VI.
В начале восьмидесятых у калининградской молодежи была мода на немецкий нацизм - на стенах домов рисовали свастики, делали себе татуировки с какими-нибудь лозунгами, написанными готическим шрифтом, и так далее. Сам, кстати, помню - в первом классе мы ходили на экскурсию в Музей янтаря, находящийся в старой немецкой крепости, и мой одноклассник Дима, показывая на полустершуюся надпись латиницей на стене, сказал мне: здесь, мол, написано «Умрем, но не сдадимся!», и я подумал, что это, наверное, героические советские воины написали, и только годы спустя понял, о чем говорил Дима. Так вот, Вобликов рассказывает, что однажды в своем ДК он увидел в туалете нарисованную на стене свастику и подумал, что было бы неплохо после дискотеки ее стереть. А когда пришел с тряпкой, свастика оказалась уже перечеркнутой, и рядом было написано: «Вот вам х… й, коммунизм мы построим!», и Вобликов понял, что если ему удалось воспитать в Гусеве такую молодежь, то жизнь свою он прожил не зря.
Очевидно, эта история может утешить его и сегодня.
* ГРАЖДАНСТВО *
Евгения Долгинова
Золотой луг
Хоспис как предчувствие
… Показывают комнату, где хранят обезболивающие: железные двери и стены, сложная сигнализация, - страшно, как в банковском сейфе.
- Чтобы получить три ампулы обезболивающего, мы должны приехать за ними с вневедомственной охраной. Охрана берет восемьсот рублей в час, которых, разумеется, в смете нет.
- И как вы?
- Ну, хитрим и справляемся. Как и со всем остальным.
Статус больницы - МУЗ (что за идиотская аббревиатура, всего-то - муниципальное учреждение здравоохранения, - а в голове сразу крутится кощунственная глупость, что-то вроде «жилище муз и красоты».) Но МУЗ - это хорошо, это - уже десять лет - прочное бюджетное финансирование, на котором еще в прошлом году, говорит главврач, «жили припеваючи», а в нынешнем году уже нет, лекарства и оборудование пока есть, но все держится на старых связях, на личном обаянии (которого главврачу Комаровой - даме красивой и энергичной - не занимать), на доброжелательности кредиторов, потому что МУЗ - не просто больница. Это хоспис - единственный в Ярославле; еще в Ярославской области работают 367 коек сестринского ухода, разбросанных по районным и поселковым больничкам.
«Замкадный» хоспис похож на столичный примерно так же, как провинциальная улица Ленина - на сияющую ночную Тверскую. При том что количество койкомест и пациентов на амбулаторном обслуживании - примерно такое же (25-30), разница с первым московским хосписом - оглушительная. В Москве, на улице Доватора - прямо-таки храм милосердия, с торжественным светом из высоких окон и суперсовременным оборудованием, здесь, на Керамической улице, - скромность почти аскетическая. Да, светло и чисто, персонал приветлив, озонатор убивает запахи, нет дефицита лекарств и еды, санитарки получают по 7-8 тысяч (столько же, сколько - номинально - главврач) и работой дорожат, а медсестры готовы рассказывать про каждого больного, - но кричит, выпирает «остаточный принцип». Хоспис расположен за городом, но не в парковой рекреации, как можно было бы ожидать, а почти что в промзоне, называемой Керзаводом (не «кир-», поправляют нас, не кирпичный, но керамический) и на улице, соответственно, Керамической, в тупичке между хрущевок. Это одноэтажное, серого кирпича, здание больше похоже на хозпостройку, - десять лет назад хоспису отдали разрушенное помещение инфекционной больницы, где гнили трубы и оседали стены, пропитанные мочой. Его, конечно, отремонтировали, довели до ума, оборудовали, как могли, но планы капитального строительства, давно задуманного, с началом кризиса приказали долго жить. Золотая мечта главврача - функциональные кровати - тоже отодвигается на неопределенный срок.
… За окном - даром что промзона - почти идиллия: золотой одуванчиковый луг, первый, после затянувшихся заморозков, теплый день, мягкое солнце в чистых окнах. Но чему радоваться, если май - самый смертный месяц, говорит Ирина Ивановна, месяц уходов, - недавно за сутки ушли сразу пятеро человек.
Спрашиваю, знали ли они об этом, готовились к концу? «Одно дело сказать - первая стадия рака, немедленно иди на операцию, и совсем другое - ты скоро умрешь. По закону мы должны говорить все, но мы к этому подходим очень индивидуально».
Ярославский хоспис интересен как некоторое выражение чистоты жанра, как прецедент полностью бюджетной модели паллиативной медицины (паллиативная помощь - система медико-социальных мер, облегчающих страдания или продлевающих жизнь неизлечимого больного). У него нет «общественного софинансирования». В будущем году хосписному движению в России исполнится 20 лет, и в общественном сознании оно прочно ассоциировано с феноменами христианского служения, сестричества, благотворительности, волонтерства и других форм гражданской активности. Милосердие никогда не было государственной прерогативой. К примеру, самый первый, еще советский хоспис, открытый в Лахте в 1990 году при участии одного из идеологов хосписного движения, официально называется «государственно-благотворительным учреждением»; и это скорее норма, нежели исключение. Так начиналось и в Ярославле - выездную хосписную службу еще в 1993 году создала общественная организация «Центр Хоспис», которую курировала энтузиастка Патриция Кокрелл, жительница Эксетера, города-побратима Ярославля; но через несколько лет, когда гранты закончились и финансирования не стало хватать, выездную службу и дневной стационар передали на городской бюджет здравоохранения. «Общественники» создали прецедент и разработали направление - «муниципальщики» подхватили, развили и сумели институционализировать благое начинание. Ярославцам в каком-то смысле повезло: десять лет назад в Ярославле, под очередные выборы, власть сделала этот прогрессивный жест - выделила помещение и штатное расписание. Немного? - но в иных соседних областях ничего подобного до сих пор нет. В одной из них, как рассказывали, руководитель здравоохранения наотрез отказалась даже обсуждать возможность открытия хосписа и назвала задачи обезболивания инкурабельных больных «проблемой родных и близких»; из года в год обещают открыть хоспис в Рязани, Смоленске, Твери - а воз и ныне там; лишь совсем недавно, полгода назад открыли первый хоспис в миллионном Нижнем Новгороде. Всего в России около полусотни хосписов - очень немного для страны, где ежегодно диагностируют четвертую степень рака у четверти миллиона человек.
Ярославский хоспис стоит несколько особняком, плотно вписанный в ведомство горздрава, он практически не зависит от «общественной компоненты» - специального фонда и пожертвований российских либо западных филантропов. Организация «Центр Хоспис» продолжает помогать, например, кадрами - психологами и психотерапевтами, которые работают в дневном стационаре, и тем не менее: здесь, в отличие от других хосписов, нет своей часовенки и штатного священника, сюда не ходят волонтеры, не приезжают актеры и музыканты с концертами, вокруг хосписа не сложилась своя субкультура, а «видные люди города» не рассматривают хоспис как объект регулярного личного вспомоществования. Благотворительность - имеет быть, но не носит системного характера. Помогать-то все готовы, говорит Ирина Ивановна, пока родственник лежит, но помогают «наплывами», ситуативно, а что касается «гуманитарной моды» на молодежное волонтерство, то до провинциальной молодежи она пока еще не дошла; скорее всего, это вопрос нескольких лет.
Три года назад хоспис легализовался - попал в номенклатуру медицинских учреждений; правда, нормативов и стандартов медпомощи для него пока нет. Проблем много: хоспис считается поликлиникой, и медсестры проходят обучение по поликлиническому профилю, хотя должны проходить - по хирургическому, ибо занимаются в основном перевязками. Об этом рассказывает Людмила Александровна Логинова, руководитель надомной службы хосписа.
Обитый сайдингом домик - уже в центре, на Большой Федоровской улице, добираться сюда гораздо удобнее, чем на Керамическую. Надомная служба - это 7 медсестер на 6 районов Ярославля, на каждой по 40-45 подопечных. Иных надо посещать ежедневно, других раз-два в неделю; часть пациентов вполне мобильны и приходят в дневной стационар сами, занимаются с психотерапевтами, получают обезболивание на месте. Главная тяжесть - контакт с родственниками больного. Людям, измученным тяготами ухода, отчаянием, очень трудно поверить, что кто-то хочет помочь безнадежному больному по своей инициативе и - главное - бесплатно. Ожидают дурного умысла, корыстных намерений, какого-то непременного казенного «западла».
