говорил, что у меня нет больше цели. Париж мне казался легкомысленным до отвращения. Лиза подарила мне книгу; на первой странице она написала, что сердце надо опоясать железными обручами, как бочку. Я подумал: где же я возьму обручи. Я раскрыл книгу, это были стихи Брюсова…” 13 Четверть века спустя Эренбург вернулся к этому эпизоду: “Я сидел на скамье бульвара с Лизой, рассказывал о поездке в Вену, о том, что не знаю, как прожить следующий день, – у меня больше не было цели. Лиза говорила о другом.
Это была печальная встреча” 14.
В биографии Эренбурга и Полонской есть один сюжет, относящийся к концу 1909 года, который связан со знаменитыми политическими фигурами и оставил заметный шлейф воспоминаний, – издание журналов “Тихое семейство” и “Бывшие люди”: сатирического обозрения жизни парижской социал-демократической колонии. Жанр этих журналов, их тон соответствовали природным данным и Эренбурга, и Полонской.
В автобиографическом письме критику П. Н. Медведеву (1924-1926 годы) Полонская рассказывала о Париже 1909 года: “Я с жаром посещала эмигрантские собрания и бегала по Парижу. Париж я полюбила навсегда. Эмигрантщина оттолкнула меня от партии. В маленьком кафе у Бельфорского Льва за круглыми мраморными столиками собиралась парижская группа большевиков… Эсеров презирали, меньшевиков разоблачали, соблюдали чистоту фракции и, сидя у подножия Бельфорского Льва, требовали бойкота III Думы… Помню Ленина на собраниях группы. Он приходил редко, сидел в углу, играл в шахматы и глядя исподлобья слушал ораторов, не прерывая игры. Помню его что-то спокойно отвечающим Эренбургу, тогда тоже члену партии. С Эренбургом вместе мы издавали два юмористических русских журнала “Тихое семейство” и “Бывшие люди”. Журналы эти, по-видимому, не сохранились”. Оценка журналов в этом письме несомненно смягченная – они были не юмористические, а сугубо сатирические и потому встретили резко враждебное отношение Ленина 15.
После такого афронта и Эренбург, и Полонская отошли от большевистской группы – Полонская сосредоточилась на медицине, продолжая время от времени писать стихи, а Эренбург целиком посвятил себя литературе. “Мы его потом встречали в Латинском квартале, – рассказывает в цитированных воспоминаниях Т. И. Вулих, – но совершенно преобразившегося. Из чистенького гимназиста “хорошей семьи” он превратился в неряшливого, лохматого представителя богемы. Проводил все дни в кафе и всегда с книгой стихов под мышкой. Лиза с гордостью говорила, что он живет как спартанец, спит без простынь, но переплетает Бальмонта в белый пергамент. Во всяком случае, он порвал всякие отношения не только с Группой целиком, но и со всеми ее членами, кроме Лизы, перестал даже кланяться”. Со временем эти сатирические журналы стали связывать только с именем Эренбурга 16, – о дальнейшей судьбе Лизы Мовшенсон никто в Париже ничего не знал, зато имя Эренбурга было у всех на слуху.
По-видимому, уже после возвращения с каникул Полонская почувствовала, что мысли Эренбурга заняты не только стихами. Еще в конце 1909 года на одной из эмигрантских вечеринок он познакомился с первокурсницей медицинского факультета Сорбонны Екатериной Оттовной Шмидт, приехавшей в Париж из Петербурга. “Влюбился я сразу”, – признается не склонный к таким признаниям Эренбург 17.
Для Полонской это был жестокий удар. Ее встречи с Эренбургом прекратились, и увидела она его лишь четыре года спустя в Русской Академии, которую посещали находившиеся в Париже русские поэты, художники, скульпторы. В книге “Встречи” об этом написано так: “В “Академии” я встретилась с Эренбургом, которого потеряла из виду…” Понятно, какая боль спрятана под этим небрежным “потеряла из виду”…
