Зато, когда покоренные греки обучали римских юных бездельников, Аристотеля они им преподали. И когда в Болонье готовили студентов-юристов для того, чтобы отстаивать права Гогенштауфенов от притязаний папского престола и самодовольства городских коммун, Аристотеля изучали. И в наше время, чтобы сдать кандидатский минимум по философии, Аристотель тоже нужен, хотя он, безусловно, устарел».[141] Гумилев весьма точно подметил особенности положения в обществе аристократии духа. Хотелось бы только добавить, что оно вряд ли претерпело какие-либо существенные изменения, так как кандидатский минимум по философии и сегодня сдают единицы, а не десятки тысяч людей, страждущих знаний…
Первый очерк о развитии русского платоноведения принадлежит А.Ф.Лосеву. Он, в частности, отмечает, что взлет платоноведения приходится на Вл. Соловьева и С.Н.Трубецкого. Причем, после смерти последнего, в 1905 году, в Москве «не оказалось ни одного лица, достаточно компетентного в античной философии и в Платоне и достаточно близкого к нему по своей научной специальности, чтобы писать о нем исследования».[142] Заслугу возрождения платоноведения в России Лосев приписывает П.Флоренскому и себе.
В русской зарубежной философии, указанной выше, проблемой занимались такие философы, как С.Л.Франк, В.Ф.Эрн, Н.А. Бердяев, С.Н.Булгаков и др. Так, по мнению С.Л.Франка из современных философов ни один не может достигнуть своею мыслью тех духовных высот, на которых свободно витала мысль Платона и Плотина. Интуиция Платона образует некий запас религиозных знаний, которые постоянно заново пробуждаются в умах религиозных мудрецов всех эпох и народов.[143] В первую очередь Франка интересует элитология ума Платона. Анализируя достоинства его сознания, он фактически вторгается в сферу элитарного персонализма.
Элитологический персонализм Платона стоит и в центре внимания В.Ф.Эрна, хотя его к русскому «разубежию» можно отнести чисто условно, по духу, а не по факту. Представьте себе, — говорит Эрн, — «что сочинения Платона были бы все утеряны и образ Платона с его философией пришлось бы извлекать из сочинений его ученика и его деятельного критика Аристотеля. Получилось бы что-то ужасное! вместо Платона какой-то обезображенный, бесцветный «идеалист», упорный и тупой, лишенный к тому же всякого литературного дарования. Никакой перспективы, ни малейшего намека на адекватное воспроизведение фактического лица».[144] Более того, именно Платону мы обязаны за самый яркий и полный образ Сократа, его внутренний образ — образ гениальной личности — был зарисован его учеником с такой поразительной конкретностью, что мы не чувствуем разделяющие нас с ним тысячелетия. Сократ, по Платону, является высшим носителем Эроса. Поэтому для Эрна философия Платона есть развитие высших постижений и духовного восхождения человека к вершинам божественного знания. Эрна в первую очередь интересует (если можно так выразиться) «теория элитарного познания» Платона. Он уделяет особое внимание анализу платоновского мифа о пещере, видя в этом иносказании духовный опыт самого великого философа.
Весьма специфическое видение отдельных элементов платоновской элитологии мы находим у С.Н.Булгакова. Его анализ философии избранности первого афинского Академика идет через раскрытие онтологической дихотомии мира материального и софийного.[145] Для Булгакова Платон не только «отец свободной философской диалектики», но и мудрец, первым постигший софийный мир. Платон занят постижением открывшегося его уму софийного мира, припоминание которого доступно лишь тому, кто вышел из ложного «мира» пещеры. «Умное видение» есть качество, принадлежащее исключительно только одному элитарному сознанию. Именно оно, это качество, и делает его избранным. Такое «умное видение этого мира» Платон и «положил в основу своей философии».[146]
Произведения Платона ставят человеческую душу лицом к лицу перед собственной божественной сущностью, как перед зеркалом своего несовершенства и безобразия: «пробуждение души от тяжелого сна небытия или полубытия совершается с каждым, если он встречает на своем пути истинного «друга», своего Сократа, и в нем или через него внезапно увидит себя, ощутив свое «рабское» состояние! Эта раздвоенность сознания, это чувство, что я — не-я, есть самое достоверное внутреннее свидетельство правды платонизма… Человек, — продолжает далее С.Булгаков, — знает в себе свое высшее я, как гениальность, которой наделяется каждый, ибо всякому принадлежит свое место в Плероме Всечеловечества, соответствует свой луч Софии. Но этой гениальности он не может, не умеет в себе открыть, разрыть кастальский ключ вдохновения, хотя порой и изнемогает от жажды… И только в тех, в ком человечество имеет своих гениев и посланников, выходит наружу эта скрытая, но всеобщая гениальность, каковая есть наша реальная, существенная причастность к Софии… Всем хочется лететь в синюю высь, и как обида чувствуется бескрылость… И задача земного человеческого творчества является, в конце концов, найти свой подлинный, вечносущий лик, себя выявить».[147] Главная задача всех наук — заставить человека работать над своим внутренним совершенством, заставить его преодолеть свою «ветхость». И ближе всех к этому идеалу подошел именно Платон.
Наибольший вклад в развитие изучения творчества Платона в ХХ веке внес А.Ф.Лосев. Философское творчество самого Лосева «можно назвать энциклопедией платонизма».[148] Лосевский платонизм есть, прежде всего, античный символизм, где учение об идеях выглядит как следствие фаллических переживаний самого философа.[149] По интерпретации Лосева, «фаллос» Платона и есть Эрос его философии. Эрос для Лосева — это «белый дьявол», блудливый бес аристократии, творящий всю жизнь в досуге, т. е. в занятии… философией! Замечание крайне интересное.
Лосев неоднократно указывает на то, что Платон получил прекрасное и вполне элитарное образование, которое и обусловило элитарный характер его философии и элитарный принцип структуры созданной им Академии. Благодаря классицизму ума Платона, стало возможно назвать весь этот период античной истории «классическим», вершиной которого является сама жизнь и творчество философа («зрелая классика»). С другой стороны, Лосев признает, что само учение Платона об идеях «есть аристократическая и вполне реакционная философия. Даже если бы платоновские политические симпатии не совпадали в существенном с реакционными планами Исократа, все равно уже по одному своему логическому и типологическому содержанию учение Платона об идеях не может не иметь чисто аристократического характера. Учение о чистых идеях предполагает, что должны быть хотя бы некоторые лица, которые всецело преданы этим идеям, всецело посвящены им. Другими словами, при той основополагающей роли, которая в системе Платона отведена идеям, требуется безусловная раздельность созерцателей идей и людей телесного труда, людей производства, т. е. монахов и рабов. Монахи должны созерцать идеи, а рабы должны на них работать… достаточно сказать, что экономические учения об идеях есть проповедь рабовладельческого общества, каковым фактически и была вся античность. Да иначе и не могло быть. Кто же будет кормить философов, созерцателей истины?…» [150] Лосев, правда, достаточно сдержанно комментирует политический аристократизм Платона и уделяет больше внимания его интеллектуальному аристократизму.
Если в цитируемой выше работе «Очерки античного символизма и мифологии» (1930 г.) Лосев открыто называет Платона «аристократически мыслящим философом», то через 49 лет в более поздних своих исследованиях он попытался дать более критическую оценку этому своему суждению. Так в статье «Платоновский объективный идеализм и его трагическая судьба», вышедшей к юбилею Платона (к его 2400-летию!), Лосев писал, что обычно Платона рисуют как идеолога аристократического рабовладения. По его мнению, это «устаревшая, неточная. и, нужно сказать, неправильная формула».[151] Правда, Лосев почему-то не объясняет нам, почему необходимо пересмотреть этот традиционный подход к оценке философии Платона и практически тут же возвращается к этой прежней своей формуле, заявляя, что Платон «аристократически брезгливо относился к демократии и выражал солидарность с консервативно-аристократическими Спартой и Критом».[152] Более того, в «Предисловии» к этому сборнику «кто-то» из его авторов или редакторов по «старой привычки» называет Платона заинтересованным идеологом аристократии и «убежденным противником афинской демократии»…[153]
