Профессор О. Л. Вайнштейн в своей книге «Россия и Тридцатилетняя война» показал, что датский король в 1622 г. пытался захватить русские земли на Кольском полуострове. «Скорее бы нам разделаться с этими русскими!» — писал король своему канцлеру.
Окруженная врагами Русь не умела воевать, не располагала ни регулярной армией, ни хорошим оружием, не знала военной науки.
Как не вспомнить обо всем этом, когда слышишь наивные рассуждения о постепенном культурном преображении России, если бы не было неистовых порывов Петра, его бурных темпов!
Пётр был человеком гениальной интуиции и природного ума. Достигнув юношеского возраста, он не только понимал необходимость европеизации России,— это понимали многие до него; но он понимал то, чего другие не понимали — необходимость быстрых решительных действий в этом направлении. Короткий срок был дан Московской Руси для ее возрождения, и возрождение было возможно только путем предельного напряжения сил, чем то вроде взрыва. Европейскую культуру надо было брать с боя, как с боя было взято православие и византийская образованность при Владимире Святом.
И не случайно, что серия петровских преобразований начинается с уничтожения колючей прибалтийской изгороди, не допускавшей Россию к очагам европейской культуры. Даже Карл Маркс, величайший ненавистник России, оправдывал эти завоевательные шаги Петра. По его словам, «ни одна великая нация не находилась в таком удалении от всех морей, в каком пребывала вначале империя Петра Великого… Ни одна великая нация никогда не мирилась с тем, чтобы ее морские побережья и устья ее рек были от нее оторваны. Никто не мог себе представить великой нации оторванной от морского побережья».
Первые устремления Петра были на юг, к древнему средиземноморскому миру. Но азовский поход не дал должных результатов, и окно в Европу пришлось пробивать на берегах Балтики. Началась Великая Северная война, продолжавшаяся 21 год, в продолжение которой и совершились, без малого, все реформы.
Сейчас странно читать замечания, похожие на упреки о непланомерности преобразований, о том, что они не были подготовлены книгой и литературой; не созывалось ни комиссий, ни совещаний, проводились реформы непроизвольно, стихийно и вытекали непосредственно из потребностей жизни. По словам Милюкова, «Пётр прямо начал с дела, а потом собирался подумать». Что начинал с дела, это верно, но совсем не верно, будто обдумывание откладывалось на будущее. Все задуманное и осуществленное Петром было конкретно и в своей конкретности рационально, принято разумом. Можно ли сказать, будто над постройкой флота, одной из крупнейших своих реформ, он начал думать после того, как флот был построен? Или другая, столь же великая его реформа — создание регулярной армии. Над нею даже думать нечего было,— ее необходимость диктовалась чувством самосохранения. И так во всех случаях. Соловьёв глубоко прав, сказавши, что «реформа подготовлена была всей предшествовавшей историей народа, она требовалась народом». Начатые в разное время и без всякого видимого порядка, они к концу петровского царствования явили картину необычайно стройного и гармоничного государственного здания. Именно потому, что они подготовлены были самой историей, Петру безразлично было, с чего начинать. Начал он не с мазурки и не с изучения польского языка, а с военных преобразований. Московская военная система в общих и грубых чертах может быть обрисована так: существовали воинские люди, дворяне, которым вместо денег платили землей с сидевшими на ней крестьянами; крестьяне и кормили их своим трудом. В случае войны они обязаны были по зову государя являться «конны, людны и оружны», т. е. на коне, в вооружении, со своим продовольствием, да еще вести с собой нескольких бойцов из числа своих мужиков. Многоземельные выставляли иногда целые отряды. По окончании войны эта армада расходилась по домам. Такая армия ничего не стоила царю, но она не многого стоила и на поле сражения. Была туга на подъем. Собиралась так медленно, что такой, например, пронырливый враг, как Крымские татары, могли успеть добраться до самой Москвы. И добирались, и сжигали и уводили сотни тысяч в плен, как это было в 1571 году. Армия была необученной, чуждой воинскому искусству. Полководческих талантов не могло из нее выйти. Только личная храбрость бойцов спасала ее репутацию.
Правда, при царе Алексее Михайловиче в Москве начали появляться полки иноземного строя под начальством иностранных офицеров, но, как выразился князь Яков Долгорукий, «несмысленные все его учреждения разорили». Петру пришлось заводить их наново и делать это в условиях продолжительной войны.
В самом ее начале русских постиг жестокий разгром под Нарвой. Погибла артиллерия, все снаряжение, погибла значительная часть конницы, сдался в плен шведам весь иностранный генералитет. Но тут и проявились великие качества Петра. Не пав духом, он с необыкновенной настойчивостью принялся за создание новой армии. Она росла в боях и походах и в 1708 году, под Лесной, 14 тысяч русского войска разбили 16-ти тыясчный корпус генерала Левенгаупта, а 28 июня 1709 года одержана полтавская победа, явившаяся венцом петровских военных усилий и экзаменом созданной им армии. К концу царствования Петра регулярных войск пехоты и конницы числилось уже от 196 до 212 тысяч, да нерегулярной рати, вроде казаков — до 110 тысяч.
В 1703 году, в Лодейном Поле спущена на воду первая Балтийская эскадра — 6 фрегатов. А к концу царствования Балтийский флот насчитывал 48 линейных кораблей и 800 галер и других мелких судов. То был вид вооруженной силы, какого древняя Русь совсем не знала. Флот и армия поглощали две трети тогдашнего бюджета. Пришлось перестраивать всю финансово-налоговую систему, создавать новые учреждения, новые методы экономии.
Военная реформа была матерью почти всех других реформ. Вот хоть бы губернская. Учреждение губерний имело целью возложения на них содержания военных сил, а по окончании войны — расквартирования полков. Административные функции губерний определились и упорядочились с течением времени; первоначальная же идея губерний была чисто финансовая. Финансы были ахиллесовой пятой Петра. Страна бедная, а расходы на войну превышали все, что можно было извлечь из этой страны. Отсюда беспощадные поборы, налоги, битье кнутом, разорение и запустение целых округов.
В этом видят обычно бессердечие Петра и полное его безразличие к народным страданиям. Создан был он, конечно, не из мягкого металла, но служение свое народу понимал, как полководец, посылающий в бой своих солдат. Понимал он также свое служение не как служение одному только поколению. Народ был для него понятие не узко временное, но многовековое. Когда он убедился, что будущему поколению народа грозит беда от его собственного сына, царевича Алексея, он не поколебался принести его в жертву. Тем меньше вызывала у него колебаний необходимость прочих жертв. Но в 1721 году, по окончании Великой Северной войны, он заявил Сенату, что с этих пор надлежит стремиться к облегчению тягости, возложенной на народ. Вопросы народного хозяйства и благоустройства он стремится с тех пор переносить в местное управление, придав ему общественный характер, призвав к самодеятельности дворянство и высшее купечество. Многие из тягостей реформ объяснялись не только их характером и сложностью, но также невежеством и неподготовленностью исполнителей. Страна расплачивалась за свою многовековую неповоротливость и безграмотность. А какова была эта безграмотность,— можно судить, хотя бы по состоянию арифметических знаний москвичей. Числа изображались не цифрами, а буквами, как это перешло на Русь из Византии. Книга с арабскими цифрами впервые вышла в Москве в 1647 году. Москвичи не любили арабских цифр, даже преследовали их. Из четырех действий арифметики знали кое-как сложение и вычитание. Умножение и деление давались плохо. Еще хуже дроби. Не знали приведения к одному знаменателю. Учебников арифметики не было. Лишь в 1703 году, при Петре, вышла первая печатная русская арифметика Леонтия Магницкого.
Евклидова геометрия вовсе не была известна. «Богомерзостен перед Богом всяк любяй геометрию» — гласила тогдашняя церковная мудрость. Измерять площадей и углов не умели. Не было и соответствующих приборов. Единственным землемерным орудием была веревка. Первый учебник геометрии англичанина Фарвардсона — учителя навигацкой школы,— появился в 1719 году. Что же касается науки и всяких открытий, то они шли мимо тогдашней России — Коперник, Кеплер, Тихо де Браге, Галилей, Ньютон. Имя Ньютона впервые встречается в устах Петра Великого. В других областях знаний, особенно в астрономии, в физике, в географии, москвичи продолжали жить откровениями древних христианских писателей, вроде Козьмы Индикоплова, Епифания Кипрского, и представляли вселенную в форме сундука с полукруглой крышей. Сведения о ботанике и зоологии почерпались не наблюдением над природой, а из книги «Физиолог», составленной тоже в первые века христианства. О слонах, например, там можно прочесть: «Естество слона таково: если упадет, не может встать; не сгибаются у него колени. Когда он захочет спать, то засыпает, прислонившись к дубу. Охотники же, понимая слоновое естество, подпиливают дерево. Когда слон, придя, обопрется о него, дуб сломится и слон начнет реветь. Другой слон, услыхав, придет ему помогать и, не будучи в состоянии помочь, упадет сам, и закричат оба. Тогда придут 12 слонов, и те не смогут поднять лежащего, и снова все возопиют. После же всех придет малый слоник, просунет хобот под лежащего и подымет его. Естество же малого слона таково: если покадишь, или волосом, или костью его, где бы то ни было — ни бес, ни змея туда не войдут».
