Вернёмся к нашим дурам, виноват, барышням. Студентки-выпускницы прикатывают в Барселону, вполне формулируя свои цели: развеяться, захмелеть, осмотреть памятники старины и, возможно, влюбиться. Вики (Ребекка Холл) пишет диплом об архитектуре Антонио Гауди, но причудливые постройки творца не вызывают у неё оцепенения, шока, подобного ужасу школьников культовой "Гостьи из будущего": "Зачем они это сделали? Этот зал, эти колонны?" Нет, просто постройка такая, "прикольная". Кроме того, вне каникул у Вики остался суженый, простой, как суеверие. В любви она ценит прежде всего покой и душевный комфорт.
Кристина (Скарлетт Йоханссон по прозвищу "В каждом рисунке солнце"; завтра не будет такого кино, где бы она не играла) также не избежала мировой культуры. Весь предыдущий отрезок жизни она убила — кто знает, тот поймёт — на съёмки в короткометражном фильме, который ей опротивел. Страсть без страдания для Кристины немыслима. Кроме того, блондинка зачем-то делает вид, что учит китайский. Знакомые типажи? Ещё как! В московских ВУЗах таких можно вылавливать даже сейчас, только они ездят не в Барселону, а "на выходные" в Питер; летом — в Крым. Манеры и лексикон, впрочем, остаются незыблемыми. Фемины обмениваются между собой репликами "Классно!" и "Клёво!", но при случае любят и поболтать "о высоком": о модерне, дизайне. Их круг общения им под стать. Ключевым словом и последним писком гаснущего по мере взросления интеллекта здесь остаётся слово "креативный": "У нас удивительный дизайнер. Он очень креативный. Мы выбрали модерн пополам с античностью".
Побродив по городу и увидав произведение сюрреалиста, представляющее собой разноцветную непропорциональную даму, Кристина и Вики (именно в такой последовательности) задумываются и о личной жизни. Они знакомятся с Хуаном Антонио (кстати, типичный ход Аллена — персонаж Хавьера Бардема получил такое имя в честь автора бессмертной "Смерти велосипедиста"). Начинается дружба с этаким мачо, про которого только и известно, что прошлая его семейная жизнь сопровождалась некоей Леной, жуткой драмой и поножовщиной. Парень не теряет времени даром, при этом методы обольщения просты настолько, что остаётся лишь удивляться, как они работают до сих пор. Немного вина, пара-тройка недвусмысленных намёков, собачий взгляд и непременное приглашение "послушать хорошую гитарную музыку". Конечно же, он художник. Из тех, чья мазня заставила бы даже такого ценителя, каким был Никита Сергеевич Хрущёв, признать высокие достоинства холстов нелюбимых им "абстракцистов". Приятели Хуана — тоже отъявленная арт-богема. Их бессодержательный трёп будет служить подходящим саундтреком для смятения чувств наших героинь.
А вскоре, согласно всем кодексам сцены, появится и одержимая мегаломанией "бывшая" Хуана Антонио (Пенелопа Крус) с возгласом "Водки!" на устах, та часть его, где летающими гильотинами проносились "ножи и стаи упрёков". Объявится и одномерный жених горемыки-Вики, и прочие — совсем уж случайные — персонажи, любовный треугольник под ударами молота обречённых чувств среднего класса превратится в многогранник, а кончится эта "википедия" неслыханных любовей, как и мириады предыдущих подобных им, ничем. Прилетели — улетели. Повздыхали — позабывали.
"Неверо-неверо-невероятно", но факт. Ртутная, юркая, как фретка, муза хлипкого очкарика по-прежнему переменчива, словно женщина в состоянии интоксикации. Каждый из сегментов, на которые условно раскладывается творчество оптимистичного нытика, сделал бы честь любому — мы подчёркиваем, любому! — автору, навечно мумифицировав его в архивах как "продолжателя традиций братьев Маркс", "нового Бергмана" или даже классика "чёрной серии". Говоря проще, наследия Вуди Аллена хватило бы на сотню Ирвинов Алленов и Аланов Аркинов, Вупи Голдберг и Вуди Гатри. Но, исчерпав одну из названных тем, маэстро Кенигсберг самым бессовестным образом переходит к новой, прямо противоположной, сохраняя при этом свой хитрый почерк.
Он был бытописателем местечкового хаоса семитов, снобизма учёных котов-интеллектуалов Нью-Йорка, воссоздавал то галлюцинаторный туман кошмаров доктора Калигари, то сладкие девичьи киногрёзы. В тех фильмах, где играл сам, на хорошей скорости мельтешил, тряс головой, махал руками, поминутно жаловался на жизнь, умирал, воскресал, охотился на Наполеона, бывал загипнотизирован, а однажды так и вовсе оказался не в фокусе и сделался размыт. Вот как жил на экране Вуди Аллен, успевая при этом ещё и писать книги, а также неуклонно "чтить пятницу", лабая в джаз-клубе на кларнете. В тех лентах, где его не было в кадре, гангстер-якудза нарекался Сэмом Московицем, "Американская трагедия" Драйзера превращалась в волнующую сказку о том, что можно убить, и тебе ничего за это не будет, туповатый громила оказывался умницей и гением театра, а белый след реактивного самолёта рисовал в небе отчаянный возглас: "На помощь!" Наиболее разнообразный — а потому и автобиографичный — персонаж автора, хамелеончик Зелиг из одноимённого фильма, при виде Гитлера становился нацистом со свастикой на рукаве, а при виде китайца — низкорослым и узкоглазым кули. А самое ценное в фантазиях Кенигсберга то, что они — пусть на краткий миг — но заставляют поверить: "Человеку доступно решительно всё!"
И вот теперь, пройдя искушения всем перечисленным, Вуди Аллен обратился к порочному явлению под названием "курортный роман". Мартин Скорсезе, бывало, делил всех мастеров кино на ремесленников, контрабандистов и ниспровергателей-бунтарей. К этому списку можно добавить тип "режиссёра-энтомолога", хладнокровно созерцающего людской муравейник. Подход, свойственный Европе. Представленный слоёной "человеческой комедией" Клода Шаброля. "Моим американским дядюшкой" Алена Рене, на примере теории профессора Лабори — кстати, именно этот француз изобрёл аминазин, за что ему большое спасибо! — доказавшего, что человек не сложнее крысы. "Комедиями и поговорками" Эрика Ромера. По своей сути "Вики, Кристина, Барселона" — та же побасенка, средневековое фаблио на новый лад. Но в отличие от канонической басни, фильм Аллена ничему не учит и ничего не объясняет. Это не Лафонтен.
Конечно же, "жизни мышья беготня" мидл-класса смешна, как и любое проявление скудоумия. Конечно, Вуди Аллен смотрит на неё свысока. Но одновременно и из бездны, из глубин собственной исключительности. Ибо таким беспечным, глупым и компанейским ему, и он понимает это, не быть никогда. "Каждый, кто много мнил о себе, не раз уже был одинок". И ещё одна цитата, из гораздо более известной песни: "Аллен Вуди прав сто раз. Эти люди не за нас. Им что сухо, что мокро. Держи ухо востро".
Елена Антонова ЧУДО ЗВУКА Об авторском вечере Владимира Довганя
Один из самых интересных современных композиторов академического направления, Владимир Борисович Довгань, чей авторский вечер обрушил на слушателей водопад музыки (и какой!), — истинный сын своего народа, со всеми его плюсами и минусами. Потомок двух родственных ветвей восточных славян, русских и украинцев, что сообща строили древнюю Русь, вместе воевали против гитлеровского фашизма, а ныне, в угоду политической конъюнктуре, угрюмо растаскиваются по разные стороны баррикад, он не только свято чтит свои корни, но часто обращается к ним в творчестве. Человек православный, Довгань сознательно избегает всяческого "паблисити", считая его искушением. И тут же спешит заметить: "Должно служить музыке, но никакой славы за это не ожидать. Если думать о славе — погубишь свое искусство". И это — не просто слова, это — его кредо, которому он следует в жизни. Таков этот цельный человек — композитор Владимир Довгань.
Авторский вечер Довганя, состоявшийся в связи с его 55-летием в небольшом зале Славянского центра, стал его первым авторским слушанием. А ведь им написаны 4 симфонии, 5 фортепианных и 2 хоровых концерта, 2 кантаты, опера "Пожар московский", 8 вокальных циклов, 2 струнных квартета, 8 сонат для фортепиано, 2 сонаты для гобоя и 2 — для баяна, ряд духовных сочинений, частью используемых при богослужениях в Храме! Но многие ли из любителей музыки могут похвастаться тем, что знакомы с его творчеством, хотя его новые опусы, исполняемые на ежегодном фестивале "Московская осень", одним из зачинателей которого еще в советскую эпоху он был, всегда привлекали внимание и специалистов, и слушателей.
Классическая музыка сейчас не в ходу — всюду царит попса. Сегодня серьезным композиторам даже труднее, чем серьезным писателям, найти своих чутких внимателей: им нужны залы, оркестры, хоры, солисты, словом, все то, что стоит немалых денег, а государство почти целиком устранилось от этого. Во времена Моцарта-Бетховена условия для исполнения новой музыки обеспечивали богатые аристократы в обмен на наслаждение слушать ее и слыть просвещенными меломанами. Теперь — не то. Нынешним нуворишам, не имеющим ни воспитания, ни образования прежней знати, приученным потреблять все и вся, "продукты творчества" в том числе, требуются другие, более осязаемые и чувственные удовольствия, чем высокая музыка, тем паче музыка новая, еще не зарекомендовавшая себя как эталон. Даже вечера классической музыки сейчас все чаще становятся концертами известных легких пьес, будь то оркестровые, инструментальные или вокальные номера, которые исполняют знаковые артисты. И тон в этом, как всегда, задает Запад.
