Но ни один из последующих виденных мною пусков, каждый из которых был чем-то замечателен, не затмил в моем сознании, в том, что называют «памятью сердца», того первого, увиденного мной девятого марта шестьдесят первого года, космического старта!
Ракета улетела. Я опускаю глаза.
Беспомощно раскинувшиеся — будто вся опустевшая стартовая позиция с недоумением развела руками, — обожжённые, закоптелые фермы выглядят сиротливо покинутыми.
Ракета ушла в космос.
— Как вас тут устроили? — спросил меня Королев дня через два после того, как мы прилетели на космодром.
Вопрос этот был отнюдь не праздный. Размещение множества людей, съезжающихся на очередной пуск, ставило перед администрацией космодрома немало проблем. Все помещения заполнены и переполнены. Единственное исключение — стандартный одноэтажный финский домик. Ещё совсем недавно в нем, ныне пустующем, жил, приезжая на космодром, Главнокомандующий ракетными войсками стратегического назначения Главный маршал артиллерии Митрофан Иванович Неделин. Чуть больше полугода назад — в октябре 1960 года — он погиб здесь при взрыве ракеты на стартовой позиции. Добрая память о нем среди старожилов космодрома ещё совсем жива.
Но никто не почувствовал, чтобы эта память была хотя бы в малой степени задета, когда 11 апреля 1961 года в этот домик поселили Гагарина и Титова и он из «неделинского» превратился в «домик космонавтов». А со временем стал, как и стоящий рядом точно такой же домик, в котором жил Королев, мемориальным. Казалось бы, оба этих скромных домика должны теряться среди воздвигнутых за прошедшие с тех пор годы на космодроме построек, гораздо более авантажных. Но нет, не теряются!..
Помещение в общежитии для приезжих, где меня поместили, обладало — если, конечно, не считать, по крайней мере, двукратной перенаселённости — всеми приметами «первого разряда»: зеркальным гардеробом, ковровыми дорожками, никелированными кроватями. Правда, почему-то отсутствовала репродукция шишкинского «Утра в сосновом лесу»…
Стоявший тут же на тумбочке телефон я, как равно и мои соседи по комнате, воспринял поначалу без излишних эмоций — как положительных, так и отрицательных. Эмоции возникли после того, как телефон начал звонить. Причём звонить весьма часто и все время не нам. Причина последнего выяснилась легко: оказалось, что из-за отсутствия на коммутаторе свободных номеров нас подключили на номер, принадлежавший телефону в коридоре одного из общежитий. Номер, как нетрудно догадаться, достаточно ходовой. В те немногие часы, которые мы проводили дома, нам звонили каждые пять минут. Требовали позвать то одного, то другого постояльца, на наши отказы сердились, ругались, обещали жаловаться…
Мы взмолились, чтобы нам дали другой номер телефона, и получили его. На сей раз это был бывший телефон диспетчерской. По нему звонили гораздо реже, но в основном ночью!
И тут, обратившись к опыту Александра Македонского, который, как известно, не стал распутывать гордиев узел, а разрубил его, один из нас бестрепетной рукой вырвал телефонный шнур из розетки. После совершения этого диверсионного акта наши мучения с «приметой ранга» — телефоном — окончились, и мы стали спать спокойно.
Общежитие наше официально именовалось гостиницей «люкс». Вообще, надо сказать, слово «люкс» было в те времена на космодроме в большом ходу (интересно, что сейчас, когда многие бытовые сооружения космодрома действительно заслуживают этого наименования, оно больше не применяется). Столовой «люкс» именовался душноватый одноэтажный домик, где мы вкушали нормальную «командировочную» пищу телесную. Даже небольшая — человек на сорок — комната, в которой у одной стены стояло, хрипловатая кинопередвижка, а на противоположной стене висела простыня, изображавшая собой экран, — даже эта комната называлась — кино «люкс».
Впрочем, все космодромные «люксы» мало занимали мысли собравшихся там людей. Совсем другим были заполнены их головы. Да и времени для сколько-нибудь длительного пребывания в этих «люксах» у большинства участников предстоящего пуска почти не оставалось: в гостинице «люкс» они только спали (как правило, меньше, чем хотелось бы), в столовой «люкс» ели (более медленно, чем хотелось бы: тут темпы всецело определялись степенью расторопности официанток), к высокому искусству кинематографа приобщались крайне нерегулярно, чаще всего после того, как уходила в космос очередная ракета и перед доставкой следующей образовывался небольшой зазор.
…На вопрос Королева о том, как меня тут устроили, я ответил в самом что ни на есть оптимистическом духе, дав понять, что перед здешним комфортом бледнеют все известные мне чудеса сервиса лучших черноморских курортов, а равно чудеса курортов средиземноморских, к сожалению пока лично мною не обследованных. Сергей Павлович терпеливо выслушал меня, после чего резюмировал:
— Устроили вас, я вижу, довольно хреново. Тесно живём. И водопровод барахлит… Но ничего, приезжайте сюда к нам через десять лет. Примем вас «перьвый сорт»!..
Выражение «перьвый сорт» — с мягким знаком в слове «первый» — применялось Королёвым как знак наивысшей оценки самых разных положительных явлений действительности: от проведённого без задержек и дефектов («бобов») пуска космической ракеты до появившейся в пределах видимости интересной блондинки. Так что суть обещанных им условий жизни на космодроме через десять лет можно было без труда себе представить.
Действительно, десять лет спустя каждый, кто приезжал на космодром, обнаруживал там совсем другой быт, чем существовал весной шестьдесят первого года. Так что в этом отношении предсказание Королева сбылось.
Не сбылось оно в другом.
На космодроме не было его самого. Принимали приезжавших уже без него.
В последние дни перед пуском работа на космодроме шла, как выразился один из местных старожилов, «колесом»: режим рабочего дня (наверное, правильнее было бы сказать: рабочих суток) всецело определялся технологией подготовки объекта, циклами бесчисленных операций по монтажу, контролю, испытаниям всего, что полагалось смонтировать, проконтролировать и испытать. Проводится, скажем, на корабле какая-то работа, рассчитанная на три часа, и люди, не участвующие в ней, используют эти три часа, чтобы передохнуть, поспать, немного проветрить мозги и с новыми силами опять взяться за работу.
Как один из способов проветривания мозгов большой популярностью пользовались прогулки по бетонке, той самой, по которой мы приехали сюда. Впрочем, особой нужды в уточнении, о какой дороге идёт речь, в данном случае не имеется: эта бетонка была единственной, если не считать колеи железнодорожного пути, нитью, связывавшей нашу так называемую «вторую площадку» космодрома с окружающим миром… И вот по ней-то и вышагивали оперативно складывавшиеся компании — четыре, три, а то и два человека, получившие в своё распоряжение часок свободного времени.
Холодный мартовский ветер, беспрепятственно дувший в открытой степи, несколько уменьшал очарование этих прогулок. Так что фигуральное выражение — проветрить мозги — приобретало в данном случае характер вполне конкретный. И все-таки любители пошагать в бодром темпе по бетонке находились всегда. Даже порывы злого ветра воспринимались стоически, обязательно вызывая у кого-нибудь из участников прогулки попытку рассказать стародавний анекдот о двух пенсионерах, связывавших свои планы на завтрашний день с тем, что «если не будет сильного ветра».
Постепенно проявлялись черты устоявшегося космодромного быта. В это понятие входило многое. В том числе даже такая экзотическая деталь, как регулярно проходивший яркой звёздочкой в вечернем небе американский искусственный спутник.
Кто-то сказал:
— Это «Эхо». Он давно тут ходит.
Что ж, «Эхо» так «Эхо». Хотя чем-то этот аккуратно появляющийся гость был неприятен. Наверное, сказывалась прочно укоренившаяся в сознании авиационная привычка — воспринимать небо над собой как «своё». Современное космическое право (прогресс техники вызвал к жизни и такую новую отрасль юридической науки) придерживается на сей счёт воззрений значительно более либеральных.
В 1967 году Генеральная Ассамблея Организации Объединённых Наций одобрила заключённый всеми входящими в неё странами договор о принципах деятельности государств по исследованию и использованию космического пространства.
Этот договор провозглашает, в частности, что космическое пространство открыто для исследования и использования всеми государствами, не принадлежит ни одному из них и не может быть присвоено ни путём провозглашения национального суверенитета, ни путём оккупации небесных тел, ни какими-либо иными средствами.
Неделимый космос — собственность человечества.
Нужно только, чтобы этой своей собственностью человечество сумело распорядиться разумно! Чтобы освоение космоса не принесло нашему и без того достаточно беспокойному миру новых тревог и новых источников опасности. Пока сколько-нибудь надёжных на сей счёт гарантий не видно, к сожалению. Во всяком случае, предложения нашей страны о заключении международного договора, по которому запрещалось бы размещение в космосе оружия любого рода, поддержки ещё не получило.
