Пересказав эту историю, В. Кожинов заметил в 1990 году: “Сейчас много пишут о Павлике Морозове, но встреча Твардовского с отцом, пожалуй, драматичнее, т. к. поэту было не четырнадцать лет, как Павлику, а уже двадцать два…” Но разве все дело в возрасте! Ведь надо учесть еще и то, что Твардовский-то ничего дурного от своего отца-труженика не видел — ни пьянства, ни побоев, ни ухода на глазах всей деревни из семьи к другой бабе. Поэт прямо признавал:
Мы были хуторяне. Отец нам не мешал…
Твардовский-то жил не в глухой таежной деревеньке, не в четвертый или пятый класс бегал, а учился в педагогическом институте и уже навострился поступить в знаменитый столичный МИФЛИ (Московский институт философии, литературы и истории), который потом и окончит. Твардовский-то — писатель, мыслитель, сердцевед… К тому же сопоставлять-то Твардовского надо не с Павликом, а с отцом Павлика, ибо они, взрослые люди, а не подросток предали свои семьи. Так почему ж правдолюбы и на сей раз молчат? А иные из них пытаются и оправдать поступок Твардовского, предавшего “родную кровь”. Так, новомирский критик Юрий Буртин уверяет, что в начале тридцатых годов это был “человек, терзаемый жестоким внутренним конфликтом”, а в апреле 1936 года, будто бы с большим трудом и многим рискуя, он добился перевода отца и всей семьи из Вятской области в Смоленск. В. Кожинов приводит стихи Твардовского, которые, увы, опровергают домысел о его внутренних страданиях. А что касается переезда семьи в Смоленск, то критик напоминает, что в 1934 году вышло Постановление ЦИК СССР “О порядке восстановления в гражданских правах бывших кулаков”, которое и дало возможность всей семье вскоре переехать в Смоленск. Так что же вы, правдолюбы, если не молчите, то врете? Да не потому ли, что Твардовский пригрел в своем “Новом мире” уж слишком много буртиных?..
И вот еще письмо, на этот раз пишет москвичка, служащая в храме.
“Уважаемый автор!
(Простите, что не называю вас полным именем. В газете не написано отчество, а без него обращаться к взрослому человеку на Руси не принято.)
Я вам очень благодарна за статью о Павлике Морозове и теперь в “Завтра”, и в 1992 году в “Советской России”. Спасибо, что вы для многих таких, как я, по неведению смущавшихся клеветой на него, открыли правду об этом чистом отроке, исповеднике и мученике за Истину — одном из самых ярких алмазов земли Российской, одном из самых славных ее святых.
Вот такие люди, как Павлик, как Зоя Космодемьянская, как Георгий Жуков, становятся ныне жертвами всяческих поношений от ненавистников России. И что больнее всего — они побуждают к тому же и многих, многих доверчивых наших соотечественников, которые впадают в грех хулы на угодников Божиих, чем вызывают еще большее нестроение гнев Создателя. И вы правы в своем негодовании, что в этот же грех впадают и те, кто считает себя защитниками чести родной страны — упомянутые в вашей статье и многие им подобные, зомбированные таким образом, что слова “коммунист” и “пионер” служат для них сигналом к злобному беснованию.
Особенно ярятся люди церковные, хотя им-то полагалось бы более взвешенно оценивать чужие поступки. Но, видно, по особому тяготению душ они выказывают свою “голубиную простоту” и “агнечью кротость” только в отношении егоров гайдаров. А уж “мудрости змиевой”, судя по последним годам (да что годам — столетиям!), они и вовсе предпочитают избегать.
К статье 92-го года была приложена фотография: удивительно светлое, святое лицо маленького мученика. К сожалению, памятник, изображение которого помещено в газете “Завтра”, не передает этих свойств. А сама статья очень хороша и своей документальностью, и образом, светлым и чистым, по особому промыслу Божию запечатленному даже в акте осмотра трупов. Участковый инспектор, составляющий акт, видимо, не мог не поразиться видом святого облика маленького мученика и написал это простыми словами, как мог*. А тело убитого брата Феди описано уже вполне протокольно, обыденно.
Имя отрока Павла, за Истину живот положившего, я поминаю в своих молитвах с 92-го года, еще с той вашей статьи, и пишу его в записках на Богослужении. Но рассказать о нем в своем приходе, даже сослуживцам по храму, не берусь. Не поймут. Даже о. настоятель не знает, за кого вынимает частички (?). **
Гражданская война не кончилась. Как мы предстанем на Страшный суд? Не понимающие друг друга, не примеренные, в отчаянии от неудачи с коммунистическим раем бросившиеся в капиталистический ад, топчущие Истину и при этом взывающие к Ней же: “Подай, Господи…”
Спаси вас Господи за Павлика Морозова, за Истину.
Раба Божья Надежда
17.01.98 г.”
Владимир БУШИН
** Видимо, имеются в виду записки, в которых значатся имена усопших для поминания их за упокой. (В. Б.)
Анатолию Пшеничному, нашему постоянному автору и давнему другу, лауреату премии Ленинского комсомола, прекрасному русскому поэту, написавшему много хороших стихов и песен, в эти дни исполняется 50 лет. С юбилеем тебя, дорогой Анатолий Григорьевич!
Редакция, авторы и читатели “Завтра”
* * *
Что происходит?
А то происходит -
Милая родина в землю уходит.
Едешь домой -
от версты до версты
Россыпью бревна,
зола да кресты…
Что происходит?
А то происходит…
Мэришка сонный
по кладбищу ходит:
— Что впереди?
Расширяем погост,
Ждем в этом деле
великий прирост…
Что происходит?
А то происходит -
Сеяли правду,
Да что-то не всходит…
Черные руки,
Испитые лица:
— Здравствуй, родимый,
Приехал проститься?..
п. Нейво-шайтанский, 1997
РОДНАЯ РЕЧЬ
Я не привык к чужому языку,
И сколько ни учил
и ни старался,
Как будто конь
о камни на скаку
Я о чужие слоги спотыкался…
А рядом были асы, знатоки!
Но холодело сердце мое снова,
Когда мои родные земляки
Вдруг русского
не находили слова…
Родная речь!
От Родины вдали,
Где в слове “Русь” -
значение крамолы,
Я опирался, как на костыли,
На чуждые скрипучие глаголы.
И как последних спичек
коробок
В таежном
промороженном зимовье
Я свой родной
уральский говорок
Оберегал
в трескучем чужесловье.
Спасибо, память,
стражница-сова,
Что ты очей
на службе не смыкала,
Не выпускала отчие слова
И без нужды
чужие не впускала.
Пусть я высот служебных
не достиг,
Хоть и постиг
земные перегрузки,
Но не усвоил русский мой язык
Нелепой фразы:
“Как это по-русски…”
* * *
Ты не дай обиде разгореться,
Пусть она горюча и остра.
Никому в округе не согреться
У такого зябкого костра.
Так вот -
возле насыпи бессонной
Выросший
на гибельном краю
Разве обижается подсолнух
На судьбу короткую свою?
Так вот -
когда скинувши рубашки
Косари выходят на луга,
Разве обижаются ромашки,
Вбитые безжалостно в стога?
Ты ведь не любил
ходить по кругу,
Будто бы привязан у столба,
Вот и поднесла тебе разлуку
Родина,
А значит — и судьба.
Просто ли
скитаться в одиночку,
Зная, что слетаясь, как в рои,
Жизнь свою
не прячут в оболочку
Сверстники веселые твои?
Зная,
что нещедрую кукушку
В недалеком выслушав лесу,
Где-то
о больничную подушку
Мама твоя вытерла слезу…
Но когда от гибельных морозов
Цепенеет в ужасе простор,
Разве обижаются березы,
Падая в спасающий костер?..
* * *
Когда спешите вы,
Рукою
Махнув приветственно,
То все ж
Спросите что-нибудь другое,
Не проходное:
“Как живешь?”
Спросите что-нибудь полегче,
Коль так пришлось,
накоротке, -
Про этот сад,
Про этот вечер,
Про эту дымку на реке…
Спросите все, что захотите,
Не провоцируя на ложь,
Ее вы вряд ли избежите,
Коль пробубните:
“Как живешь?”
Спросите что-нибудь другое, -
Я растолкую, как смогу.
А это — слишком дорогое,
Чтобы ответить
На бегу.
* * *
Затопила мама печь
Белыми поленьями.
Хорошо с дороги лечь -
К потолку коленями,
Будто вдаль
не унеслось
Зим четыре короба,
Будто вовсе я не гость
Из большого города…
От конца и до конца
Я поселок вымерю,
Возле звездочки отца
Сигаретку выкурю…
— Чей же будешь-то,
юнец? -
Кликнут
долгожители
И вдогонку:
— Молодец,
Не забыл родителей…
Стог соломы, как луна,
Встанет
