Дело усугублялось тем – и в этом заключался наш главный грех, - что наиболее активная часть российской интеллигенции была не мудрым водителем нации, а проводником разрушительных идей; слепым инструментом враждебных сил. Никакой глава государства не смог бы этому натиску противостоять политически. Поэтому вряд ли оправданно объяснять катастрофу непроведением реформ – в этом, конечно, тоже была причина, но пассивная, а не активная. Когда нужный реформатор появлялся – Александр II, Столыпин – его убивали представители тех же самых «прогрессивных» кругов, ибо реформы препятствовали их стремлению к «великим потрясениям». Особенно это касается периода столыпинских реформ, которым противодействовали и либеральные, и революционные партии – от кадетов до большевиков. Поэтому также не имеет смысла все сводить к «отсутствию политических способностей» у Николая II.
Свои решения Государь принимал вовсе не под чьими-то влияниями (это сильно преувеличено его противниками). Он был человеком мягким, но не слабым, а скорее даже непоколебимым – там, где ему не позволяли поступить иначе его нравственные принципы. Он не был способен на расчетливый компромисс и интригу. В политике, как и в жизни, он руководствовался чистой совестью, но этот метод не всегда приносил ожидаемые плоды. Характерна инициатива Николая II по созыву первой в истории конференции по разоружению в Гааге в 1899 г. – она, конечно, была обречена на неуспех в міре, в котором назревала схватка за глобальный контроль...
Даже сдержанный историк Г. Катков, проводя верную параллель с образом князя Мышкина, отметил в личности императора «некий элемент святости», веру «в некую как бы волшебную и неизбежную победу справедливых решений просто в силу их справедливости. А это ошибка, так же, как ошибочно верить, что правда восторжествует среди людей просто потому, что она – правда. Это ложное толкование христианской этики есть корень “нравственного разоружения”...». Отсюда, по мнению Каткова, и «общественные беды» России[155].
Но такой упрек в «разоружении» можно сделать многим святым (и самому Христу)... Вряд ли это уместно, ибо победное значение святости действует на духовном, а не на политическом уровне. И оно становится очевидным не сразу. Возможно, на этом уровне для России было бы гораздо хуже не иметь такого Государя... Поэтому возьмем для оценки российской ситуация иную точку отсчета: окружающий мір находился в некоем вопиющем противоречии с такого рода честной политикой, и в лице своего искреннего монарха Россия оказалась еще одним «белым пятном» на карте міра. Оно притягивало к себе все враждебные силы; в него летела всевозможная грязь и клевета (достаточно просмотреть американскую и русскую либеральную печать того времени). В этой беззащитности можно видеть роковую неизбежность революции: честные политические шаги русского царя, продиктованные побуждениями его христианской совести, вели к ускорению катастрофы.
Так, он не мог оставить на произвол судьбы славянскую Сербию – и этим (точным был выстрел в Сараево) дал втянуть себя в войну против монархической Германии, с которой у России геополитические интересы «нигде не сталкиваются» - так писал П.Н. Дурново в Докладной записке Государю в феврале 1914 г., предостерегая против англо-французской ориентации. Конечно, защитить Сербию было необходимо и агрессивные замыслы Германии, развязавшие войну, неоспоримы. Однако враждебность между двумя консервативными странами нагнеталась и искусственно. Именно к этому издавна толкала пресса, многие дипломаты и «прогрессивная общественность», продемонстрировавшая накануне войны «патриотический подъем».
Как пишет даже У. Лакер, «общественное мнение» еще в 1890 г. добилось серьезного успеха в разрыве связей между русской и германской монархиями. А накануне войны «пресса в России, как и в Германии, сыграла главную роль в ухудшении отношений между обеими странами... Русские дипломаты в Берлине и немецкие дипломаты в русской столице должны были тратить значительную часть своего времени на опровержение или разъяснение газетных статей. ...никогда и нигде пресса не имела столь отрицательного воздействия на внешнюю политику, как в России». Газеты публиковали и то, «что оплачивалось теми или иными закулисными фигурами». «Можно быть почти уверенным, что без прессы Первой міровой войны вообще бы не было»[156]. Правда, Лакер здесь имеет в виду правую русскую печать. Защищая интересы балканских славян, она, действительно, далеко не всегда учитывала міровую раскладку сил. Но антинемецкие настроения нагнетались и в более влиятельной «прогрессивной» прессе.
М. Агурский отмечает, что «прогрессисты так же, как кадеты и октябристы, делали все возможное, чтобы подтолкнуть русское правительство к войне и подвергали его резкой критике, если видели со стороны властей уступчивость по отношению к Австрии. …усиливались призывы к уничтожению Австро-Венгерской империи», за которой стояла Германия. Во главе этой «патриотической буржуазии» Агурский называет П.П. Рябушинского, издававшего влиятельную газету «Утро России», и А.И. Коновалова (оба масоны, причем уже в марте 1914 г. они взяли курс на революцию и через масонов-большевиков, И.И. Скворцова-Степанова и Г.И. Петровского, предложили финансирование Ленину, которое тот принял[157]).
Уже в ходе войны чувством долга была продиктована (оказавшаяся губительной для России) жертвенная верность царя союзникам по Антанте, позже предавшим его.
А его непреклонное упорство в еврейском вопросе, восстановившее против России міровое еврейство, объясняется не только стремлением ограничить нараставшее еврейское влияние в общественной и экономической жизни страны[158] (показательно участие внутрироссийских банков в еврейском ультиматуме), но и тем, что Николай II не мог признать достойной равноправия религию с качествами, отмеченными выше А. Кестлером. Государь не мог нравственно принять и той релятивистской «февральской» системы ценностей, которую России ультимативно навязывал окружающий мір. Царь ощущал компромисс как измену своему долгу и христианскому призванию России. Поэтому даже отречение ему представлялось предпочтительнее в ситуации, когда «кругом трусость и измена и обман», – таковы были последние слова в царском дневнике в ночь отречения.
О глубине измены и общественного разложения свидетельствует то, что царя тогда предал почти весь высший генералитет: были известны лишь два генерала, открыто выразившие преданность Государю и готовность вести свои войска на усмирение мятежа (ген. хан Нахичеванский и ген. граф Келлер), остальные явно или молча приветствовали отречение, в том числе будущие основатели Белой армии ген. Алексеев (причастный к заговору против царя, будучи начальником его штаба) и ген. Корнилов – последнему выпало объявить царской семье постановление Временного правительства о ее аресте. Большую роль в отречении, дезинформируя Государя, сыграл командующий Северным фронтом, масон-генерал Н.В. Рузский[159]. Лидеры же правых партий, «шумливые в то время, когда управление находилось в руках царской власти, ...сразу куда-то сгинули»[160], - отмечал проф. ген. Н.Н. Головин в своем труде "Российская контрреволюция".
Предали Государя даже члены династии: и тот Великий Князь, который впоследствии был избран "вождем" на Зарубежном съезде (он не стал участвовать в заговоре против царя, но и не воспрепятствовал этому, потворствовал отречению и открыто поддержал Временное правительство[161]); и другой Великий Князь, который в эмиграции принял титул Императора (1 марта 1917 г. – еще до отречения Государя! – он с красным бантом явился в Государственную Думу и предоставил офицеров и матросов своего Гвардейского экипажа в распоряжение революционной власти...).
Разумеется, позже всем им пришлось стыдиться за эти поступки и искупать свою вину, кто как мог. Думается, и миссия эмигрантского императора была бы более приемлема для эмиграции, если бы он соединил ее с раскаянием, дав в личном покаянии символ общенационального, а не только настаивал на своих "законных правах". Не в постепенном ли осознании нашим народом своего греха и необходимости покаяния за него заключается внутреннее содержание всего периода коммунистической власти? И не потому ли этот период так затянулся, что это осознание развивалось очень медленно?..
Тогда могло быть два варианта освоения Западом российского "белого пятна": его включение в общеміровую систему целиком – или расчленение на части и включение их по отдельности. История распорядилась иначе: ценою огромных жертв Россия, несмотря на свою национальную катастрофу, осталась «белым пятном», за освоение которого внешний мір снова ведет борьбу. Но силы, которые подготовили Февральскую революцию, к разрушениям коммунистического периода уже прямого отношения не имеют.
