В журналах и газетах появляются его очерки, рассказы, публицистические статьи, рецензии, наконец, повести, романы, пьесы. Трудолюбие сочинителя приносит свои плоды: имя его на слуху. Репутация профессионального литератора становится год от года все более прочной. Гонорары за сочинения постепенно превращаются в основной источник существования. И хотя в 1867 году Константин Михайлович стал семьянином, пошли дети, отчего и жизнь потребовала несоразмерно больших, чем в холостую пору, средств, через десять лет после женитьбы он решается оставить службу, целиком посвятив себя писательству.
Однако литературный успех далеко не тот, о котором мечталось. Да, публика встречает сочинения благосклонно, но только благосклонно. Его работы привлекают призывами к служению народу, но им явно не хватает оригинальности. В них нет того, что делает писателя кумиром публики - открытия новых характеров, ситуаций, пластов реальности, свежих мыслей.
Так проходит два десятилетия с лишним работы в литературе. Ему перевалило за сорок, наступает возраст зрелости, когда трудно надеяться на чудо...
Поворотным в литературной судьбе Станюковича стал 1885 год, казалось бы, для чудес вовсе не подходящий, ибо принес он Константину Михайловичу в таком обилии беды и несчастья, в каком не выпадают они большинству людей за целую жизнь.
Впрочем, черная полоса его биографии началась еще двумя годами раньше, когда объявили врачи, что тяжело больна любимая дочь двенадцатилетняя Люба. Константин Михайлович отправляет жену с дочерью за границу, а в конце декабря, обеспокоенный состоянием здоровья Любы, сам спешит за ними во французский город Ментон. Едет ненадолго, ибо в Петербурге ждет масса неотложных забот: в декабре 1883 года Станюкович впервые стал самостоятельным издателем - купил в рассрочку журнал "Дело" и мечтает превратить его в рупор передового общественного мнения. Улаживаются финансовые проблемы, идут переговоры с авторами, подбираются новые сотрудники.
Но состояние здоровья Любы резко ухудшается. Возвращается Станюкович, как писала мемуаристка, близко его знавшая, "внутренне подавленный и убитый мыслью о неизбежной смерти любимой дочери". Однако в Петербурге приходится преодолевать себя и заниматься новым изданием, которое с первых же шагов привлекает самое пристальное внимание цензуры. Борьба "на два фронта" за несколько месяцев в конец изматывает Константина Михайловича. Он вновь рвется к дочери, да и ему самому необходимо пройти курс лечения. В середине марта 1884 года Станюкович отправляется на известный курорт Баден-Баден, куда жена перевезла Любу.
Во время пребывания за границей писатель часто встречается с политическими эмигрантами Степняком-Кравчинским, Кропоткиным, Дейчем, Верой Засулич, Ольгой Любатович. Он не подозревает, что здесь, вдали от России, за каждым его шагом внимательно следит недреманное полицейское око. Да и откуда взяться подозрению? Константин Михайлович сочувствует народническим идеям, разделяет представления народников о будущем России. Но к практической деятельности партий "Земля и воля", "Народная воля" он непричастен.
Однако стражи порядка иного мнения о литераторе Станюковиче. Он давно уже обратил на себя внимание проповедью "нигилизма". А в ту пору, когда прошло всего три года со дня убийства государя-императора Александра II, любой контакт с вдохновителями цареубийц воспринимается властями как приверженность к стану "злоумышленников".
И как только писатель пересекает российскую границу, его берут под стражу. В столицу он возвращается "на казенный счет" под конвоем и сразу же препровождается в Петропавловскую крепость, где проводит целый год, ожидая решения своей судьбы.
В августе того же 1884 года умерла Люба. Метой о перенесенных в те дни страданиях отца до конца жизни остался нервный тик. По сравнению с навалившимся горем остальное казалось уже мелочами. Но для дальнейшей жизни эти мелочи имели существеннейшее значение. Журнал "Дело", в который Станюкович вложил все свои средства, принес ему полное разорение. И когда в мае 1885 года писателю объявили "высшую милость" (ему предстояла высылка на три года в Западную Сибирь, "в места не столь отдаленные"), он был так же нищ, как и двадцатью одним годом раньше - в момент увольнения из флота.
В июне того же года измученный, больной и, казалось бы, совершенно сломленный всем, что обрушилось на него в одночасье, Константин Михайлович с семьей прибывает в Томск.
И вот тут-то происходит чудо. Оказавшись за тысячи верст от океанского простора, в глубине Сибири, писатель вдруг обращается к давнему периоду своей жизни, к юности, проведенной на корабельной палубе. И в первых же написанных им в Томске морских рассказах: "Василий Иванович", "Беглец", "Матросский линч", "Человек за бортом" - жизнь русского флота, вобравшая в себя черты "береговой" российской деятельности шестидесятых годов, впервые находит колоритное, сочное отражение. Его морские рассказы дышат правдой, читатель чувствует себя так, будто сам оказался на шаткой корабельной палубе, кожей ощущает порывы ветра, соленые брызги пены, впитывает ноздрями смолистый запах снастей. Яркие, рельефные, живые люди флота - матросы, боцманы, офицеры, капитаны, адмиралы, каждый одаренный "лица не общим выражением", густой толпою сходят к читателю со страниц новых произведений прозаика.
В дальнем деревянном Томске ему пишется легко, свободно, он познает то замечательное состояние, когда, кажется, не ты сам, но какая-то сторонняя сила, мудрая и добрая, движет по бумаге твою руку.
Откуда берется это состояние? Как оно рождается? Какая работа сознания (или подсознания?) вдруг подтолкнула уже далеко не юного литератора к морской теме? Почему он, отправленный в плавание на корвете "Калевала" насильно, отдавший флотской службе лишь три года, в течение которых только и выбирал подходящий момент для прошения об отставке, столь преуспел именно в описании жизни русского военного флота?
Возможно, в том и счастье (и несчастье, конечно) писательской судьбы, что многое в ней зависит от загадочной для логиков работы интуиции. Она одна только и способна привести пишущего к этому состоянию, которое не назовешь иным словом - озарение, когда находит он и свою тему, и свои характеры, и свои неповторимые слова.
Отбыв трехлетнюю ссылку, Станюкович возвращается в Петербург. Его уже воспринимают не "одним из многих", он занял в русской литературе свое особое уникальное место. Более того - саму отечественную словесность того времени уже невозможно представить без его морских рассказов. На него возлагают большие надежды, от него ждут новых сочинений. И автор работает, не теряя ни дня.
Как раз в тот счастливый период его жизни написаны вошедшие в эту книгу две повести, о которых естественно сказать особо. Первая из них - "Грозный адмирал" - впервые напечатана в 1891 году. Вторая - "Беспокойный адмирал" - увидела свет тремя годами позже.
В персонажах "Грозного адмирала" явно угадываются прототипы родные и близкие автора. Старшая сестра Станюковича, как сообщал он позднее в письме к жене: "рыдала, что я "оклеветал" отца в "Грозном адмирале", не без ядовитости говорила, что все, что я пишу, проникнуто желчью".
Рецензент журнала "Русское богатство" четко определил значение повести для идейной борьбы девяностых годов прошлого века: "В лице Ветлугина, - писал он, - мы имеем портрет одного из тех "героев", которые подготовили России Севастополь и потопили в море мелочных придирок и бессмысленной формалистики все блестящие качества нашей армии. Нельзя не поблагодарить г.Станюковича за эту "потревоженную тень", вызов которой особенно уместен в наше время, когда так часто раздаются лицемерные вздохи о потерянном рае беспардонного самодурства". Правда, далее критик (хоть и в самой осторожной форме) отмечает, что автор слишком мягок по отношению "к такому безусловно отрицательному типу, как "грозный адмирал". Однако тут хочется заступиться за Станюковича. Как раз в том, что принял рецензент за мягкость, - сила его повести.
Адмирала Ветлугина Станюкович показывает почти исключительно в семейном кругу. Мы видим его как бы глазами сына адмирала Сергея, судьба которого соответствует судьбе автора. Совестливый и благородный юноша полон естественного желания любить и уважать отца. Отсюда и его попытки отыскать в грозном адмирале хоть какие-то черты, способные вызвать эти чувства. Потому и говорит автор о том, что старший Ветлугин на свой лад честен (никогда не присваивал казенных средств, заботился о том, чтобы матросы получали все им положенное), что он служил государю беззаветно: хоть и шкуры драл с нижних чинов, но и своего живота не жалел.
Однако то, что сам Сергей все же убеждается, как шатки, как недостаточны эти основания для уважения и любви, сильнее, чем строгий авторский приговор, показывает нам уродливую сущность личности адмирала. Привычка к вседозволенности, полнейшая убежденность в том, что ему известна "истина в конечной инстанции" убила все достоинства Ветлугина-старшего. Этот упивающийся своим всевластием самодур совершенно потерял человеческий облик. Его извращенная психология становится причиной несчастья всех родных и близких. Мало того, строя жизнь на ложных, бесчеловечных принципах, сам адмирал, в конце концов, становится жалок. Счастье, которое он пытается создать для себя лично, тоже призрачное. Адмирал, требующий рабского подчинения от своих близких, сам становится рабом ложных взглядов, которые исповедует, рабом своей разнузданной похоти.
