и последовательное воплощение либерального проекта, который первоначально существовал лишь в умозрении, в головах философов Просвещения.
Итак, выходит, при либерализме нет и не должно быть матери и дочери, отца и сына, братьев, сестер; есть лишь граждане, которые строят отношения друг с другом сугубо на основе договора, на основе закона. И, кстати, те отношения между Богом и людьми, которые рисует протестантизм, есть тоже своего рода договор, коммерческая сделка. Протестантам нужно знать, что здесь и сейчас, после того как человек принял веру, этот человек уже спасен. Это, извините, логика торговца: протестант отдает Богу себя, свою веру, свою жизнь, Бог же дает гарантию, что протестант спасен. Глубина духовной любви православных подвижников и святых, которые шли на подвиги, считая, что весь мир спасется, а они нет, протестанту недоступны. Парадоксальность традиционного христианского богословия, учащего, что святой, который считает, что он святой, уже не святой, им непонятна. Непонятен им и мистический экстаз исламского суфия, нищего дервиша, живущего стремлением к совершенному Божеству, непонятен и мудрый покой индусского йога, буддистского монаха.
Для этого протестантизм слишком мелок, слишком рационалистичен, слишком буржуазен, слишком суетлив, деятелен – не от слова «дело», а от слова «делец». Это, кстати, верный знак того, что протестантизм не имеет никакого отношения к традиционному, изначальному христианству, он есть плоть от плоти века сего, века торгашей и буржуа, что он есть буржуазно-либеральное, а не какое-нибудь иное христианство. Нельзя быть православным, католиком, мусульманином, буддистом и быть либералом. Для этого надо быть протестантом, для этого надо верить в торговую сделку с Богом, для этого надо видеть и разжигать в человеке лишь худшее.
Поэтому я и не либерал. Я считаю, что общество должно быть целостным и органичным, что в нем искусственные правовые связи не могут вытеснять и заменять естественные, родственные, корпоративные, дружеские… Что, наконец, легче жить, делая сообща одно дело, – это больше соответствует общественной, соборной природе человека, чем нескончаемая грызня всех со всеми, красиво называемая сегодня конкуренцией. Наконец, я не верю в плоского, слащавого и ценящего в людях лишь деньги и преуспеяние протестантского, либерального Бога…
Итак, я отвергаю либерализм сознательно, в силу своих убеждений. Однако, как показывает мой жизненный опыт, очень многие из тех, кто называют себя либералами, голосуют за либеральные партии, бездумно повторяют те или иные либеральные лозунги, на самом деле по своим внутренним, смысложизненным, экзистенциальным позициям либералами не являются. Они в жизни так же, как и я, считают, что нельзя все мерить деньгами и есть нечто, стоящее выше меркантильного интереса, что государство должно заботиться о своих малоимущих подданных, а не выступать в роли «ночного сторожа», лишь охраняющего покой крупных собственников. Значит, они тоже – не либералы, а называют себя этим словом лишь по незнанию или по недоразумению. Именно для того, чтобы эти скрытые, «экзистенциальные» сторонники традиционного для России солидаризма стали открытыми, политическими его сторонниками, и нужно называть вещи своими именами и почаще разъяснять, что такое либерализм на самом деле, в его неприглядной, хищнической сущности.
Рустем ВАХИТОВ
