чувственной душой!
И не надейтесь, бесчувственные и грубые родители, что ваш ребёнок ещё настолько ничего не понимает, что вам сойдёт с рук бесчеловечное отношение к нему в первые дни и месяцы его жизни: его душа, изначально открытая для любви и добра, на первую же грубость по отношению к нему, тут же сожмётся в маленький комочек обиженного и всё запомнившего на всю оставшуюся жизнь зверька…
Ребёнок, ещё фактически не имея памяти, запоминает отношение к нему его родителей, а также их отношение к другим людям, запоминает их неравнодушие к чужой судьбе, способность сопереживать иным душам и готовность всегда прийти к ним на помощь.
Вот вам и воспитание! С самых первых минут жизни – только добро, только улыбки, только забота о новом человеке, причём забота не в виде ласкового сюсюканья с ним с частым употреблением модных нынче словечек «рыбка», «зайка», солнышко», не в виде непрерывных подарков, только забота о его спокойном нравственном состоянии, приучивание его самого себя обслуживать и помогать во всём окружающим.
А результат всего этого – воспитание в ребёнке способности заботиться о других, быть неравнодушным к окружающим, сеять вокруг себя только добро и любовь.
Потом, в школе и институте, ваш подросший уже ребёнок прочитает много разных книг, но что нужно в первую очередь заботиться о людях, а потом только вспоминать о себе, он будет знать не из книг: ни одна книга никогда этому не научит, он будет знать это душой, которой сразу же после его рождения его родители улыбнулись, а не плюнули туда со злостью эгоистов.
В общем, по стечению всех этих счастливых обстоятельств, из меня в конце концов получился неравнодушный к иным душам и судьбам человек, иначе говоря, альтруист.
А дальше расскажу, что из этого в итоге всей моей жизни получилось, и почему я теперь сожалею, что неправильно применял и использовал свои альтруистические качества, что в итоге фактически неправильно прожил жизнь, и теперь это самым наихудшим образом отразилось на моей личной судьбе.
Когда мне было десять лет, умерла моя мама.
Она была лучшим из людей, каких я знал в своей жизни.
Таким же был и мой отец.
Мы стали жить вдвоём. Жили в сельской местности, но практически в черте Краснодара, с краснодарской, как говорят в таких случаях, пропиской.
Отец, обладая самыми лучшими человеческими качествами, имел одну интересную особенность: он был невероятно молчалив, за день мог сказать буквально одно-два слова, и это меня никак не огорчало.
Мы с ним сразу договорились, что готовить пищу дома он не будет, а станет давать мне ежедневно один рубль, чтобы я мог ходить в нашу замечательную сельскую студенческую столовую. Дома у нас никогда не было ни одной крошки хлеба, вообще – какой бы то ни было пищи. И это тоже меня очень даже устраивало. Я не чувствовал себя обделённым: в столовой нашей просто прекрасно готовили, надо было только вовремя приходить туда на завтрак, обед и ужин, которые проводились в строго определённые часы, по расписанию (не успел в установленные часы, допустим, на ужин, значит, остался вообще без ужина, что меня тоже вполне устраивало).
И ещё одна интересная особенность была у моего отца: он просто невероятно любил читать! Каждый день прочитывал какую-нибудь книгу. Молчит, практически ничего не говорит, и читает запоем безостановочно!
И его любовь к чтению тут же передалась мне. Мы часто, особенно в выходные дни, сидели с двух сторон одного стола, и молча, непрерывно читали-читали-читали!..
Причём я настолько увлёкся чтением, что однажды библиотекарша нашей очень хорошей большой сельской библиотеки, заинтригованная количеством прочитанных мною книг, когда мне было, как сейчас помню, пятнадцать лет, вдруг однажды сказала мне, что решила пересчитать все записи о взятых мною для чтения книг за все годы, и когда досчитала до тысячи двухсот, её отвлекли пришедшие читатели, и она сбилась со счёта. При этом я ещё прочитывал и книги, которые брал в той же библиотеке также мой отец.
Кстати, когда мне было уже пятнадцать лет, одноклассники сказали мне, что наша учительница русского языка и литературы возмущённо заявила как-то при всех, что в нашей школьной библиотеке я взял для прочтения всего-навсего одну книгу! Я не стал ей ничего объяснять…
От отца мне передалась также молчаливость. Я настолько редко с кем бы то ни было говорил, что заметил, на меня кое-кто из взрослых стал поглядывать как на странного замкнутого человека. Меня спасало только то, что учился я на одни пятёрки, хотя и видел, что иногда всё-таки в глазах некоторых взрослых мелькал некоторый интерес ко мне в связи с этим.
Учился я тоже с большим интересом и увлечением, и все были уверены, что я в итоге получу золотую медаль.
Но в начале девятого, предпоследнего, класса случилось, казалось бы, малозначимое событие: время обеда, установленное ранее в нашей столовой с 12:30 до 14:30, вдруг перенесли так, что обед прекращался теперь не в 14:30, а в 14:00. А уроки в школе заканчивались в 14:15, и если раньше я успевал на обед, тем более что идти от школы до столовой надо было не более пяти минут, то теперь я оставался вообще без обеда.
Я никогда ни на что в жизни не жаловался, и тут я, конечно же, промолчал, ничего не сказал отцу.
Так целый год я жил без обеда: только завтрак и ужин, где нет борща или супа, только твёрдая пища.
А в самом начале десятого, последнего, класса, одна из поварих спросила отца, почему я уже целый год не хожу на обеды. В результате отец договорился, чтобы я стучал в окно столовой, и меня пускали туда уже после её закрытия.
Потом только я понял, что если бы я так и остался без обедов, то мой организм, за год привыкший к этому, наверняка, не повёл бы себя так, как в итоге получилось.
Вскоре после возобновления моих обедов, несмотря на то, что я стал каждый день есть борщ, у меня, как ни странно, начались запоры, причём такие, что на третий день после начала очередного запора я не мог утром, после пробуждения, даже встать с кровати.
Первые два дня запора я терпел, а вот на третий! Это была пытка! Я не мог не то что встать с постели, я не мог пошевелиться!
Естественно, я не шёл в школу… И это стало повторяться часто, соответственно, часто сопровождаясь пропусками занятий в школе.
Меня спросили учителя,
