Именно интеллигентство прилепило к пострадавшей, основной части общества ярлык «красно-коричневые» и старательно при всяком удобном случае натравливало власть на народ. А ведь помимо чисто политического маневра тут крылся глубокий нравственный, точнее — безнравственный смысл: если это действительно отребье (или ублюдки, как любил выражаться бывший министр иностранных дел интеллигентнейший Андрей В. Козырев), то и нечего мучиться совестью по поводу их обнищания и вымирания. Произошла довольно тонкая подмена понятий: неумение зарабатывать деньги было приравнено к неумению работать. Таким образом, Эйнштейн со всей своей не приносящей доходов теорией относительности был бы у нас сегодня бездельником, а человек, укравший у него в трамвае часы, был бы тружеником, ибо сумел-таки заработать детишкам на молочишко! Кстати, та сердобольная новорусская женщина, о которой я рассказал выше, очень быстро сообразила, что переводить деньги на свой счет в швейцарский банк гораздо выгоднее, чем на счет детского дома.
Бескорыстие и энтузиазм стали главными мишенями интеллигентства. Например, один актер в телешоу очень весело изображал уморительного Павку Корчагина, нелепо вкалывающего на строительстве узкоколейки. А ведь ее строили, напомню, не для бронепоезда Льва Троцкого, а чтобы привезти дрова и спасти замерзающий город. Неужели человеку нужно окоченеть в нетопленой зимней квартире, чтобы понять: есть вещи, над которыми смеяться нельзя? Но, увы, в последнее время мы часто принимаем скудоумие за остроумие. А по поводу актеров и вообще существует мнение: чем они глупее, тем легче вживаются в сценический образ.
Между прочим, причины разгула преступности скрыты не только в экономике, но и в той деформации общественного сознания, которое я называю десовестизацией. Ну на самом деле, в чем сегодня смысл предпринимательства? За большие деньги купить деньги очень большие, то есть дать взятку чиновнику и получить доступ к госбюджету. В чем сегодня смысл политики? Опустить соседнюю ветвь власти как можно ниже, а если не получается, выстрелить первым, лучше всего из танковых орудий. Скажите, может уголовный авторитет в такой обстановке чувствовать хоть какой-то нравственный дискомфорт? Может в нем, как писал Некрасов, «совесть Господь пробудить»? Нет, он чувствует себя полноправным членом такого общества. Вспомните, какими частыми гостями телеэфира стали уголовные авторитеты в начале 90-х! О сращении криминалитета, чиновничества и политиков сегодня говорят так, словно речь идет о нормальном социальном партнерстве, о чем-то наподобие нерушимого союза рабочих, крестьян и трудовой интеллигенции. А это уже пропасть…
Почему же мы в нее не падаем? Лишь по одной причине: процесс десоветизации не зашел столь далеко, как процесс десовестизации! Мы с постсоветской обреченностью уже не верим в социальную справедливость, но мы пока еще с советским угрюмством, уходящим корнями во времена Бусовы, верим в спасительную силу государства. Это и держит. Пока… А то ведь какую отличную тачанку можно сварганить из пулемета, купленного у нищего комбата, и джипа, угнанного у банкира!
Но и эта реликтовая державность иссякает. Молодые люди не хотят служить в армии, ибо защищать бессовестное государство никто не желает. Вот и ходит полуанекдот-полубыль про то, как солдат пишет домой: «Дорогая мама, когда ты получишь это письмо, со мной уже будет все в порядке, я буду в плену…» А какой Жеглов станет по-настоящему бороться с преступниками, если у тех все наверху схвачено? Вот и получается, за подделанный проездной билет тебя посадят, а за жульнически приватизированный металлургический гигант, который вся страна громоздила аж три пятилетки, назовут современным Саввой Морозовым. Если пользоваться хрестоматийным сравнением, то государство — сторож, охраняющий наши покой и имущество. Следовательно, налоги, которые мы должны платить, — это как бы его, сторожа, зарплата. Но какой же дурак будет платить жалованье сторожу, когда тот постоянно приворовывает у охраняемых обывателей? Вспомните историю ваших денежных вкладов в сберкассах! Вспомните, как благосклонно взирало государство на бесчисленных пирамидостроителей, обокравших миллионы людей! Вспомните, когда вы в последний раз получали зарплату или пенсию!
А теперь давайте вспомним, что сказал Борис Ельцин после операции на сердце! Он сказал, что не платить пенсии — безнравственно. Прошу отметить, он не сказал, что это антиконституционно, противозаконно, политически вредно… Он сказал — безнравственно. То, что такой несентиментальный и философски относящийся к страданиям сограждан политик, как Ельцин, вдруг заговорил о нравственности, свидетельствует лишь об одном: процесс десовестизации, как, впрочем, и десоветизации общества достиг нижней точки — и граждане относятся теперь к государству почти с таким же презрительным равнодушием, с каким государство относится к ним. От социального энтузиазма, которым даже в самые глухие годы славился наш народ, осталось лишь шоссе Энтузиастов в Москве.
За счет чего же мы будем выходить из глубочайшего кризиса? Заграница нам не поможет, это понятно уже даже клиническим западникам. Маленький, но сплоченный класс нуворишей и обслуживающее его интеллигентство не поделятся, они твердо объявили: «Никто пути пройденного у нас не отберет!» Значит, по традиции возрождение России будет происходить за счет, как говаривали прежде, широких народных масс. У ста пятидесяти миллионов проще отобрать по одному рублю, чем у одного отобрать сто пятьдесят миллионов. Но для того чтобы навязать этот мобилизационный курс, нужно воззвать к гражданской совести и социальному мужеству, более того — к жертвенности. Сегодня не издеваться надо над Павками Корчагиными, а трепетно надеяться, что не перевелись они еще в Отечестве. Но для того чтобы призвать народ к жертвенности, власть как минимум должна иметь нравственный авторитет. Кто же станет приносить жертвы на загаженный алтарь! И едва ли стоит надеяться на столь восхищавший Канта нравственный закон внутри нас, когда снаружи царят безнравственность и беззаконие! Единственный выход — неотложная совестизация общества. Лучше, конечно, если начнется она сверху. Лучше, если сопутствовать ей будет частичная советизация — я имею в виду местное самоуправление. Лучше, конечно, если осуществлять ее будет энергичный, но умный лидер… А пока народ безмолвствует и усмехается, глядя в телевизор. Смех, конечно, дело хорошее… Хотя, смеясь, можно расстаться не только с прошлым, но и с будущим!
«Труд», 1997ГОМО ПОСТСОВЕТИКУС — ЧЕЛОВЕК НЕДОУМЕВАЮЩИЙ
Последнее десятилетие породило в нашем Отечестве нового человека. Его предшественник, так называемый «гомо советикус» (или человек верящий), отличался прежде всего клинической верой в светлое завтра.
Обилие в СССР разнообразного инакомыслия, начиная с мужественного и бескорыстного, а также спонсируемого диссидентства и заканчивая стихийным политическим анекдототворчеством, как раз и являлось ярким свидетельством всенародной устремленности в лучшее будущее. Смеясь над полупарализованным Брежневым, люди расставались с прошлым ради будущего. Провожая во внеочередной восстановительно-оздоровительный отпуск Ельцина, они только недоуменно хмурятся.
Теперь очевидно — советский режим пал жертвой собственной оптимистической идеологии, на разработку и внедрение которой он потратил огромные средства. Если бы хоть у кого-то были сомнения в необратимости прогресса, в неизбежности улучшения жизни, — хрен бы шахтеры стучали своими касками супротив партократов, а творческая интеллигенция черта с два топтала бы давно уже скончавшийся социалистический реализм. «Метили в коммунизм, а попали в Россию» от силы несколько тысяч убежденных антикоммунистов, по историко-генетической иронии происходящих непосредственно от «пламенных революционеров». Большинство населения метило в светлое будущее, а попало в себя самое. Я, конечно же, не хочу сказать, что «все у нас было хорошо». Все зависит от того, с чем сравнивать. Общаясь доверительно с соотечественниками, работавшими в советские времена за рубежом, я приметил любопытную закономерность: чем в более высокоразвитой стране человек трудился, тем больше у него было претензий к покинутой временно Родине. И наоборот. А если человек, как большинство советских людей, вообще никуда не выезжал (разве что в Крым или на Кавказ) и сравнивал тогдашнюю жизнь, к примеру, не с нью-йоркским супермаркетом, а с периодом послевоенного восстановления? В этом случае, согласитесь, оптимизм гомо советикуса не кажется таким уже нелепым и беспочвенным.
Будь «неуклонное повышение благосостояния советского народа» всего лишь пропагандистским мифом — коммунисты, как это ни парадоксально звучит, оставались бы у власти и по сей день… Но оптимизм гомо советикуса опирался, согласимся, и на реальные факты жизни. Сейчас, слушая какого-нибудь телевизионного витию, в это трудно поверить. Однако при советской власти рождались дети, росло народонаселение, игрались свадьбы и новоселья, выплачивались зарплаты и пенсии, строились садовые домики — маленькие, зато в огромном количестве, а за похищенных детей и журналистов не родители выкладывали доллары, но руководители соответствующих органов — партбилеты.
