Видно, вновь раздумывал: может, на хер ее, эту Русь - и снова в Еврейское море уплыть, и сапоги помыть у персидских берегов.
Но не пошел-таки в Каспий - а поплыл вверх по Волге. Взял Самару, Саратов и выплыл под Симбирском, красивый, потный, удачливый.
На Руси, надо сказать, казачки вели себя не столь дурно, как в Персии. Бояр, да, резали - но решение о казни почти всегда принимал городской круг: и если горожане просили оставить воеводу в живых - оставляли.
После взятия очередной крепости и следовавшего за сим событием праздника Разин запрещал пьянство. Сам, может, и пил, а казачкам не велел. За кражу попавшийся разбойничек убивался на месте. Блуд являлся непрощаемым преступленьем в среде разинцев: за насилие наказывали больно, а то и смертельно. А в Астрахани Разин вообще запретил не то что непотребство, но и произношение на улицах матерных слов. От ведь как, а вы говорите: русский бунт, русский бунт.
Разномастных жителей захваченных волжских городов Разин «приводил к кресту» - они принимали присягу, обещая «за великого государя стоять» и «Степану Тимофеевичу служить». И чтоб ни у кого не возникло сомнений в верности атамана государю и церкви, усадил он на свои струги лжецаревича Алексея Алексеевича и лжепатриарха Никона.
Как всякий великий смутьян, Разин понимал суть русского человека, который даже бунтовать против своего хозяина хочет заедино с царем и с патриархом.
Рижская газета «Северный Меркурий» в номере от 5 сентября 1670 года сообщала то ли в ужасе, то ли в радости: «…все приезжающие из Москвы подтверждают вести о мятеже. Глава его велит себя титуловать „князь Степан Разин, атаман“. Он, можно сказать, держит в своих руках оба больших царства - Астраханское и Казанское и берет один город за другим».
В рижской газете писали почти правду: под Разиным находилась вся низовая Волга - крупнейшие города: Астрахань, Черный Яр, Царицын, Саратов, Самара. Окруженный Симбирск сидел без воды. Полдороги до Москвы было пройдено, остались Казань, Нижний Новгород, где Разин намеревался зазимовать, Муром и Рязань.
Но под Симбирском удача отвернулась от Разина. Подошедшее воинство князя Боротянского поломало хребет разинским разбойничкам. (Как же после этого в Симбирске было не родиться одному раскосому мальчику!)
Побросав мужиков, которым Разин не верил никогда, на немногих стругах позорно сбежал он на Дон. Дурная слава обгоняла его: городские ворота в Саратове и в Самаре Разину уже не открывали.
Несколько месяцев метался несчастный атаман по донским станицам, зазывал казаков погулять по разбуженным русским просторам, но казаки не шли за ним.
Прошла зима, и пока Разин клял и резал несогласных с ним казаков, бунт в черноземной Руси все разгорался и разгорался, и имя разинское несли из уст в уста, как золотой цветок.
А он ведь предал, предал русского мужика, только что разлепившего глаза. Пнул и оставил одного под Воронежем и Рязанью, под Тамбовом и Нижним…
Мужика этого резали и били нещадно: только в Арзамасе воевода Долгорукий казнил одиннадцать тысяч смутьянов. Напомним, что самое жуткое проявленье бессмысленного и беспощадного бунта случилось в Астрахани, где при Разине было убито… 66 человек.
Весной Степан свет закатный Тимофеевич собирался снова вернуться вверх по Волге, но в сырой день 13 апреля его пленили сытые да домовитые казаки и повезли в Москву.
И апрель везли, и пол-мая везли - словно на новое богомолье отправился Разин сквозь расцветающую русскую природу.
В Москву въезжал он в клетке, стоял привязанный, с раскинутыми, как на распятье, руками, а брат его, Фролка, тоже побузивший свое, бежал, словно собака, за телегой, прикрепленный цепью за шею.
Разина пытали две недели, но он ничего не сказал.
6 июня 1670-го четвертовали на Красной Площади, принародно. Он поклонился на три стороны - минуя Кремль и присутствовавшего при казни государя Алексея Михайловича и его бородатую свиту. В народных песнях Степана Тимофеевича Разина казнит не Алексей Тишайший, а Петр Первый: несколько мелковат в народном понимании оказался Алексей Михайлович для народного заступника. Великана должен великан казнить, как иначе…
Когда Разину отрубили уже руку и ногу, брат его Фрол смалодушничал и закричал, чтобы избежать казни, что откроет государю тайну… Разин - два недели беспрестанно пытаемый - с отрубленной рукой и ногой, крикнул брату:
- Молчи, собака!
Видите этот огрызок человечий? - паленый, горелый, с безумными глазами, с животом, изуродованным каленым железом, но кричащий истово: «Собака, молчи!» - видите, нет? Этим криком снял он с себя не один грех, а многие. Так надо уметь умирать.
Подверстывая самозванные итоги великих смут, можно сказать лишь одно: хоть и не дошли толком буяны до черной, буйной, грязной Руси, но тут их как ждали тогда, так и ждут до сих пор.
И не знали смутьяны мужика, и не жалели, и предавали его: а мужик все тянулся и тянулся кровавыми пальцами к своим стенькам и емелькам - подальше от долгоруких и трубецких.
Казачьи бунтари были пассионариями в чистом виде: людьми, которым всюду невыносимо тесно. Но ведь и русскому мужику тесно тоже, особенно когда у него сидят на шее и бьют пятками по бокам: н-но! пошел, мужик! вези, мужик!
Мужик везет, везет, а потом нет-нет да обернется: может, нагрелось зарево где-нибудь у Царицына, может, пора уже, а? Может, дойдет хоть раз от станицы Зимовейской до его проклятой улицы праздник…
…Праздник сладкий, а потом соленый. Но сначала сладкий…
Наша красавица: особые приметы
При попытке визуализировать перед мысленным взором понятие «русская красавица» первым делом проступают стереотипные лубочные детали: кокошник, сарафан, коса до пояса толщиной с руку. Лицо типичной обладательницы всех этих сувенирных атрибутов, точнее, ее собирательный фоторобот, составляется в голове как-то неохотно и без особого эстетического наслаждения: память подсовывает то жирных кустодиевских купчих у самовара, то фотомоделей с рекламы валютного магазина Beryozka, то иллюстрации к русским народным сказкам, и по этим фрагментам опознать русскую красавицу, идентифицировать ее как конкретную личность трудно - это скорее обобщенный символ нашего гостеприимства, благосостояния и процветания. В этом смысле трудно назвать десять различий между цветущей русской девушкой и не менее цветущей немецкой.
Популярное изобразительное искусство дает мало полезной информации об исторически сложившемся эталоне нашей национальной красоты, который в целом вырисовывается довольно грубым и неизящным: это крупная, статная деваха с круглым лицом, широкими скулами, ровным румянцем и соболиными бровями. То есть это какая-то физиологичная простонародная красота, которая синонимична здоровью и вселяет в окружающих самцов репродуктивный энтузиазм, однако особой художественной ценности не представляет. Словесные описания исконно русской красавицы, которые можно раскопать в сказках, довольно расплывчаты: вот, казалось бы, женщина, у которой в паспорте значится «Василиса Прекрасная», но к этому паспорту не прилагается никакой фотокарточки, которая могла бы разъяснить суть Василисиной прекрасности и намекнуть хоть приблизительно, за что именно в нее влюбляются цари и каким статям так завидуют мачеха и сестры. Доподлинно известно только, что у главной нашей сказочной красавицы белые руки, несмотря на то, что она вкалывает, их не покладая.
Сказочную мораль о том, что прилежный труд делает не только человека из обезьяны, но и из женщины красавицу, с воодушевлением подхватил поэт Некрасов: если почитать его поэмы внимательно, то выходит, что сельскохозяйственные работы на свежем воздухе - основная причина того, что в русских селеньях водятся выдающиеся женские экземпляры. Возможно, когда женщина останавливает на скаку коня - это действительно красиво, однако при попытке определить русскую народную красоту каким-то менее физкультурным способом, Некрасов смог выдавить из себя только сакраментальное «посмотрит - рублем подарит», и это, если вдуматься, довольно сомнительный комплимент: получается, красива та женщина, при взгляде на которую мужчине начинает казаться, что у него в бумажнике прибавилось денег. Тут, наверное, в Некрасове подсознательно говорила неизбывная мужская печаль насчет того, что красавица - это чаще всего никакая не прибавка к бюджету, а наоборот, черная дыра в нем. Русская красавица в этом смысле - особенно опасная бездна, потому что еще почти не испорчена иностранными феминистскими представлениями, что жить лучше за свой счет, а не за мужской, в ресторане платить за себя самостоятельно и даже от собственного мужа быть финансово независимой. Русская красавица выше, благороднее, аристократичнее этих мелочных буржуазных принципов. Она принимает мужские деньги как должное и распоряжается ими с присущей ей широтой натуры, не находя в этой ситуации ничего для себя унизительного, а то и не без гордости ощущая себя этакой Настасьей Филипповной, получающей законную компенсацию за свои страдания и искренне уверенной, что это не она пьет кровь у мужиков, а они у нее. Ведет она себя так чаще всего на автомате, инстинктивно, без лишних рефлексий, в том числе и потому, что в подкорке у нее, как и у всех нас, прочно сидит русская литературная традиция, в которой красивой женщине дается гораздо больше воли, чем в английской или даже французской литературе. Что касается внешности, наши классики писаную красоту никогда особенно не любили - в их понимании настоящей «русской красавице» совсем не обязательно быть красивой, как итальянские мадонны. То у кого-то из тургеневских или толстовских барышень нос толстоват, то рот великоват, и вообще подспудная тяга русских к красоте деревенского типа постоянно вылезает наружу: у Иннокентия Анненского есть эссе, где насчет представлений Достоевского о неотразимой женщине верно подмечено, что «наружность Грушеньки напоминает скорее паспорт ярославской крестьянки». Гораздо важнее экстерьера в русской красавице постоянная самоуверенная готовность войти в пресловутую горящую избу - в широком смысле слова, то есть выкинуть какую-нибудь неожиданную и безумную штуку так, чтобы все только крякнули: ну, если дамочка все что угодно себе позволяет, значит, действительно красавица попалась, хотя так с виду и не сразу догадаешься. При этом вздорность и порывистость ошибочно ассоциируются с бескорыстием и непрактичностью: по мужской логике, если женщина склонна к необъяснимым иррациональным поступкам, значит, она руководствуется настоящими, неподдельными эмоциями, а не холодным расчетом. Однако в случае с русской красавицей одно другому не мешает, а парадоксальным образом помогает: голый меркантильный расчет слишком заметен и настораживает, а завуалированный романтической кисеей воспринимается и не как расчет вовсе, а как спонтанный крик души, на который невозможно ответить отказом. По поводу этого женского артистизма и экзальтированной манеры, за которой скрывается железная решимость добиться своего, иронизирует Тэффи в рассказе «Демоническая женщина», героиня которого никогда не скажет просто: «Дайте мне до понедельника 25 рублей», а преподнесет свою просьбу как монолог из греческой трагедии: «Я хочу! Чтобы именно вы! Именно сейчас! Дали мне 25 рублей! Слышите! Я хочу этого!», - а потом предложит поехать в церковь: «молиться и рыдать».
