Где еще подобная фраза будет и уместна, и не прозвучит фальшиво?
В межавторском проекте.
Межавторский проект, в отличие от авторского, гораздо легче переносит использование «чистых стилей». Да, можно создать глубокий психологический портрет героя, взятого из компьютерной игры, и все его истинные высокие чувства переместить в контекст, вложить в его уста лаконичные фразы, скрывающие истинные побуждения его великой души, и это будет, в общем, нормально. Но следует помнить о том, что подобный литературный прием потребует от читателя существенной душевной работы. И если ваш, условно говоря, «Конан», произнесет нечто высокопарное, — это не будет выглядеть фальшиво и читатель ни в чем дурном его не заподозрит. Почему? Потому что вы с самого начала сказали: этот персонаж — положительный, он благородный, «паладин». Поэтому верьте всему, что он скажет. И не беспокойтесь, читатель будет верить. Ему так проще.
Если вы пользуетесь высоким стилем, то нужно хорошо помнить, что такое десница (у некоторых горе-авторов мне попадалось это слово в значении «рука», т. е. у героя было сразу две десницы). Не забывать, что «суть» — это глагол «есть» во множественном числе. Поэтому мы не говорим «он суть невежда». Если уж мы забрели в эти дебри, то играть приходится по старым правилам. «Он — невежда», «он есть невежда» (коряво!), а «суть» — это только «они» («Они суть невежды»). Что такое «оне»? «Не пой, красавица, при мне ты песен Грузии печальной, напоминают мне оне другую песнь…» «Оне» — это «они» в женском роде. То есть нельзя сказать «оне» про гусаров, даже если один из них — кавалерист-девица. Оне — это только существа женского пола. Попутно замечу, что «оба» и «двое» говорят о существах мужского пола или о мужчине и женщине. Когда мы видим двух женщин, то они — «две» и «обе». Нехорошо говорить «у него было двое дочерей», хотя некоторые так делают. Если «суть» и «оне» остались (вместе с десницей) в грамматике былого и от них можно избавиться, то пережитки двойственного числа существуют в русском языке до сих пор. «Две» — «двое», «оба» — «обе». «Катя и Петя — они оба учились на пятерки». «Катя и Маша — обе отличницы». «На обеих стенах наклеены обои». Простите, что вынуждена напоминать; знаю, что кто-то знает, а кто-то забыл.
Следующий стиль — скучный и в художественной литературе как будто ненужный, — это деловой стиль. В этом стиле написаны все бумаги: «Сим уведомляется», «В счет погашения долга», «Наступление страхового случая», «Травмы, несовместимые с жизнью» и так далее. В этом стиле используются старые обороты, традиционные еще со времен царя Гороха («сим уведомляется», «сего года»), слова-канцеляриты — «погашение», «страхование», странные, невозможные больше нигде сочетания слов («травмы, несовместимые с жизнью»). Это язык совершенно обособленной сферы человеческой деятельности.
В художественной литературе он используется не целиком и не в чистом виде. Иногда приходится читать в интернете наиболее выдающиеся милицейские протоколы, все они практически нечитабельны: напечатанные в книге, они интересны как курьез только специалистам или узкому кругу любителей. В художественной литературе мы используем имитацию, которая прибегает к отдельным словам и оборотам, к характерному синтаксису (длинные предложения со строгой подчинительной связью). Основной способ имитации такого стиля — стремление к полной однозначности высказанного. «Сим постановляется, что, при предъявлении неопровержимых улик, такой-то является виновным в хищении государственного имущества на сумму, превышающую сто золотых единиц, что, согласно законам империи, карается каторжными работами на каменоломнях сроком на два года при условии, что никакая девственница не согласится взять осужденного в мужья не позднее, чем через двое суток после публичного оглашения приговора». Этот стиль вырабатывался еще «Салической правдой» и с тех пор не сильно изменился. Поэтому, описывая в фэнтезийном тексте разного рода судебные разбирательства, лучше опираться на эти варварские «правды», чем на современный канцелярит, каким бы парадоксальным и забавным он вам ни казался.
Как для авторского, так и для межавторского проекта имитация, а не точное воспроизведение делового стиля, обязательна.
Следующий стиль — просторечный.
Просторечие обычно используется в прямой речи персонажей и служит для характеристики означенных персонажей. Кто-то использует в разговоре диалектные слова, кто-то — воровской арго, кто-то — грубую и непристойную лексику. То, как персонаж выражается, многое может сказать читателю о личности данного персонажа («речевая характеристика»).
Здесь все, в общем, довольно просто. Если персонаж — оруженосец из крестьян, то его речь должна имитировать простонародную, если персонаж — полководец-герцог, то его речь должна быть предельно благородной с редкими вкраплениями ругательств (тоже благородных). Например, известно, что король Людовик Святой позволял себе время от времени элегантно выругаться словами: «Клянусь шляпой Господней!»
Поскольку мы сейчас не говорим о написании документальных очерков из реальной жизни селян, воров в законе или поморов с их характерной, неповторимой речью, поскольку мы не сосредоточены на этнографически точном воссоздании речи и быта, то, следовательно, мы должны будем обратиться к имитации определенного вида просторечия.
Такую имитацию проще всего создать с помощью вкрапления одного-двух просторечных слов в нейтральную лексику. На уровне синтаксиса она имитируется инверсией, то есть перестановкой слов с «правильного» места на «неправильное»: сказуемое перед подлежащим, а определение перед определяемым словом. Стилистически нейтральное предложение выглядит так: определение — подлежащее — сказуемое. Просторечие ставит все с ног на голову: сначала идет сказуемое, потом подлежащее, потом определение — «Идет коза рогатая».
Иногда просторечие проникает из диалога в авторскую речь. Когда это оправдано?
При создании несобственно-прямой речи вполне уместно употребить слово или конструкцию, характерную для прямой речи данного персонажа.
Но можно зайти еще дальше и применить тот же прием просто при описании некоего места или ситуации, связанных с героем. Это свяжет персонажа с его неповторимой манерой выражаться и место (ситуацию), которую вы хотели бы соединить с ним в одном ассоциативном ряду.
Например, вы описываете уроженца сельской местности. Он употребляет слова «понева», «колодезь» и «баба». Описывая местность, из которой происходит данный персонаж, вы вполне вправе написать, что баба в поневе стояла у колодезя. Потому что это все родные для персонажа понятия. И читатель после такого как-то лучше начинает проникаться его менталитетом.
Другой вариант, персонаж — вор и употребляет слово «малина» в значении «воровской притон». Вы описываете некую комнату и попутно называете ее «малиной»; читатель уже подготовлен к тому, что сейчас встретит там данного персонажа или ему подобных.
Или вот еще пример. Персонаж склонен произносить «черт знает что» и вообще чертыхаться. И вот он пробирается по темному коридору, где расставлены ловушки, всякие табуреты, горшки, набросаны веревки и вообще «черт знает что еще». Таким образом автор (а вместе с ним и читатель) полностью переходят на сторону героя и начинают не только видеть его глазами, но и думать его словами. Причем они не его мысли думают, это не прямая речь и даже не вполне несобственно-прямая речь, а просто описание некоей ситуации. Как бы «объективное» описание. Хотя на самом деле не так.
Это достаточно примитивные примеры, а вообще вкраплением просторечий, связанных с тем или иным персонажем, можно создавать очень красивые эффекты, как бы «отдавая во владение» герою целые участки текста — и при том еще до того, как сам герой в них появится.
Употребление просторечий — прием сильный и поэтому должен использоваться очень аккуратно.
Одна из причин — невозможность приклеить нос от трупа на картину. (Когда я сейчас пишу, я не вижу читателя — не стою с ним лицом к лицу, — и поэтому не могу заранее предположить, знает он какую-то историю или не знает, известен ему некий расхожий пример или неизвестен. Поэтому буду рассказывать все свои любимые примеры и сравнения целиком, для верности).
Существует рассказ о художнике, который так жаждал достоверности в своем искусстве, что однажды отрезал у трупа (очевидно, в анатомическом театре) нос и приклеил на свою картину. Насколько мне известно из моих собственных детских опытов в портретной живописи, изобразить нос — это действительно самое сложное. Очевидно, у того художника из притчи были такие же проблемы. Но мастер, гласит рассказ, высмеял беднягу. Потому как реальность не должна вторгаться в искусство. Искусство ее имитирует, и именно имитация делает искусство реальностью. Второй реальностью. Особенной, отдельной, с собственными законами.
