Живя в Домотканове, художник открыл для себя поэзию деревенского пейзажа. Казалось бы, современник Серова Левитан уже показал подлинную «красоту, а не красоты» родной природы, вывел пейзаж на уровень философского осмысления. Малявин даже считал, что Левитан поставил точку, и все, что можно было сделать в пейзаже, уже случилось. И вдруг – «Октябрь. Домотканово» Серова, работа 1895 года. Очень простая композиция: сидит мальчик, что-то мастерит; вокруг по сжатому полю – разбежавшиеся лошадки, пасущееся стадо. Вроде бы обычный, ничем не примечательный вид, и колорит несколько однообразный – охристо-коричневый, свойственный русской природе. Невольно задаешь вопрос, что могло привлечь художника, о чем написано? Но, когда смотришь на эту работу, понимаешь, что Серов сумел изобразить то, что и словами выразить невозможно: особое, глубинное, чувство любви к природе и русской деревне.
- И к своему родному, что тоже очень важно!
О.Д. К родному, да, к родному! Серов очень любил путешествовать по Европе, любил жить за границей, но практически не писал западных пейзажей. Он изображает в основном нашу русскую деревню, поэтому Грабарь называет его «крестьянский Серов». И для художников «Союза» в этом случае (он внес свежую струю и указал им перспективу в творческом развитии) Серов всегда оставался кумиром, даже когда вместе с петербургской группой в 1910 году вышел из состава СРХ. Безусловно, соединение жанра с пейзажем – тоже веяние времени, которое в искусстве Серова аккумулировалось в превосходной степени и стало таким ярким примером для других живописцев.
Домотканово, принадлежавшее Владимиру Дмитриевичу Дервизу, связано еще и с обретением друзьями-художниками семейного счастья. Но если портрет Надежды Яковлевны Дервиз с ребенком на руках Серов писал на протяжении двух лет в моменты своих нечастых приездов, то портрет Ольги Федоровны Серовой (урожденной Трубниковой) был создан быстро, на одном дыхании, с особой теплотой и любовью, когда семья постоянно жила в Домотканове. На этом пленэрном портрете, названном «Летом», художник запечатлел очень дорогого ему человека, сумевшего создать тот домашний уют, к которому Валентин Александрович стремился. Их семейная счастливая жизнь продлится 22 года до внезапной смерти художника. В облике Ольги Федоровны мы видим неподдельную доброту, скромность и легкую грусть, быть может, оттого, что лето коротко и вот-вот растает в красках, смешанных с солнцем. В эту пору она ожидает третьего ребенка (всего их будет шестеро). Двое детей, играющие на лужайке, изображены на дальнем плане. Картина интересна и по композиции с типичным для этого времени приемом фрагментарености, где срезанная часть – это угол дома, вернее, школы, в которой Серовы жили в Домотканове.
Небольшой участок земли в финском поселке Ино Серов приобретает по совету Матэ и строит небольшой двухэтажный дом с мастерской. Пишет там своих детей в матросских костюмчиках на берегу залива, прекрасные пейзажи, «Купание лошади» и… как будто совершенно другое приоткрывает… В «Купании лошади» буквально пульсирует жизнь: ощущается и соленость моря, и шум волны, и реальность искристых морских брызг. Здесь он использует совершенно иные живописные приемы: пастозно положена краска, активен цвет, рельефом выглядит фактура картины. И абсолютно в другой манере, и в другой тематике, новой для художника – мифологии – рождается в Ино целая серия работ: варианты «Одиссея и Навзикаи» и «Похищения Европы». Эти станковые картины словно превратились в панно, монументальности которых способствовала и техника исполнения – темпера, почти забытая в начале XX века, но наиболее соответствующая стенописи. Обратившись к греческой архаике, Серов нашел не просто новый изобразительный язык, а вариант нового стиля.
Поэтому все эти три географических места: и Абрамцево, и Домотканово, и Ино – были для художника очень важны. Здесь создавались его шедевры.
- Константин Коровин вспоминал о своем друге-художнике: «Серов был лучшим рисовальщиком нашего времени. В живописи главным образом он всегда ставил в основу рисунок и форму. Он не был увлечен красками и всегда говорил, что можно написать и черно, но что от этого не теряется художественное впечатление…» Какие произведения из многообразного тематического диапазона мастера являются наиболее показательными в этом смысле?
О.Д. Это портрет Ермоловой («Русское искусство», № 2/2015. – Ред. ), Лосевой (написан практически в одном тоне). Портрет Михаила Абрамовича Морозова мы к выставке отреставрировали, вернее, сняли старое лаковое загрязнение, впитавшее в себя вековую пыль, и произошло настоящее чудо. Вдруг во всей полноте и нюансах открылся изумительный серовский черный цвет. Мы наконец-то увидели фактуру на одежде портретируемого, о чем в свое время писали журналисты. Мы увидели, как засиял фон. Так написать мог только большой мастер. Конечно же, Серов был блистательным колористом, имел «совершенный глаз», глубоко чувствовал и понимал красоту.
Все его работы написаны в сдержанной, но изысканно-благородной гамме тонов. Какой глубины и разнообразия коричневого цвета Серов добивается в «Портрете А. Мазини» или «Портрете Ф. Таманьо» , как по-рембрандтовски благородно эта гамма зазвучала в «Портрете М.К. Олив», как помогает она всякий раз передавать то жизненную силу, то трепетность образов. Сколь сложна в его картинах нюансировка белого цвета, наполненного различными цветными рефлексами, а порой внутренним свечением, как на сугробах снега в раннем пейзаже «Зима в Абрамцеве» или в белой кофточке О.Ф. Трубниковой, невесты Серова, в картине «У окна», в воротничке В.О. Гиршмана.
Мы были потрясены, когда стали исследовать в отделе экспертизы картину «У окна» где, казалось бы, цвет проявляется только в кусте сирени. Под микроскопом и сильном освещении вдруг открылись сложнейшие красочные замесы, которые позволили передать тонкую игру в градациях тонов – коричневых, белых, зеленых. Коровин имел свои представления о цветовом диапазоне: он брал буйством красок. И это для художника было важно, потому что подобное красочное многообразие отражало суть его мировоззрения и философии жизни. А у Серова все совсем по-другому. Но, тем не менее, они оба величайшие колористы, только у Серова иная ипостась одного и того же таланта – способности остро чувствовать и понимать цвет. И потому, когда мы говорим о произведениях, которые написаны «черно», понимаем, откуда идет Серов, откуда он вырастает. Это прежде всего Веласкес и старые европейские мастера, которых Валентин Александрович очень хорошо знал и любил и с искусством которых познакомился еще в раннем детстве. Известно, что он сначала путешествовал с родителями, потом постоянно передвигался по Европе с матерью, наконец, самостоятельные поездки. И вот такое образование, полученное на прекрасных образцах мирового искусства, конечно же, сыграло значительную роль, но самым главным был его талант, который самой природой заложен изначально.
- Известно, как много внимания уже в академическое время Серов уделял модели, и как писал С.П. Яремич, «своей страсти к изучению человеческого тела художник не изменил до конца жизни». Предвосхищая зрительский интерес, задам вопрос: Серова увлекал исключительно творческий процесс и некая установленная для самого себя (учитывая высокую требовательность мастера) программа постижения человеческой натуры? Или его обнаженные – свидетельства каких-то жизненных коллизий?
О.Д. Серова невозможно назвать богемной личностью. Его отличала целомудренность во всем и в том числе во время работы с моделью. Понимая, какую неловкость может испытать позируемая, он даже запрещал кому бы то ни было заходить во время сеансов в учебную мастерскую в Московском училище живописи и ваяния, где он преподавал. Нина Яковлевна Симонович, двоюродная сестра Валентина Александровича, вспоминает, как тихо они с мужем (Иван Семенович Ефимов – Ред. ) должны были вести себя, работая над занавесом к «Шехерезаде» по соседству с тем помещением, где позировала обнаженной Ида Рубинштейн, чтобы никоим образом себя не обозначить, не смутить своим присутствием модель. Работа с обнаженной натурой – это исключительно творческий процесс. И потом он так трогательно относился к Ольге Федоровне…. Можно сказать приблизительно тоже относительно Генриетты Леопольдовны Гиршман, которую он любил как модель и как человека, многократно писал ее портреты, причем всегда по-разному, но никогда обнаженной. Более того, не желая беспокоить благородную даму, он отрабатывал положение фигуры и поворот головы на натурщице. Последний портрет – овальный, в технике пастели, начат в 1911 году, когда Серов, желая поддержать Генриетту Леопольдовну в трудную минуту после смерти дочери, предложил ей позировать, и во время сеанса возвышенно сказал: «Чем я не Рафаэль, а Вы не Мадонна!»
