Шура ещё не был акулой капитализма, клюнул. Ударили по рукам, а через неделю появляется этакая лягушонка в очках. Не слишком-то она понравилась, но с лица воду не пить. Показала она Шуре деньги, правда, издалека, и говорит, что как только – так сразу. В смысле, после регистрации брака и прописки.
Первые подозрения в его сердце закрались после оформления всех документов, когда она осталась ночевать в его квартире. Причём в самой лучшей из трёх комнат.
– Чего это она, а? – спросил он у своего школьного приятеля. – Где деньги, Петя?
– Жди, Шура, – ответил тот. – Полгода пролетят быстро.
За эти полгода уже Советский Союз развалился, а лягушка-квакушка никуда съезжать не собирается.
Развестись, впрочем, развелись. Но легче ли от этого? Соседкой она оказалась скверной, с бранливым характером, всю квартиру какими-то тюками заставила да ещё что-то подливала ему в суп.
Шура, не выдержав, пошёл плакаться к своей старой подружке, с которой ещё вместе в детский сад ходили, и совершенно неожиданно признался ей в любви.
– Не печалься так! – говорит ему эта подружка, смахивающая профилем на полевую мышь. – Дело поправимое. Мы её из твоей квартиры вместе выжимать будем. Ты только женись на мне и пропиши.
А почему бы и нет? Сказано – сделано. Так в доме на Преображенском валу поселилась ещё и мышка-норушка.
Однако и у неё характер оказался не сахар, даже похуже, чем у первой жены в очках. В детском саду вела себя гораздо скромнее. Но ведь сколько воды утекло!
А тут – уже совершенно другая эпоха, где всё бесовское наружу и полезло. Каждый стал зубами щёлкать.
Шура затужил ещё крепче. Что ж дальше делать?
Развёлся он и с этой женой. А две бывшие супружницы подружились, вместе какие-то тёмные дела с тюками обделывали, да и жили в самых лучших комнатах, а у Шуры из всех щелей дуло.
Дальше – больше. Лягушка вдруг вышла замуж за Петю, школьного приятеля, а детсадовская подруга привела в дом какого-то братка, похожего фигурой на ёжика, и такого же злого и колючего. Шеи не было, одни плечи.
Петя стал постоянно занимать у Шуры-Шлагбаума деньги – под будущий окончательный расчёт, а ёжик даже и не занимал вовсе, а просто брал всё подряд, да ещё и поколачивал хозяина, если спьяну под руку попадался. Совсем тяжёлые времена настали.
Жили они таким образом, как в тереме-теремке: лягушка-квакушка, мышка-норушка, петя-петушок, ёжик – ни головы ни ножек, и бывший комсомольский инструктор Шура.
Жаловаться некому, но обидно.
Иные уже нефтяными вышками владели, а он всё никак свою жилищную проблему не решит.
И понял однажды, что жить так больше нельзя. Надо идти по стопам партии. Пока ещё какая-нибудь лиса или медведь в его квартиру не завалились.
Пошёл он ночью на злодеяние: облил стены теремка керосином, запалил спичку, но сам же потом и пожарных вызвал, помогал всю эту живность вытаскивать.
И очень уж ему с тех пор жечь понравилось. Следите за движением мысли?
Затеял он бизнес на палёной водке, совместно с Петей, ёжика взяли в охранники, мышку с лягушкой – в топ-менеджеры.
Быстро поднялись на ноги, потому что Шура всех конкурентов пожёг.
Потом, правда, и этих своих представителей животного мира – тоже, чтобы лишнего не трепали.
Прочим, кто мешал или под ногами путался, также опустил на голову шлагбаум.
А вскоре его и самого сожгли, из огнемёта.
Но это уже совершенно другая история, неинтересная.
И к Преображенскому валу никакого отношения не имеет.
Анастасия Гачева, Светлана Семёнова ХИМЕРЫ РАЗУМА ИЛИ ИСТИНА СЕРДЦА?
О романе Александра Потёмкина "Человек отменяется"
Существует два типа художника. Один созерцательный, эпически-спокойный, уравновешенный, второй нервно-динамичный, взрывчатый, натянутый, как струна. Один распахнут внешней реальности, миру природы и истории, его любовно описывает, им вдохновляется, им живёт. Второго внешний мир хотя и интересует, но лишь как то, что связано с главным предметом его внимания – личностью, в глубины которой он погружается снова и снова, не уставая разгадывать "тайну человека". В русской литературе XIX века классические их образцы были явлены, с одной стороны, Толстым, "тайновидцем плоти", с другой его современником Достоевским, "тайновидцем духа", по определению Мережковского.
Александр Потёмкин относится ко второму типу писателей, занимая среди них своё яркое, уникальное место. Человек в поразительной двойственности его природы ("я – червь, я – Бог"), нелинейности и непредрешённости, в изощрённых извивах его психики и интеллекта – вот что прежде всего занимает писателя. Герои его повестей и романов личности, "усиленно сознающие": рефлектируют они над собой, над окружающими, над переменчивыми путями судьбы, стремятся постичь начала и концы бытия, во всем дойти до первопричины. Напряжённая работа сознания не прекращается в них ни на минуту. Как и герои Достоевского, они одержимы одной страстью, одним желанием – "мысль разрешить". Внешние формы существования, свидетельствующие о состоятельности, успехе, да что там, просто нормальном устроении жизни: обеспеченность, семья, дети, карьера, – отступают на задний план. На передний – выходит идея: заполоняет пространство ума, властно распоряжается в сфере поступка, жёстко прочерчивает линии взаимодействия с окружающими.
Роман "Человек отменяется" впечатляюще демонстрирует эту особенность характерологии Александра Потёмкина, создавшего своеобразный художественный мир, где патетика соседствует с блистательным гротеском, прямая мысль – с сильным, часто бьющим по нервам образом. Последнее произведение писателя держится внутренними монологами, непрерывной беседой героев с собой, исповедью себе, а по совместительству и читателю. Такая форма прямого, без лукавства и утайки, раскрытия персонажа особенно любима Потёмкиным: на ней построена повесть "Я", она широко используется в романе "Изгой". И в романе "Человек отменяется" сознание, говорящее с самим собой, стоит в центре повествования. Даже там, где герой произносит слова, его монолог сохраняет приметы внутренней речи. Да и диалоги, вкрапляемые в текст повествования, зачастую тоже монологичны: собеседники не слышат друг друга, каждый вещает на надрывном фортиссимо, звучит в своей тональности и ведёт собственную идею-мелодию; слово другого внутрь его сознания не проникает, отскакивает, как шар, и катится одинокой дорогой. Каждый переполнен собой, занят своим возлюбленным "эго", его лелеет и превозносит, ему воспевает осанну.
Само романное действие зачастую протекает не в объективной реальности, подчинённой законам пространства и времени, а во внутреннем мире героя, созданном его мыслью и неукротимой фантазией. Какие драматические сцены проходят перед лихорадочным взором потёмкинских идеологов (а в романе "Человек отменяется" все – идеологи, от обывателей до олигархов, не говоря уже о бомжах-интеллектуалах, рассуждающих о геополитике), какие исторические и космические эпохи сменяются, какие перспективы рисуются их распоясавшемуся воображению! Оно не желает знать никаких пределов, парит над миром и упивается собственной властью, тем более безграничной, чем ограниченнее, обыденнее и плоше его приросший к земле обладатель.
И совсем не просты оказываются самые, казалось бы, невзрачные экземпляры рода людского, маленькие человечки, вроде Семена Семеновича Химушкина (от какого слова фамилия? – химичить? химера?), скромного обладателя московской непрезентабельной трёшки, две комнаты которой он сдает квартиранткам-студенткам, или аспирантика Архитектурного института Дыгало, в реальности не построившего даже сарая, зато в виртуальности – неистового проектанта. Все они глядят не меньше, чем в Наполеоны. Все задумываются об устройстве Вселенной и вынашивают планы переделки человека и человечества. У них свой критерий оценки личности: сила развития и активности ее разума, степень его автономии, полнота его бесстрашия и свободы.
Человеческий разум, горделиво обособившийся от Бога и от мира, оторванный от веры, надежды, любви, – вот главный герой философского, идеологического романа "Человек отменяется". До каких геркулесовых столпов может дойти сей разум и носитель его – человек? – к решению этого вопроса и направлен смелый художественный эксперимент Александра Потемкина.
